Уилмот учился в Крайст-Чёрче, колледже щеголей, богачей и аристократов, с коими он виделся только в столовой да в церкви. За пределами своего колледжа он снискал себе репутацию чудаковатого «гения». С ним дружили поэты всего университета. Они ходили к нему в гости поодиночке, по предварительной договоренности. Уилмот, имевший жутко неряшливый вид, страшно неаккуратный в обращении с книгами и бумагами, дорожил тем не менее каждой секундой своего драгоценного времени.

Пол познакомился с Уилмотом в Нью-Колледже, на приеме в саду. Уилмот, уже прослышавший о том, что Пол пользуется дурной славой безумца, бросил на него клинически оценивающий взгляд своих, как казалось, чересчур близко посаженных глаз и пригласил его к себе на Пек-куод — в три тридцать следующего дня.

На другой день, в три сорок, Пол постучал в дверь Уилмота. Открыв, Уилмот сказал:

— А, это ты. Ты опоздал на десять минут. Ну ладно, входи.

Хотя была середина дня, шторы на окнах Уилмотовой гостиной были наглухо задернуты. Уилмот сидел в кресле, за которым стоял торшер. Он знаком указал Полу на стул напротив. Пол сел и посмотрел на Уилмота. Свет падал на его песочного цвета волосы надо лбом, кожа которого была гладкой, как пока еще чистый пергамен. Близко посаженные, с розоватыми веками глаза делали его почти альбиносом. Стоило Полу вымолвить слова, которые могли быть истолкованы как признак неврастении, как Уилмот бросал взгляд на пол, словно регистрируя их на ковре.

Уилмот принялся засыпать Пола вопросами, а тот старался давать ответы с налетом таинственности. Ему хотелось показаться интересным больным.

— Ах, вот оно что! — сказал Уилмот, когда Пол поведал ему о том, что его мать умерла, когда ему было одиннадцать лет, отец — когда ему было шестнадцать, и что их с братом и сестрой воспитывали главным образом Кейт, кухарка, и ее сестрица Фрида, горничная, а жили они у бабушки в Кенсингтоне. Симптоматично.

Саймон взглянул на пол и спросил:

— Чем ты будешь заниматься, когда окончишь Оксфорд?

Пол хотел стать поэтом. Саймон спросил, кем из современных поэтов он восхищается. Пол растерялся. Потом он наобум ляпнул, что любит военные стихи Зигфрида Сассуна.

— Зигги Бездарен. Его военные стихи Попросту Никуда Не Годятся.

В своих высказываниях Уилмот делал на некоторых словах почти нелепое ударение, как будто цитируя Священное Писание.

— Разве стихи Сассуна к современной поэзии не относятся? — спросил Пол.

— Зигги Делает Заявления. Он Придерживается Убеждений. Стихотворение о сражении на Западном Фронте он закончил строкой: «О Боже, заставь их остановиться!» Поэт Такого Не Скажет.

— Что же он в таком случае должен был написать?

— Все, что может Поэт, — это воспользоваться Случаем, предоставляемым Ситуацией, дабы суметь создать Словесный Артефакт. Война — это просто-напросто материал для его творений. Поэт не в силах Остановить Войну. Он может лишь создать стихотворение из материала, которое она ему дает. Уилфрид писал: «Все, что может сделать сегодня поэт — это предостеречь».

— Уилфрид?

— Уилфрид Оуэн, единственный поэт, который писал о Западном фронте в Своей Особой Манере. Уилфрид не говорил: «О Боже, заставь их остановиться!»

Ледяным, абсолютно бесстрастным голосом, разъединяя слова так, точно он отделял каждое слово от стихотворения и выставлял напоказ, Уилмот продекламировал:

Стихи Уилмот читал так, точно в них не было ни капли эмоций, не было даже смысла. Слова обнажались, подумалось Полу, словно камни после отлива, голые в иссушающем солнечном свете, на медного цвета песке. Если и обнаруживалась в голосе Уилмота какая-то выразительность, то связана она была с отстраненным клиническим интересом к перечню воинских атрибутов — Рукояти Кинжала, Долгов До Утра, Чести Мундира.

