И при всей уверенности в себе даже она не знала, как лучше представить мужу подобный поворот событий. Собственно, в чем она могла обвинить Афину? В том, что та встретила ее в ночной рубашке? Но Сирил вполне способен счесть это очаровательным – хуже того, он может дать волю своему воображению, а уж она-то знала, чем это могло закончиться. Что Афина отказалась угостить ее кофе? Но Сирил скажет, что жена сама виновата и ей следовало предупредить Афину заранее, хотя бы позвонить по телефону перед уходом. Кстати, именно упорное стремление всегда стоять на страже справедливости больше всего и раздражало ее в муже. И она мудро решила вообще ничего не говорить, но когда пришел Дуглас, отвела его в сторонку и без обиняков заявила, что если его жена отказывается ходить в приличном виде, то нечего тогда вообще открывать дверь посетителям. Ведь им как-никак надо думать о чести семьи. Однако Дуглас в ответ лишь удивленно заморгал, и она вдруг почувствовала острую жалость к сыну и в то же время некоторое раздражение из-за того, что он вылитый отец. Ты предупреждаешь сыновей об опасности чуть ли не с детских лет. Год за годом. Но как только дело доходит до подобных девиц, все материнские увещевания пропадают втуне.

Сирил Фэрли-Халм положил салфетку и посмотрел на часы. Это был своеобразный ежедневный ритуал в короткий промежуток времени между окончанием трапезы и вопросом жены, не хочет ли он выпить кофе, прежде чем уйти к себе в кабинет. По радио за его спиной, как обычно в конце обеда, диктор ровным голосом сообщал прогноз погоды, и все члены семьи замолкали, чтобы не мешать хозяину дома слушать.

– Отлично, – спокойно произнес Сирил. – Пирог с дичью выше всяких похвал.

– Изумительно вкусно. Спасибо, мама. – Дуглас снял с груди салфетку и, скомкав, положил на стол.

– Фирменное блюдо Бесси. Я передам ей, что тебе понравилось. Ну как, у вас найдется время выпить кофе?

Обеденный стол был, как всегда, тщательно накрыт, и, несмотря на заурядность события, мать поставила парадный сервиз. Она собрала тарелки и с прямой спиной вышла из комнаты.

Дуглас проводил ее глазами, слова будто застряли в горле, а эмоциям стало тесно в груди.

Его отец принялся сосредоточенно набивать и зажигать трубку, морщины на его худом загорелом лице привычно обострились. Затем он посмотрел на сына, словно удивляясь, что тот, по своему обыкновению, еще не ушел.

– Деннис сегодня сажает картошку, – сказал Сирил.

– Да, – кивнул Дуглас. – Я собирался от вас поехать прямо туда.

Отец погасил до половины обгоревшую спичку и едва слышно чертыхнулся, непроизвольно покосившись на дверь, за которой исчезла жена.

– Надо проверить, соблюдает ли он расстояние. А то в прошлом году картошка была посажена слишком тесно.

– Да, папа, ты уже говорил. Я непременно ему напомню.

Сирил снова уставился на свою трубку.

– Ну как, ждешь прибавления? – неожиданно спросил он.

– Что? Ой… – (У отца всегда было не разобрать, шутит он или нет.) – Ой, нет. На самом деле, папа, мне надо с тобой кое-что обсудить.

Трубку наконец-то удалось зажечь. Выдохнув тонкую струйку дыма, отец откинулся на спинку стула, морщины на его лице немного разгладились.

– Ну давай выкладывай, – добродушно произнес он.

Дуглас посмотрел на отца и принялся судорожно вспоминать, куда он положил свои записи. Затем встал, взял с буфетной полки папку и аккуратно выложил бумаги перед отцом на стол.

– А что это такое?

– То, о чем я как раз и собирался с тобой поговорить. Мои предложения. По поводу преобразования поместья.

Дуглас поменял местами странички и, отойдя в сторонку, принялся наблюдать за отцом, который, склонившись над столом, уставился на бумаги:

– Идеи по преобразованию поместья?

– Я работаю над этим уже много лет. Меня подстегнула эта история с Единой сельскохозяйственной политикой, ну а еще твои разговоры, что ты готов прекратить производство молочных продуктов. Мы можем прикинуть, как устроить все немного иначе.

