— Я бы хотел прогуляться по улицам и по берегу реки, посмотреть на людей и магазины. Но это, наверно, довольно скучно. — Пол не смог придумать ничего, что показалось бы достаточно интересным Иоахиму.

— Ну что ж, именно этого я и хотел. Только в конце мне хотелось бы выпить.

Они перешли площадь, миновав собор, и вышли на улицу, по которой летними вечерами движение транспорта было запрещено, ибо летом она использовалась для пешеходных прогулок. Люди прохаживались взад и вперед, и все придерживались правой стороны. Иоахим, взяв Пола под руку, шел медленно, почти посередине этого фарватера. Он чересчур пристально разглядывал прохожих. Казалось, в каждом он видит актера или актрису со своей ролью в разыгрываемом гуляющей публикой спектакле.

— Мне всегда нравится наблюдать за людьми. Я очень многое чувствую, когда вижу, как они ходят или смотрят на меня. На вечеринке я наблюдаю за каждым, кто входит в комнату. Один вошедший — пустое место, его никто не замечает. Но потом, возможно, входит другой, и все сразу ощущают его присутствие. Он смотрит на тебя, и ты чувствуешь, что это натура живая, тонкая.

Говорили они не много, лишь изредка, словно подавая друг другу сигналы, обменивались очень краткими замечаниями по поводу идущих навстречу людей. Пол с Иоахимом все время смотрели на одни и те же вещи, и вдвоем они получали куда большее удовольствие от света и ритма улицы, чем могли бы получить поодиночке.

Они дошли до конца ярко освещенного променада и свернули на дорогу, которая вела к реке. Когда они подошли к реке, Иоахим перегнулся через парапет, взглянул на нее и сказал:

— А знаешь, мне нравится общаться с такими мальчишками, как Курт. Я бы хотел целями днями купаться с ним, гулять, веселиться и поменьше разговаривать.

Они зашли в кафе, где заказали пива. За соседним столиком сидел молодой человек в черной фетровой шляпе, который внимательно смотрел, как они пьют. Иоахим, в обычной своей манере, вскоре уже болтал с этим молодым человеком — и угощал его пивом. Звали его Николас. Он представился русским эмигрантом, живущим в Париже, и рассказал о своей тамошней жизни, о долгах, о своей дружбе с Кокто, о русском балете.

В гостиницу они возвращались не спеша, под руку. Почти всю дорогу они говорили о Николасе, чьи рассказы и позабавили их, и взволновали.

Они поднялись к себе в номер. Пол быстро разделся и лег. У Иоахима же много времени отнял вечерний туалет, достигший кульминации, когда он надел на голову сеточку, дабы волосы оставались зачесанными назад. Пол решил, что для англичан это не типично.

Наконец, однако, Иоахим с туалетом покончил. Взяв Пола за руку, он присел на краешек его кровати и посмотрел на него своими широко раскрытыми, внимательными глазами, которые всегда, казалось, смеялись в глубине своей тьмы, похожей на тьму театрального зала. Потом, взяв обе руки Пола в свои, он поцеловал его перед сном.

— По-моему, хорошо, что мы приехали сюда вместе, Пол. Как ты думаешь? Надеюсь, наше путешествие нам понравится.

Он вернулся на свою кровать, и оба уснули.

Наутро они встали, нагишом подошли с двух сторон к умывальнику и, складывая чашечками ладони под кранами, принялись обливаться водой. Иоахим, который изучал в зеркале над умывальником свое лицо с его слегка пористой кожей, скосил взгляд, и Пол понял, что теперь он смотрит в зеркало на отражение его, Пола, тела. Иоахим отвернулся от зеркала и, как всегда, улыбнувшись и растягивая слова на американский манер, но при этом с необычной неторопливостью оглядев Пола с ног до головы, сказал:

— Да, кажется, у вас с Эрнстом есть кое-что общее.