Внезапно Уилмот сказал:

— Покажи мне свои стихи.

Пол, который носил свои стихи с собой, как носит документы в чужой стране путешественник, вынул из кармана двенадцать стандартного формата листов с отвратной машинописью. Уилмот, выказав жестом легкое смятение, взял их и пробурчал: «Какова энергия!» Он принялся с невероятной скоростью листать страницы, изредка хмыкая, как казалось, в знак одобрения, а чаще — неодобрения. Однажды он грубовато хохотнул и воскликнул:

— Но так НЕЛЬЗЯ!

Через пять минут он прочел все двенадцать листов. Пол листок за листком поднял их с ковра, куда их ронял Саймон.

— Ну и каково твое мнение?

— Тебе надо бросить эти Шеллиевские Штучки.

— Значит, стихи тебе не понравились?

— Мы нуждаемся в тебе ради Поэзии.

Пол почувствовал себя одним из Немногих Избранных.

— А теперь тебе пора идти. Мне надо работать, — резко сказал Уилмот, оттопырив нижнюю губу.

Пол пригласил Уилмота нанести ответный визит — зайти к нему в его университетское жилище. Уилмот, близоруко насупившись, заглянул в свой календарь и сказал, что сможет выкроить время ровно через неделю. Он проводил Пола до выхода и плотно закрыл за ним дверь.

Неделю спустя они ели бутерброды и пили пиво у Пола. Саймон съел девять из дюжины имевшихся бутербродов, после чего с наигранным возмущением сказал:

— Что, неужели больше нет бутербродов? С ростбифом мне понравились.

Пол сбегал на кухню колледжа, где сумел раздобыть только два маленьких пирожка со свининой. Вернувшись к себе, Пол обнаружил, что Уилмот сидит за письменным столом и читает его Дневник. Ничуть не смущенный появлением Пола, он обернулся и просто спросил:

— Кто такой Марстон?

Пол ясно понял, что возмущаться манерами Уилмота бесполезно. Тому, кто не мог примириться с ними без возражений, оставалось лишь навсегда исчезнуть из его жизни.

Пол сказал:

— Марстон — мой друг.

— Это само собой. А еще?

Пол рассказал о походе.

Саймон взглянул на пол, хмыкнул и процитировал фрагмент из того места Дневника, где Пол описывает Марстона, сидящего на берегу реки:

— «Не поделили мы с ним карту счастья». — Строку он продекламировал так, точно эти слова произносились на луне. Полу даже почудилось, что их сочинил не он, а Уилмот. — Это поэзия, — потом: — Возможно, тебе следует постоянно вести дневник, — задумчиво сказал он и, помолчав, продолжил: — Что же такого необыкновенного в этом молодом человеке?

— Ничего.

Рассмеявшись, Уилмот воскликнул:

— Не смеши меня, Скоунер! Как же в нем может не быть ничего необыкновенного? Почему же ты тогда с самого начала предпочел его остальным? Почему ты выбрал его? Он что, Потрясный Красавчик?

— Все студенты-спортсмены прикидываются добропорядочными и заурядными людьми. А на самом деле все они крикливые выскочки и пошляки. Марстон же, хотя он этого и не сознает, ничуть на них не похож. Он добрый и скромный, он влюблен в сельскую Англию. Он везде и всюду как бы образует вокруг себя островок, на котором остается один. Это сама невинность.

— Ах, так ты считаешь, что он верх совершенства? — Уилмот украдкой взглянул на ковер.

— Кажется, да.

— Никто не совершенен, — сказал Уилмот, резко подняв голову и посмотрев Полу в глаза. — Ты просто хочешь сказать, что он Нелюдим.