Выпили за встречу. Чащин передёрнулся от медленно сползшей вниз по пищеводу маслянистой, жгучей жидкости, скорее соснул ломтик лимона. Привычно подумал про коньяк: «Палёнка».

– Значит, Игорёк, посмотришь? – наверное, завершая беседу один на один, уточнил Дегтярёв. – Материал уникальный. И никто про эти болота не знает всей правды…

– Какой разговор! – перебил Игорь. – Обязательно. Вы ж знаете, Геннадий Борисыч…

Но тот словно не услышал:

– И посреди островка – храм пятиглавый, с двумя приделами. Красота-а! Как камень туда доставили, железо, остальное – уму просто непостижимо. Там вокруг топи страшные…

– Хорошо-хорошо, Геннадий Борисыч, завтра же посмотрю. Наливайте.

– Эт пожалуйста. Фотокарточки только не посей.

Чащину было неуютно рядом с Дегтярёвым, да и вообще тяготило общение с такими вот, считающими себя крепкими, но уже чувствующими близкую немощь и пытающимися доказать, что они ещё не развалины, мужчинами.

В пятидесятые годы Дегтярёв служил в военной авиации на Дальнем Востоке, совершил какой-то подвиг, о котором, правда, не любил рассказывать, но за который был удостоен ордена и получал теперь приличную пенсию. Об авиации, правда, Дегтярёв почти не вспоминал, зато о былых походах, поездках в глухие уголки Союза, которыми увлёкся, перестав летать, – при каждой встрече… Игорю он был чем-то симпатичен, интересен, потому начальник и привечал его, печатал явно нерейтинговые очерки, никогда не отказывался выпить вместе.

– Как Новый год-то отметили? – прожевав кусок шоколада крепкими, наверняка искусственными зубами, спросил гость.

Игорь пожал плечами:

– Я дома, с семьёй.

– И не ездили никуда?

– Нет… Отсыпались.

– Зря, зря. – Дегтярёв повернулся к Чащину: – А ты чего?

– Я? – Чащин попытался вспомнить, что делал в Новый год; ничего особенного не вспомнилось, и казалось, что с новогодней ночи прошло не полмесяца, а полгода. – Тоже так…

– Эх, ребятки, зря вы жизнь свою маринуете. Потом ведь жалеть начнёте. Сели бы в поезд тридцатого – и вперёд. И где-нибудь в Архангельске, в Кандалакше, среди снегов белых…

– Гостиницу надо заказывать, – сказал Чащин.

– Да зачем?! Вот это вас и губит – гостиницы, расчёты, подсчёты. Приключения ведь нужны! Вот я как-то с бутылкой шампанского, один совсем, десять минут до курантов, в Чухломе очутился. Избушки в сугробах, собаки даже не лают… И, думаю, чего? Остановился у домишки одного, а там уже празднуют. Взял и постучался: «Можно с вами, товарищи?» И так встретил год, на всю жизнь память. С такой, кстати, девкой познакомился – до сих пор душа прямо…

– М-да, – сладковато и грустно вздохнул Игорь. – Молодец вы всё-таки, Геннадий Борисыч, ваше поколение. Куда-то ехали, что-то видели.

Чащину захотелось возразить – сказать, что и их поколение тоже поездило, повидало немало. Но Дегтярёв опередил:

– Да тут не от поколений зависит. Везде есть свои тюфяки и свои… такие. Вот Дениска же тоже всю Русь исколесил. Помнишь, рассказывал? Зря, что теперь закис, жиреть даже начал. Смотри, сердце посадишь, на жопе-то сидя!.. Нет, но среди наших, конечно, больше романтиков было. И жизнь, ребятки, живее была.

– Ну, за романтику! – поднял стопку Игорь. – Обещаю, в апреле возьму своих – и… как там? – в Кандалакшу.

– И отлично, – заулыбался Дегтярёв. – Детям полезно. Там такое море, ребятки! После Чупы заливы начинаются, острова, озёр полно. А рыба!..

– Вот мы вас возьмём, Геннадий Борисыч, проводником. Я порыбачить когда-то любил.

– Да нет, Игорёк, я уже – всё. – Дегтярёв помрачнел, постарел мгновенно. Стало видно, что ему за семьдесят и тайком от всех он наверняка принимает какие-нибудь сильнодействующие лекарства… – Я отъездился.

– Что так? Здоровье?

– А, не в одном здоровье дело… Давайте-ка. – Дегтярёв выпил, пожевал лимон и совсем по-стариковски стал жаловаться: – На Новый год-то подарок нам какой сделали. Паразиты. Всё тянут из людей и тянут… Мне ещё терпимо, а обычным-то… Обложили со всех сторон.