Сирил безучастно слушал сбивчивую речь сына. Затем снова заглянул в бумаги:

– Передай мне очки, пожалуйста.

Дуглас, проследив направление отцовского указующего перста, нашел очки и протянул отцу. Судя по раздававшимся из кухни звукам выдвигающихся и задвигающихся ящиков, мама доставала и ставила на поднос чайную посуду. У Дугласа внезапно застучало в висках. Он сунул руки в карманы, затем снова вытащил, с трудом борясь с искушением подскочить к столу, чтобы показать отцу некоторые параграфы.

– Я тут еще приложил карту. – У Дугласа больше не осталось сил сдерживаться. – А поля специально обозначил разными цветами в соответствии с их использованием.

Время тянулось мучительно медленно, а потом как будто остановилось. Дуглас во все глаза смотрел на отца, изучавшего бумаги, но лицо Сирила оставалось абсолютно бесстрастным. В комнате было тихо, только за окном кого-то неистово облаивали собаки.

Наконец отец снял очки и выпрямился. Его трубка потухла, и, внимательно проверив ее, он положил трубку на стол возле себя.

– Так, значит, этому тебя научили в сельскохозяйственном колледже?

– Нет, – ответил Дуглас. – На самом деле это все мои собственные идеи. Словом, я очень много читал про кибуцы и все такое, ну и, сам понимаешь, естественно, о Раунтри, но…

– Потому что, если это так, значит мы просто пустили на ветер каждый чертов пенни, потраченный на твое обучение! – с напором произнес Сирил; и его слова были точно разящие пули, так что Дуглас даже подскочил, будто от физической боли.

Однако лицо отца по-прежнему ничего не выражало, только вспыхнувшие глаза да внезапная бледность обычно румяного лица говорили о сдерживаемом гневе.

Они сидели молча, пристально глядя друг на друга.

– Я всегда считал тебя здравомыслящим человеком. Мне казалось, мы с детства привили тебе понимание того, что правильно и что…

– Но это правильно, – перебил отца Дуглас, несколько повысив голос. – Правильно возвращать что-то людям. Правильно, что каждый имеет право на свою долю земли.

– Выходит, по-твоему, я должен все отдать, да? Разделить на участки и распределить между желающими? Сказать им, чтобы вставали в очередь?

– Папа, земля по-прежнему останется нашей. Мы просто дадим другим людям возможность работать на ней. Мы ведь даже не умеем правильно все это использовать.

– Так думаешь, будто люди вокруг спят и видят, чтобы работать на земле? А ты хоть кого-нибудь из них об этом спрашивал? Молодежь сейчас вовсе не жаждет пахать и сеять. Они не желают в любую погоду выпалывать сорняки и разбрасывать навоз. Они хотят жить в городах, слушать поп-музыку и все такое. А ты хоть представляешь, как долго мне пришлось в прошлом году искать работников для заготовки сена?

– Мы найдем людей. Всегда отыщутся люди, которым нужна работа.

Отец с отвращением пошелестел лежащими перед ним бумажками:

– Это не какой-то там социальный эксперимент. Эта земля полита нашим по́том и кровью. Поверить не могу, что вырастил собственного сына, научив его всему, что знаю о нашем поместье, лишь для того, чтобы он отдал его в чужие руки. Заметь, даже не продал! А просто взял и отдал за просто так! Ты… ты хуже, чем любая девчонка!

Он выплюнул эти слова, будто у него внезапно разлилась желчь. Дуглас еще ни разу не слышал, чтобы отец повышал на него голос, и теперь буквально затрясся от обиды. Он попытался собраться с мыслями и урезонить отца, но тут заметил в дверях мать, застывшую с подносом в руках.

Отец молча прошел мимо нее и, нахлобучив на голову шляпу, выскочил из дому.

Мать Дугласа поставила кофе на стол и посмотрела на растерянное лицо сына, почти такое же несчастное, как тогда, когда ему, восьмилетнему мальчугану, отец всыпал по первое число за то, что тот пустил одну из собак в помещение для отела. С трудом поборов желание успокоить сына, мать осторожно поинтересовалась, что случилось.