Страшно смутившись, Пол спросил:

— Что?

— Ну, я уверен, что ты и сам должен знать, — сказал Иоахим, не сводя с него глаз…

Пол не мог больше стоять под этим взглядом. Весь дрожа, он сел на краешек своей кровати. Потом, попытавшись придать своему голосу равнодушно-бесстрастные нотки ученого, сказал:

— В Англии обрезание не значит, что ты еврей.

— Что же оно тогда значит?

— Ну, полагаю, что его делают по медицинским соображениям.

Иоахим заявил:

— Не будь оно абсолютно необходимо по медицинским соображениям, ни одни немецкие родители не позволили бы сделать обрезание своему сыну.

— Почему?

— Потому что не захотели бы, чтобы школьные товарищи приняли его за еврея.

Тем же прерывающимся, по-ученому равнодушным голосом Пол сообщил следующую информацию…

— В Англии обрезание склонны делать своим сыновьям богатые родители. А в семьях низших классов не делают.

— Вот как! Почему же? — спросил Иоахим, как обычно, широко раскрыв глаза в изумлении перед англичанами.

— Не знаю. Возможно, потому, что, по мнению врачей, бедным родителям подобная роскошь не по карману.

Он попытался рассмеяться.

Пол хотел одеться, но испугался, что Иоахим подумает, будто он скрывает общее их с Эрнстом увечье. Он подавил желание спрятать побагровевшее от смущения лицо в ладонях. Внезапно он с дрожью явственно осознал смысл тех примитивных обрядов, которые все еще разделяли целые народы — с белой кожей и с черной — на племена, внося раскол в существование нации образованием объединений гораздо более примитивных, уходящих корнями в те эпохи, когда крайнюю плоть отрубали кремневыми топорами. Под одеждой мужчины скрывали отметины, которые свидетельствовали о том, на чьей стороне они сражались в не прекращающихся тайных войнах между расами обрезанных и необрезанных. Ему вспомнился Ветхий Завет.

С Куртом Иоахим договорился встретиться в девять утра на улице, у входа в гостиницу. Ровно в девять они стояли на улице рядом с гостиничным швейцаром, коего весьма раздражало их присутствие, унижавшее, казалось, его достоинство. Однако он ничего не мог поделать, разве что время от времени бросать на них возмущенные взгляды. Утреннее солнце вновь светило очень ярко. Большая часть улицы лежала в тени собора, за исключением полоски света в несколько ярдов шириной и глубиной перед самой гостиницей, где сверкал движущийся транспорт. Когда куранты собора пробили девять тридцать, Иоахим попросил Пола еще немного подождать, а сам направился в гостиницу звонить Курту.

Пол прождал на улице полчаса. В десять Иоахим вышел из гостиницы и сказал, что изучил телефонную книгу, но номера под фамилией Гроте, который мог бы быть домашним телефоном Курта, не обнаружил. Пол не стал изливать Иоахиму свои чувства по поводу того, что его заставили ждать.

— Ну что ж, — сказал Иоахим, — придется ехать вдвоем. Ума не приложу, что случилось.

— Может, мальчишка забыл, где мы встречаемся.

— Нет, не думаю. Наверно, он пришел домой и рассказал родителям о том, как с нами познакомился, а те не разрешили ему ехать. Это скорее всего.

Весь день он только о Курте и говорил. Они пошли на тот же пляж, надеясь повстречать там Курта. Но его они так и не увидели. Когда они лежали на пляже, Иоахим сказал:

— Очень жаль. Знаешь, я просто не могу о нем не думать. Каждую минуту я надеюсь, что он придет и мы с ним опять поговорим, как вчера.

Пол пребывал в таком оцепенении, что не в силах был отвечать на реплики Иоахима. Иоахим объяснил Полу, что очень хотел бы сейчас встретить человека, которого бы полюбил.

Перед отъездом из Кельна Пол записал в своем Дневнике: