Мне не оставалось ничего иного, как выслушать все, что Хаткинс считает нужным сказать.

– Кто вы такой? – устало спросил я. – И что вам от меня нужно?

– Давайте я начну сначала, – тихо и хрипло ответил он, все еще рефлекторно держась за горло. – Тогда, бог даст, мы все-таки дойдем до самых нужных вещей… – Он потер лоб, надел очки и спросил:

– Вы знаете что-нибудь о сто тридцатой экспедиции разведчиков Дальнего космоса?

Ничего себе переходы! От чтения мыслей до обсуждения разведки Дальнего космоса! Интересная у нас складывалась беседа!

– Нет, не знаю, – ответил я. – О первых десяти еще кое-что мог бы рассказать. Это история Великого Начала. А о сто тридцатой – увольте…

– Она состоялась пятнадцать лет назад. В ней участвовало девятнадцать человек. Капитаном корабля был офицер космического флота Земной Системы Томас Брайтер. Вот его фотография.

Он положил передо мной небольшой фотоснимок. На нем был изображен молодой человек с крепким, выдвинутым вперед подбородком и уверенным взглядом глубоко запавших серых глаз. Вряд ли его лицо можно было назвать приятным. Но выразительным – несомненно. Целеустремленность и воля – вот что было написано на этом лице.

Я недоуменно посмотрел на Хаткинса:

– И что?

– Это я. Полтора десятка лет назад.

На меня опять накатила волна раздражения. Я не очень хороший физиономист, но мне и не требовалось быть им, чтобы уличить Хаткинса во лжи.

– Знаете, – сказал я, – что-то подобное я и предполагал услышать. Но ведь это бред. Вы в нормальное, не кривое, зеркало когда-нибудь гляделись? Или смотрели на свое отражение только в стенах этого зала?

Если так, то я вам помогу увидеть себя, как вы есть. У вас маленький и скошенный назад подбородок безвольного нытика. Небольшие, глупые, чуть навыкате глаза. Узкий лоб дегенерата. Курносый нос простака.

Если этот офицер на фотографии и вы – одно лицо, то тогда какая разница между Квазимодо и капитаном Фебом де Шатопером?

Хаткинс не обиделся.

– Дослушайте до конца, и все поймете, – сказал он.

– Валяйте, – насмешливо ответил я.

– Мы направлялись в созвездие Тукана, – ровно заговорил Хаткинс. – Нашей задачей было первичное исследование одного из спутников Галактики, Малого Магелланова облака. Если, конечно, можно назвать исследованием то, чем занимаются космические разведчики, – с усмешкой заметил он. – Хаотичные гиперпространственные рейды наугад в любых направлениях, слепой поиск и посещение планет, дающих хотя бы намек на наличие разумной жизни, – ведь это просто болтание в неизвестности. И ничего более. Не правда ли?

– Трудно искать черную кошку в темной комнате, особенно если ее там нет, – согласился я. Слова древнего китайца-философа были заказной шуточкой разведчиков, я знал их потому, что как-то брал у одного из них интервью. А знал ли эту шутку Хаткинс?

– Вот-вот! – засмеялся он и даже покраснел от удовольствия.

– Мы тоже так говорили!

Я все равно не верил ему. Хотя и отметил компетентную терминологичность его речи. О созвездии Тукана я, например, имел очень смутное представление.

И не знал, как толковать выражение «спутники Галактики».

А он уложил все эти понятия в одну фразу. Но это никак не доказывало то, что Хаткинс – космический разведчик Томас Брайтер. Мой визави вполне мог полистать учебник астрономии перед тем, как пудрить мне мозги.

– Так вот, нам не повезло с самого начала, – продолжал он. – Мы даже не успели приступить к поиску этой самой черной кошки. Через неделю после первого нырка в гиперпространство мы, как водится, вышли в реальный Космос. Такие понедельные выходы – необходимость. Длительное непрерывное пребывание в гиперпространстве незаметно сводит людей с ума. Вы знаете это?

– Знаю, – кратко ответил я. И больше ничего не сказал.

Мне нечего было сказать: Хаткинс грамотно излагал положение вещей.

