Хочу напиться. Я жутко вымотан.

— Проигрываешь, но делаешь вид, будто гордо держишь голову, Кристиан? — Лейла выходит из здания суда и осторожно спускается по скользким ступеням, застегивая на себе теплое пальто и поправляя шарф. Чёрт возьми, эти сапоги на шпильке…

— Я просто гордо держу голову, Лейла.

— Я не понимаю, почему ты так долго выделывался…

— «Долго выделывался»? Твою мать, понимаешь, о чем ты вообще говоришь?! Это мой сын! Это тебе было плевать и сейчас плевать, как он, что с ним…

— Мне не плевать!

Заметив нашу перепалку, к нам чуть ли не бегут «взрослые», но я останавливаю их одним движением руки. Не приближайтесь, чтобы тоже не получить.

— Но почему-то только я выкармливал его, считал за счастье, когда мне позволяли взять его на руки на пять минут, потому что он долго не мог поддерживать температуру собственного тела. Это я радовался как ребенок, когда он сам задышал. Только я провел два месяца в реанимации новорожденных. Крохотный, нездорово красный, но кожа прозрачная-прозрачная, видны все венки, синячки от уколов… Я ненавижу тебя, Лейла. Не-на-ви-жу.

— Кристиан, но он же выжил, — ничего не выражающий голос, будто я рассказываю о чем-то глупом и неинтересном. Будто это не важно. Сука.

Десять. Девять. Восемь…

— Он выжил. Он жив и здоров, благодаря мне, Лейла, я знаю… При мне девочка в реанимации умерла. Точно такая же, как Тедди, те же двадцать девять недель, неделя в кювезе… И я даже не смог себя представить на месте её мамы. Мне никогда не было настолько больно, как было в тот момент за чужого ребенка. Так страшно за своего ребенка. И после всего, что мы с ним пережили, ты хочешь просто взять и забрать его? Заявить свои права? Ты вообще помнишь, каким он родился? Как ты просто смогла закрыть глаза на крошечного человека? Тридцать пять сантиметров и полтора килограмма веса. Сейчас почти десять килограмм и около семидесяти сантиметров. Мой сын. Сын для Анастейши, спасшей его от приступа удушья. Но не для тебя.

Глубоко вдыхаю и медленно выдыхаю, стараясь успокоиться. Не зол. Просто в горле встал комок, а на глазах слёзы, лишь только думаю о том, каким был Тедди, и что могло произойти… Что он мог уйти, как ушла та малышка, названная своими родителями Хоуп.

Я счастливчик. Я чёртов счастливчик.

Лейла удаляется от меня быстрым шагом, плотнее укутываясь в своё пальто, поправляя шарф, и всего на мгновение мне кажется, что она всхлипывает… Но мне всего лишь кажется.

Пора домой. Я соскучился по Ане и Тедди.

Я соскучился по своей семье.

Комментарий к

простите-простите-простите, что не сразу ответила на ваши отзывы! :(( я замоталась, ведь пообещала вам скорую проду, плюс отдых, как-никак.)

ну, что, страшно? :3 а вот бойтесь)

========== Часть 20 ==========

— Тыковка-тыковка-тыковка! — Ана хохочет в один голос с мальчишкой, отталкивая от себя качели с Тедди и «хватая» его, когда они летят к ней.

Декабрь тёплый и солнечный, в отличие от холодного, почему-то, ноября. Около десяти градусов тепла и совсем не было снега, но сильные ветра. Но сегодняшний день настолько теплый и тихий, что Анастейше удалось вытащить нас в парк. Я медленно пью свой кофе, уже инстинктивно покачивая пустую коляску, и наблюдаю за счастьем, что принадлежит мне. Я так скучал по ним… Будь проклята эта Лейла.

Я действительно был готов сжалится над ней. Оставить право проведать сына, выплатить ей денег, выполнить решение суда или часть её договора… Если бы она тоже была человеком. Если бы так не давила, если бы так откровенно не заявляла, что плевать она хотела на «этого» ребенка. Если бы не хотела лишить меня сына.

