Когда Томас, усталый и довольный, засыпал рядом с ней, женщина не смыкала глаз, пытаясь налюбоваться его телом и сильными руками молодого мужчины, ставшего для нее надежной опорой.

Всего один год сделал из Крылатого настоящего воина. Город поручал им самые сложные вылазки, зная, что вдвоем они легко справятся с любой опасностью. Анабель уже не руководила, лишь направляла. Раскрывая крылья, Томас становился ее Вожаком, и это ей нравилось. Почти так же сильно, как запускать пальцы в его волосы, когда он прижимал ее тяжестью своего тела к горячему песку.

Обнаженные, они лежали на пылевом заносе, когда Томас приподнялся на локте и посмотрел на нее без привычной смешинки в глазах.

«Сейчас он скажет, что мы слишком далеко зашли. Что он устал и подумывает отдохнуть от меня». Зеленые глаза Анабель тонули в сером море глаз Крылатого.

– Слушай, – заговорил он, и внутри женщины медленно начали вянуть цветы. – Сколько мы уже летаем вместе?..

Томас умолк, собираясь с мыслями.

Анабель видела, как трудно даются слова ее мальчику. И, вопреки немыслимой боли, что уже разгоралась в ее сердце, она ринулась ему на помощь.

– Я все понимаю, Том. – Своей ладонью Анабель накрыла его губы, чувствуя их привычную мягкость. – Ничего не говори. Нам было очень хорошо, но я все понимаю…

Томас тряхнул головой, убирая ее руку. Посмотрел на любимую с растерянностью, но продолжил:

– Ничего ты не понимаешь. – Он нашел ее ладонь губами и поцеловал. – Я люблю тебя. Представляешь? Целый год вижу, как ты ешь, спишь, расчесываешь волосы, готовишь еду, ковыряешься в зубах… – Томас с улыбкой вжал голову в плечи, когда Анабель шутливо замахнулась на него, а потом поцеловал ее ладонь еще раз. – И я хочу, чтобы это все длилось вечно. Поэтому… – Он потянулся к валяющимся у их ног вещам и, покопавшись в них, прибавил: – Вот.

Томас протянул ей что-то в маленьком мешочке. Распуская тугой узелок, Анабель догадывалась, что находится внутри. Ее пальцы дрожали, когда она достала тонкое колечко с прозрачным, как капелька чистейшей воды из сказок Феты, камешком, блеснувшем на свету.

– Его мне бабушка оставила. У нее больше ничего и не было. Говорила, что это последняя вещь из мира до Огня…

Он говорил что-то еще, но Анабель уже ничего не слышала.

Мир расплывался в ее глазах, наполнившихся соленой влагой, капельки которой срывались с ресниц, падая вниз, на кольцо, руки и песок. Крылатая закрыла ладонями лицо, а Томас уже обнимал ее, укачивал, шептал в кудрявую макушку:

– Ты же будешь со мной, правда? Всегда? Всегда-всегда-всегда…

Анабель кивала в такт этому «всегда», прижимаясь к груди своего мальчика и плача от счастья, в которое только сейчас и поверила по-настоящему.

Их обвенчали на закате ясного дня. Старуха Фета принесла для невесты тонкую кружевную накидку, которая закрывала лицо Анабель, но не могла скрыть ее блестящих глаз. Томас, взволнованный, одетый в старательно очищенный от песка походный костюм, держал ее за руку. Когда Правитель назвал их мужем и женой, молодой Крылатый откинул с лица Анабель накидку и поцеловал ее сладкие губы, запомнив их вкус на всю свою жизнь.

Перед Городом, перед Братством, перед солнцем, что садилось за скалы, перед всем безжизненным миром, который связал их однажды и навсегда, они стали в тот миг одним, неделимым целым.

Когда Алиса уснула, неловко опираясь на его плечо, Томас осторожно подался в сторону и ушел в другой угол клетки. Пусть в легком девичьем прикосновении не было даже намека на близость, но Крылатый слишком много лет подряд засыпал один в холодной комнате, чтобы стерпеть чужое тепло.

В тени, за кругом света сторожевого костра, что развели ночные охранники, прятался лис. Он бежал весь день, подживающую лапку нещадно дергало, она опухла и плохо слушалась его, но лис не останавливался. Он несся по следу человеческого детеныша. Он боялся не успеть.