– Мы оказались в 15 тысячах световых лет от Земли, но это не суть важно. А если важно, то только потому, что мы влетели в очень малоисследованный сектор Галактики. Навигационных карт для него не существовало, и поэтому наш корабль материализовался в поле нейтронной звезды.

– Что-о? – с изумлением протянул я. И отметил, что отреагировал так, как будто уже верил в то, что его рассказ – правда, а не байка.

– И настолько близко от нее, что вырваться из лап гравитации было невозможно.

Нейтронная звезда! Путешествуя по Галактике в своем маленьком частном звездолете, я всегда думал об одном – не попадусь ли я в сети одной из этих невидимок при выходе из гиперпространства. Дело в том, что черные карлики – так еще называют нейтронные звезды – имеют диаметр всего десять километров, и большинство из них не излучают – ни в световом, ни в рентгеновском спектре, ни в спектре радиоволн.

А весят они в полтора раза больше нашего Солнца. Их гравитация опасна для корабля настолько же, насколько и поле притяжения любой звезды в Галактике. Но в отличие от «нормальных» светил они практически невидимы, обнаружить с Земли их очень трудно. Естественно, в навигационных картах космопилотов обозначены только некоторые из них. Остальные – ловушки для тех, кто рискнул уйти с проторенных космических путей.

Корабли разведчиков, выходя из гиперпространства, учитывали все, кроме двух факторов, – наличия в опасной близости от себя нейтронных звезд и черных дыр. О последних вообще не хочется говорить, настолько они загадочны и страшны. Достаточно упомянуть, что они образуются из нейтронных звезд и представляют собой ту же самую опасность – невидимую гравитационную ловушку.

– И как вам удалось выбраться? – спросил я.

– В этом-то и соль истории. Мы не выбрались. И стали падать на звезду. Как вы знаете, уйти в гиперпространство мы не могли: в гравитационном поле такой силы это невозможно. Мы включили двигатели на полную мощность, но когда перегрузки достигли 14G… Знаете, умирать размазанным по спинке пилотского кресла как-то неэстетично. Лучше уж грохнуться на звезду… В общем, мы выключили двигатели. И понеслись навстречу смерти.

Хаткинс опять снял очки и стал протирать их салфеткой. Было видно, что он сильно взволнован. Я тихо спросил:

– А дальше?

Он поднял голову и подслеповато сощурился, глядя на меня. Взгляд его был растерянным.

– Я не помню… – пожал он плечами. – То есть не помню сам факт нашего спасения. Моим последним ощущением перед тем, как я потерял сознание, было полное равнодушие ко всему и… темнота.

А потом я нашел себя на своем обычном месте, в командирском кресле.

Мы находились в гиперпространстве и летели к Земле. И я точно знал, что с нами произошло и что мне надо делать. Наш корабль вырвался из поля нейтронной звезды, знал я, но при этом потерял столько топлива, что ни о каких перемещениях и маневрах в реальном пространстве речи быть не может. Единственное, на что мы могли рассчитывать, – это на безопасное приземление в том месте, откуда стартовали. Я знал, что уже послал радиосообщение на Землю. Нас ждали.

– А остальные члены экипажа?

– Они были в полном порядке. И знали то же, что и я.

– И вы не подвергали критике это знание?

– Нет.

– Но вы же помнили, как выключили двигатели и падали на звезду?

– Нет, – ответил Хаткинс. – Я не помнил этого.

И они тоже.

Я отхлебнул пива из бокала, не сводя с него глаз.

– Тогда я вас не понимаю. У вас отшибло память, а двадцать лет спустя она вернулась?

Хаткинс приблизил ко мне лицо, взял из моей руки бокал и поставил его на стол. А потом сказал:

– Те, кто вырвал наш корабль из поля гравитации и послал его обратно на Землю, вложили в нас такую память и такое знание, которые им были нужны. Но они не учли одной вещи.

Я подался назад. Он говорил с необычной силой, его слова врезались в меня и окончательно разбивали и мою подозрительность, и неверие, и скепсис.

– Какой вещи? – автоматически спросил я. Хотя сначала надо было бы спросить, кого он подразумевает под словом «те».