— Это будет хорошим уроком для тебя, хвастун. Теперь-то ты образумишься!
Но он, обезумев от боли и страха, только отмахивался от меня уцелевшими лапками.
Увы, этот урок не пошел на пользу мне самому, и с того дня я невольно стал следовать дурному примеру этого глупого кузнечика. Да и его самого ведь я избил только в угоду мальчишкам. О, как я мог пасть так низко?
Что и говорить! Должно быть, голова моя все еще была полна свирепости и высокомерия, и я плохо раскаялся в своих прежних проступках. Когда я победил этого кузнечика, я подумал: «Ого, как я могуч и неустрашим, всего несколькими пинками я поверг в прах моего врага! Конечно, после этого оба мальчика должны полюбить меня. И теперь все мальчишки непременно пойдут искать себе кузнечиков, чтобы устроить им поединки со мною. Уж тут-то я покажу себя во всем блеске. Я буду биться так, что, несомненно, заслужу любовь и расположение обоих моих маленьких хозяев».
Так и случилось. Деревенские мальчишки, стараясь превзойти друг друга, отправились за кузнечиками: выкапывали их, «выливали», ловили сачками и заставляли потом биться со мной. Но стоило мне дать любому из моих противников несколько славных пинков, как тот падал полумертвым. В то время я был в самом расцвете молодости и сил. Я стал еще более надменным и самовлюбленным, не считался ни с кем и восхищался собственной удалью и неустрашимостью. Все нравоучения и осуждения, высказанные некогда мною самонадеянному кузнечику, моему первому противнику, теперь с полным основанием могли быть отнесены ко мне, и все отвратительные черты его характера стали свойственны мне самому. Поистине печальное «совпадение»!
Так как я неизменно одерживал победы над своими противниками, то оба мальчишки, мои маленькие хозяева, очень полюбили меня и страшно мною дорожили. Каждый раз, когда я могучим пинком повергал наземь очередного врага, я получал в награду самую вкусную и сочную траву. С наступлением ночи я мог даже выходить из клетки, прогуливаться внутри специально построенной загородки и пить в свое удовольствие ароматную росу. Желая еще больше ублаготворить моих мальчишек, я целый день чинно прохаживался вокруг своей спичечной коробки, служившей мне жилищем, и даже не помышлял о том, чтобы уйти в какое-нибудь другое место. Всякий раз, ощущая приливы гордости, я поднимал лапы и громко стрекотал: «р-и-и-и, р-и-и-и!..» Я забыл даже о том, что лишен свободы и, в сущности, являюсь не чем иным, как забавой для моих тюремщиков. О, как я дошел до такого помрачения рассудка!..
Но вот пришел день, за который я должен быть благодарен судьбе, ибо у меня на многое открылись глаза. В этот день я, как обычно, должен был сражаться. Но противником моим на сей раз оказался совсем маленький кузнечик, ростом он едва доходил мне до живота. Когда его поставили против меня, он громко взмолился:
— О дядечка, я припадаю перед вами к земле и шестикратно целую следы ваших ног! Прошу вас, пощадите меня, ведь я родился всего несколько дней назад!
Я хранил молчание. Лицо мое было непроницаемо и жестоко — так быстро, увы, привык я к своей роли. И вот я бросился в бой с этим крошечным кузнечиком. Он так дрожал и плакал от страха, что все мальчишки, явившиеся посмотреть на наш поединок, расхохотались, и, конечно, Лам и Хьеп смеялись громче всех. Вдруг с какой-то ветки слетел почтенный жук Сиен Таук и, жужжа, опустился прямо на мою клетку. Сиен Таук выставил два длинных рога, украшенных переливающимися полосками, как перья павлиньего хвоста, и стал бранить меня:
— Эй, ты там! Перестань озорничать! Голова-то огромная, а лучше ничего не придумал, чем избивать младенцев!
Подняв голову, я посмотрел вверх: Сиен Таук был закован в очень твердые и прочные латы, и вид у него был весьма внушительный и грозный. Но я не боялся его, потому что, находясь за стенами моей клетки, он не мог ничего со мною поделать. Я сказал:
— Это мое дело, и я поступлю, как захочу. Нечего вам вмешиваться!