Лейла сама решила, что хочет ада в своей жизни. Глупая, жадная сука забыла, с кем она имеет дело.

Я сделаю что угодно, чтобы защитить свою семью.

Симпатичная мамочка с таким же маленьким мальчиком, как и Теодор, просит уступить им качели, и Ана без споров соглашается. Я не слышу их диалог, но Ана счастливо улыбается, кивая, и целует Тедди, когда другая мама что-то ей говорит, усаживая своего сына.

Мне не нравятся эти многолюдные площадки, но Теодору нужны друзья, да и мне наблюдения помогли и помогают, как обращаться с ним.

У довольно взрослой пары, мужчине точно за сорок, жена чуть моложе, дочь делает первые шаги от папы к маме. После почти победных двух метров малышка спотыкается, и она готова начать горько плакать, смотря на родителей, но мать семейства одергивает перепуганного, как и я, отца, и оба они широко улыбаются и хвалят её, что вызывает улыбку и на её пухлом личике. Она пытается подняться сама, но у неё не выходит, и мама подает ей руку, только так помогая, а не поднимая. Отцу семейства дурно от такого обращения с его принцессой, но это к лучшему.

Мне-то со стороны легко судить, ведь это не мой ребенок споткнулся и, так или иначе, но ушибся. Я бы уже круги выплясывал, если бы Тедди упал, и я буду выплясывать, если Ана не будет меня так же одергивать. Еще месяц-два и он пойдет. Он очень подвижен, но сам не стоит, не получается встать, хотя, прекрасно катается по квартире в ходунках.

Пусть не торопится. Всё хорошо. Мама говорила изначально, что он может пойти только к полутора годам, после года ползать… А он у меня полностью здоровый молодец.

Чёрт, кофе кончился.

Ана смотрела на меня не иначе как с завистью, когда я заказал кофе, а она взяла себе фруктовый чай. И до меня действительно долго доходило, почему она избегает «вредные» продукты и напитки. Моя героиня.

— Малышка, я куплю еще кофе, вы будете здесь? — тихо подхожу к ней и осторожно обнимаю со спины, целуя в ушко. Как же я скучаю по ней, по её телу…

— Мы будем здесь. Только подай мне рюкзак, я посажу Тедди. И купи мне что-нибудь вкусное, пожалуйста, — киваю и протягиваю Анастейше рюкзак, забирая на мгновение у неё Тедди, пока она натягивает его на себя. Сынок с комфортом устраивается в рюкзаке, откуда ему всё видно, и я чмокаю его в щеки, вызывая у него улыбку и легкое смущение, отчего он откидывается на Ану и хихикает.

— Я скоро вернусь.

Господи боже, каким же спасением для меня, для нас оказался эрго-рюкзак. Удобнее слинга, намного удобнее для Тедди, чем обычные «кенгурушки», и просто спасение, когда Тедди капризничает. Мальчишка совсем не малыш, на руках его уже трудно удержать, но укладывать спать его же нужно. Или гулять с ним, Теодор очень ручной ребенок, я разбаловал его изначально, иногда он устраивает целые концерты, когда хочет сидеть на руках на улице, и никак иначе, в коляске ему плохо.

Лотки не вызывают у меня доверия, как и странная индийская забегаловка почти при входе в парк, поэтому я возвращаюсь чуть назад, до того кафе, где мы брали чай и кофе. Беру нам с Аной свежий ягодный чай, сэндвичи с курицей, и малышке на десерт брауни, она любит выпечку. Ярко представляю недовольное личико Теодора, потому что он уже прекрасно разбирается, кто и что ест, и лишний раз сам требует « взрослую» еду. Беру моему взрослому малышу бретцель с морской солью, которую счищу с теста, прежде чем дать ему, и прогулочным шагом возвращаюсь в парк.

Ана не знает, что за ней следят, когда с ней нет охраны, как и сейчас. Это не паранойя, не недоверие. Это безопасность, и не только Теодора, но и её. Я сделаю всё ради безопасности моей семьи.