– Это вы про отмену льгот? – спросил Чащин – мельком видел на днях по телевизору, как пенсионеры перекрывают дорогу, толкаются с кондукторами, митингуют.

– Ну да, про неё. Отрезали нас – подыхайте. Какие-то гроши пообещали. На них и в метро не проедешь…

Игорь сочувствующе вздохнул, а Чащин глянул на часы:

– Шесть. К сожалению, мне пора. Встреча… – И приподнялся.

– Погоди ты, Дениска! Ты что?.. – Дегтярёв гневно поднял брови. – Сейчас добьём пузырёк-то.

И Игорь поддержал: выпьем и разойдёмся.

Чащин сдался. Честно говоря, лень было возвращаться в свой кабинет, ждать, пока компьютер отключится, потом спускаться на улицу в холод, идти одному до метро… Крошечная порция коньяка быстро дала о себе знать – стало легко и умиротворённо, и ласковый шепоток внутри обещал от этой пустой вообще-то, ненужной посиделки чего-то особенного.

Выпили на этот раз, по предложению Игоря, – за справедливость. Дегтярёв шумно, как после водки, выдохнул, бросил в рот шоколад. Посопел раздумчиво, сказал:

– Да, сейчас разойдёмся, и не знаю, встретимся ещё, нет…

– Генна-адий Борисыч! – просительно перебил Игорь.

– Погоди. Я пожелать хочу… Пожелать вам хочу, чтоб не забывали, что вы – мужики. Сейчас всячески мужиков изводят. Превращают… даже не знаю в кого. Во что. И пресса эта, и телевизор. Вон – сплошь в бабских нарядах, в колготках. Тьфу! А книги… Я у внука беру книги, которые модные, смотрю – и что ни мужик там, то обязательно слизь какая-то, эти, как там их… метросексуалы сплошные. И везде это, это… Согласны, нет?

– Ну, не всегда, – мягко возразил Игорь. – Бывают нормальные. «Бойцовский клуб» я тут читал.

– И чего? Я тоже читал. Взбесившиеся педики там, а не мужики. Да и исключения, как говорят, только правило подтверждают. А правило: мужик – это мутант какой-то безвольный со слабыми признаками самца. Вот такого мужика нам суют.

«Чего он с цепи сорвался?» – подумал Чащин и сам же подлил масла в огонь:

– Но что делать – искусство, как говорится, жизнь отображает.

– А, перестань, Дениска! Это пускай фотографии жизнь отображают, а задача искусства – людей воспитывать. Делать их.

Чащин хмыкнул.

– Что такое?! – возмутился бывший военный лётчик. – Не так, что ли? М?.. А иначе, понимаешь, нельзя. Они-то, которые эталоны лепят, они знают, что делают. Вот они – воспитывают… меньшинства все эти, трансвиков.

– Ладно, – перебил Игорь, – это проблема сложная, голову можно сломать. Мы, по крайней мере, в своём журнале стараемся…

– Мало! Хорошо, что стараетесь, но мало этого.

– Да… Ну, давайте, коньяк выдыхается.

Чащин снова посмотрел на часы. Десять минут седьмого. Нужно вскочить, сделать вид, что торопится. И уйти. Но – что делать дальше? Что делать дома в таком состоянии – слегка, но уже ощутимо, выпившим? Догоняться? В телевизор уставиться?.. Зря начал.

– Нет, всерьё-оз мужиков изводят, обабливают, – завёл по новой Дегтярёв. – А всё это, я считаю, с шестидесятых началось. И в кино появились додики, нытики всякие, и в литературе стали мудаков прославлять. Как им, бедным, трудно живётся, как они себе места не могут найти. Нянькались и донянькались. Теперь по телевизору мужика в юбке чаще увидишь, чем бабу. И всё притирки для них рекламируют, кремы до бритья, после. Гели, муссы. Тьфу, твою мать!

– Да вы уже перебарщиваете, Геннадий Борисыч, – улыбнулся Игорь. – Что плохого в креме?

– А с малого всё, с малого начинается. Сначала попрыскался, потом помазался, а потом – колготки. Я вот тут про Север статью писал, и Казакова решил полистать, чтобы, эт самое… Ну, подзарядиться маленько. В молодости, конечно, читал, очень нравилось. Из-за него, в принципе, и стал путешествовать. Из-за рассказов его… И тут, – Дегтярёв покряхтел, – тут наугад открываю «Осень в дубовых лесах»… Читали?

Чащин с Игорем покивали не очень уверенно… Когда-то, по совету отца, Чащин пытался читать Юрия Казакова, но показалось скучно. Лишь рассказ «Некрасивая» запомнился и увиденное где-то в дневниках слово «башли». Чащин долго удивлялся, что оно, оказывается, такое давнее…