Зашли попрощаться с Наумом два молодых учителя — белорусского и английского языков. Погрузили ящики с книгами на подводу и отправились в путь. До станции было несколько километров. Телега поскрипывала колесами, увязающими в дорожном песке.

Возвратился Наум еще на ул. Завальную. Начал с того, что обошел все редак­ции газет и литературно-художественных журналов. Нигде не взяли на работу. Но были друзья, да и помог, как это часто бывает, случай.

Аркадий Александрович Кулешов, тогда еще не Народный поэт БССР, но уже лауреат двух Сталинских (Государственных) премий СССР, издавал очеред­ной сборник стихов на русском языке. В этом сборнике предполагалось печа­тать известное школьникам стихотворение «Коммунисты», которое уже было переведено каким-то поэтом, позже оказавшимся «врагом народа». Для нового перевода друзья Наума посоветовали А. Кулешову дать эти стихи поэту Кислику. После А. Кулешов попросил познакомить его с поэтом. Они долго беседовали, и на прощанье Кулешов спросил у Наума, где он работает, и попросил телефон для связи. Узнал, что Наум ищет работу. И через пару дней Наума приняли в жур­нал «Полымя», где ранее ему было отказано в месте. С этого времени началось их тесное сотрудничество, переросшее в многолетнюю творческую дружбу.

В памяти сохранился такой эпизод, связанный с А. А. Кулешовым. Как-то Наум был с ним в Москве — то ли на совещании, то ли они приезжали в «Новый мир» к А. Т. Твардовскому. Остановились в тогда еще новой гостинице «Россия», но на разных этажах. Утром Аркадий Александрович позвонил Науму и пригла­сил его в буфет на завтрак. Когда они уже сидели за столиком, мимо них прошла женщина, с которой Кулешов поздоровался. «Это, — сказал он, — известная Роза Кулешова» (однофамилица А. А. и экстрасенс. — В. К.). Когда она шла обрат­но, Кулешов широким жестом пригласил ее к столу и сказал: «Роза — это поэт Наум Кислик из Белоруссии, он не верит в чудеса, пожалуйста, покажите нам что-нибудь из Вашего репертуара». Роза села к столу и попросила какой-нибудь лист с напечатанным текстом. Словно ожидая этого, А. А. Кулешов достает из внутреннего кармана пиджака вчетверо сложенный лист плотной бумаги, одна сторона которого была с текстом, а другая — чистая. Кулешов положил бумагу текстом к столешнице и разгладил лист. Роза возложила руки сверху и через короткое время сказала: «Страница поделена на две части, справа напечатано по-русски, а слева, я полагаю, на белорусском». Действительно, это был бланк, где сказано, что А. А. Кулешов имеет открытый счет в Госбанке СССР. За спиной у Розы уже стояли посетители буфета и с интересом смотрели на чудеса пред­ставления. Почувствовав внимание зрителей, Роза сбросила туфли, поставила ноги так, что ступни смотрели назад, и предложила зрителям подносить к ступ­ням металлические предметы. Таким образом она безошибочно отгадала ножи, вилки, ложки и даже определила достоинство монет. Затем, надев туфли, под аплодисменты зрителей, покинула буфет.

В скором времени в журнале «Юность» было опубликовано стихотворение «Эпизод с солью», и Наум получил от главного редактора Бориса Полевого письмо, что отныне Наум является их автором. Но больше в журнал он стихи не предлагал.

Приведу высказывание Григория Березкина из предисловия к одной из кни­жек Наума.

«Наум Кислик — такой же представитель поколения поэтов-фронтовиков, что и Александр Межиров, Сергей Орлов или Григорий Поженян. Под некото­рыми стихами Кислика о памяти, потрясенной впечатлениями боя, мог бы под­писаться любой из них. Например, под этим, о покойном комвзвода, который при­ходит в сны поэта и, тыча цигаркой в “чисто поле”, все еще ждет: “Сейчас пойдут танки.. .Танки, — слышишь, — танки!” Или под посвященными Василю Быкову строками, в которых то же чувство бессрочности военного опыта: враги “все не хотят отдать то кочку, то высотку. И ненависть опять берет меня за глотку”».

Напомню, эти стихи были сочувственно встречены А. Т. Твардовским, кото­рый в письме к А. Кулешову от 25 декабря 1969 года писал так: «Я дал согласие на перевод Кислику (речь шла о переводе поэмы “Далеко от океана”. — Г. Б.) — это, судя по одним стихам в “Юности” (Твардовский имел в виду “Эпизод с солью”. — Г. Б.) человек серьезный».