Когда девушка крикнула ему «Беги!», лис скрылся в темноте среди камней и сидел там, наблюдая, как вооруженные человеческие воины тащат обмякшую Крылатую в глубь гор. Ее голова безвольно билась о спину гиганта, что забросил девушку себе на сплошь покрытое татуировками плечо. Чужаки скрылись за пригорком, переговариваясь на звучащем резко, с короткими паузами языке.

Лис остался один. Его маленькое сердечко сжали когтистые лапы отчаяния. Совсем недавно он был в самом начале пути к поющему вдалеке, у него появился друг, который кормил его грибной похлебкой. И вот он опять один посреди холодной пустыни. Зверек поднял голову к небу и завыл просто так, не ожидая ответа.

Но неназванный ответил ему.

«Чарли, – раздался мягкий голос в голове рыжего зверька, и он даже подпрыгнул от неожиданности. – Беги, малыш! Беги за ней! Ты должен спасти человеческого детеныша, больше некому. Беги что есть сил, мой хороший, спеши!»

И Чарли побежал, отыскивая на холодной золе отголоски запахов прошедших по ней воинов. Поющий вдали лишь укрепил в нем понимание, что человеческий детеныш не просто дал ему имя, эта девушка с заботливыми ладонями и грибными брусочками в сумке стала его новой родней. А бросить родню в беде, как однажды бросили его самого, Чарли не мог.

Огонь мягко освещал пятачок у входа в пещеру. Грух устал за длинный день, что он провел на посту у клетки смертников, внимательно наблюдая за каждым движением мерзких существ. Тот, которого они схватили первым, оживился, когда в клетку к нему затащили девчонку. Вскрикнул даже, первый раз за часы, проведенные в каменистых пещерах. А встретили его здесь так, что он должен был взвыть куда раньше. Но, падая от ударов тяжелых кулаков отрядного мясника, он только втягивал воздух разбитыми ноздрями да плевался кровью.

Грух уважал воинов, умеющих терпеть боль. Он сам был таким. Когда в пустыне ему повстречалась зубастая тварь и вцепилась в плечо, он задушил ее голыми руками, разодрал пасть отродью, и кровь текла по его собственному телу багровым потоком. Но Грух тогда не издал вопля, хотя тот почти сорвался с искусанных губ. Теперь плечо украшал грубый шрам, переплетаясь с вязью нательных рисунков.

Не будь пленник богохульником, Грух бы воздал ему должное почтение. Но у того висел на груди деревянный символ мерзкого преступления, а значит, пойманного надо было предать суду. А потом выпить его кровь, разделяя между воинами. Кровь за кровь. Смерть за смерть.

Грух возбужденно поерзал. Девчонка была интереснее. Гладкая, юная, тонконогая, как лисичка, она манила отрядных запахом. Слишком давно они покинули своих женщин, низкорослых и поблекших, слишком долго шли по этим пескам. Если бы не проклятие талисмана на ней, девке бы уже нашлось применение. Но как только суд налитой луны вынесет приговор, как только нежные грудки очистятся от скверны деревом, отряд возьмет свое. И пускай тельце под ними будет истекать последней кровью, кровь всегда льется за кровь.

О, как долго они шли, теряя веру в предсказание. Как всякая надежда уходила из отважных сердец. Как старый воин упал, сломав ногу, как кровь его оросила пески, а крики наполнили пустыню. Как пришлось добить его и съесть, потому что кровь никогда не проливается просто так.

И вот они нашли первое доказательство – послушник мерзкого дерева умирал, распластавшись на песке. Значит, шаман видел правду, значит, услышанный им зов не был порождением дурмана. Если есть еще под кровавой луной твари с деревянными медальонами, значит, есть и дерево, их дающее.

«Сыновья налитой луны, что восходит на западе, кровь прольется за кровь! – кричал он, сотрясаясь всем телом. – Идите в пустыни, ищите Дерево. Как только падет оно, на землю вернется благодать! Я слышал зов, это Дерево говорило с виновниками Огня. Вы должны найти его раньше, кровью нальется луна и благодатью одарит каждого!»

Грух помнил, как пили они дурман до самого рассвета, прославляя провидца и луну, а с первыми лучами солнца Сыновья перерезали горло шаману, чтобы кровь освятила их поход.