В этот же период Наум много переводит белорусских поэтов и прозаиков: Р. Бородулина, П. Бровку, Я. Брыля, А. Велюгина, А. Вертинского, С. Гаврусева, С. Дергая, А. Карпюка, Я. Коласа, В. Короткевича, А. Кулешова, Я. Купалу, И. Мележа, П. Панченко, А. Пысина, А. Русецкого, М. Стрельцова, М. Танка.

Помню, как Наум вышел из своей комнаты (в это время он переводил Р. Бо­родулина) и сказал: «Рыгор великий мастер! И переводить его трудно».

Если сказать, что жизнь Наума стала в Минске налаживаться, это будет неко­торым преувеличением. В 60-е годы без серьезных оснований редактор уволь­няет Наума, проработавшего в журнале около семи лет. Суд восстановил его на работе, но он сразу же подал заявление на увольнение.

Как-то Наум собрался с духом и послал подборку стихов в «Новый мир» А.Т. Твардовскому. Он ничего не сказал даже мне. И даже когда пришел журнал с его стихами, сказал не сразу. Забавная история, которая произошла с одним из его стихотворений. В этой же книжке «Нового мира» была опубликована под­борка стихов Б. А. Ахмадулиной. Наум открыл ее стихи и показал среди них свое стихотворение («.И, отстояв за упокой.»), которое редактор отдела поэзии по ошибке внесла в подборку стихов Ахмадулиной. Наум написал редактору. Полу­чил извинения. Но история имела продолжение.

В 1977 году в Грузии решили издать сборник стихов Б. Ахмадулиной. Редактор-составитель сборника Г. Маргвелашвили обнаружил в «Новом мире» стихотворение Б. Ахмадулиной, которое ранее нигде не публиковалось, и вклю­чил его в сборник. Как-то, будучи в Москве, Наум сидел с К. Ваншенкиным в ресторане ЦДЛ, обедали и, естественно, выпивали. С этой же целью, но за дру­гим столиком сидела Б. Ахмадулина. Когда она проходила мимо, К. Ваншенкин сказал: «Белла, отдай Кислику гонорар!» Все дружно посмеялись, а вскоре Наум получил увесистую бандероль от Ахмадулиной с книгой стихов «Сны о Грузии» (изд. «Мерана». Тбилиси, 1977). На первой странице было написано: «Дорогому Науму Зиновьевичу Кислику в глубоком смущении и с пылкой надеждой, что 142-я страница этой книжки не станет причиной вражды и печали, но, напротив, положит начало доброму знакомству». И дата: 16 мая 1978 г. А на 142-й страни­це: «Как видите, это стихотворение Ваше, а не мое, что с грустью и стыдом удо­стоверяю. Белла Ахмадулина».

Еще когда Наум работал в журнале «Неман», я услыхал от него о Григории Соломоновиче Березкине. Это потом я познакомлюсь с ним, и он часто станет приходить к нам, и я его услышу и поражусь колоссальному знанию его русской и мировой поэзии и литературы вообще. И уже совсем потом прочту замеча­тельную статью Владимира Мехова «Березкин, каким его помню» («Мишпоха», № 18), где собраны не только самые значительные факты его биографии, но пока­зано и то, чем он был для белорусской литературы, и приведены высказывания о нем заметнейших фигур белорусской литературы — Алеся Адамовича и Рыгора Бородулина.

Меня же в рассказе Наума о нем поразила биография этого человека, в чем- то схожая с биографиями очень и очень многих людей сталинской эпохи. Когда собирались друзья, Гриша, заходя еще только в прихожую, уже шумел: «Хлопцы! Водки мало!» Это была обычная шутка и никак не характеризовала их компанию, как «питную» (выражение В. Быкова).

Федя Ефимов был постоянным участником всех совместных мероприятий по обсуждению наболевших литературных и политических вопросов. У Наума есть стихи — посвящение, и в них такие строчки: «Живой и здоровый Гриша Берез­кин заходит в мой дом и приводит друзей — Вальку, Федю, Игоря, Сашу.»

Федор Архипович Ефимов родился в крестьянской семье в Воронежской области. Хотел связать свою жизнь с армией, и поэтому в его биографии было и суворовское училище, и пехотное, и курсы политсостава, но при этом заочно окончил Литинститут. После окончания службы в армии осел в Минске, где до 1967 года работал зав. отделом очерка в журнале «Неман». С 1968 года началась сложная полоса в его жизни, он был исключен из рядов КПСС за выступление против вторжения советских войск в Чехословакию. Федю перестали печа­тать — лишили куска хлеба. Семья осталась, без преувеличения, на голодном пайке. Федю все же печатали под псевдонимом. Кроме того, часть своих пере­водов Наум отдавал Феде.