И, как обычно, я ринулся в бой. О, поистине это была трагедия! После первых же пинков мой противник упал на землю, перевернулся и испустил дух. Я не чувствовал ни малейшего сожаления и только упивался одобрительными криками мальчишек, приятно щекотавшими мое самолюбие.
Сиен Таук злобно щелкнул зубами и крикнул мне прямо в лицо:
— Ах так! Хорошо же!.. Трепещи! Ты воображаешь, что если ты сидишь в клетке, то я не смогу с тобой справиться? Я предупреждал тебя, но ты не послушался — теперь пеняй на себя!
Сказав это, Сиен Таук расправил крылья и с жужжанием удалился. Я не обратил на его угрозы никакого внимания. Конечно, нельзя отрицать, что он очень силен, но я считал, что мне не стоит его опасаться.
В эту ночь, как всегда, Лам и Хьеп выпустили меня погулять в загородке под открытым небом, чтобы я мог напиться росы. В прозрачном воздухе серебрился лунный свет, и блики играли на длинных и острых листьях деревьев. Нежный ветерок чуть шевелил вершины бамбуков. Я стоял, горделиво выпрямив ноги и крылья, распевал песни и смотрел вверх, на небо, с видом крайне самонадеянным и высокомерным. Вдруг, когда я наслаждался собственным пением, откуда-то издалека послышался странный жужжащий звук, постепенно приближавшийся ко мне. И через мгновение жук Сиен Таук, тот самый, который угрожал мне днем, сложив крылья, опустился на землю прямо перед моим носом. Я закричал от страха. Теперь уже было не до шуток! Его зубы, казалось, могли сокрушать камни, острые шипы грозно торчали на длинных лапах, а я, увы, был совсем один, покинутый всеми в этом безлюдном месте. Да, это конец!
Я стоял, дрожа перед Сиен Тауком. Стиснув челюсти, я изо всех сил старался сдержать страх, но все же крылья и ноги мои тряслись как в лихорадке. Сиен Таук презрительно улыбнулся:
— Ага, трепещешь, негодяй! Почему же ты днем был так грозен и горд, а? — он повысил голос: — Сам скажи, заслужил ли ты смерть?
— О высокопочтенный, умоляю Вас, дайте мне возможность исправиться…
Должно быть, в то время, обезумевший от страха, я был очень смешон, и Сиен Таук, тронутый моим жалким видом, сказал:
— Ладно, я пощажу тебя на этот раз. Но я обязательно должен отсечь тебе оба уса, чтобы ты всегда помнил, к чему может привести недостойное поведение. Твои куцые усы отныне будут напоминать тебе о том, что обижать слабых нельзя.
И Сиен Таук перекусил оба моих длинных уса. Острая боль пронзила мое тело, но я сдержался, не осмелившись даже вскрикнуть вполголоса. С тех пор голова моя, лишенная прежних усов, которые так ее украшали, стала напоминать какой-то короткий обрубок. И моя наружность от этого, конечно, сильно проиграла.
Однако только благодаря этому я образумился, и во мне проснулась совесть. О небо! Ведь с того дня, когда я был пойман двумя мальчишками, я только и делал, что совершал жестокие и мерзкие дела, избивая до смерти других кузнечиков. А кто были мои противники? Ведь это же близкие и дальние мои родственники или соседи — такие же кузнечики, как и я. Я подумал об этом, и слезы ручьями потекли из моих глаз. Я горько плакал:
— Когда-то я уже совершил поступок, достойный сожаления и раскаяния. И вот теперь я снова пошел по этому постыдному пути… О! Как я жалок и ничтожен! Счастье еще, что почтенный Сиен Таук не лишил меня жизни, — стыдил я самого себя. — Подумать только, ведь никто не заставляет нас, кузнечиков, враждовать друг с другом. Мы же во множестве избиваем тех, кто слабее нас, но потом приходит более сильный и прошибает нам голову. Нет, нет, с меня этого довольно! Отныне я твердо решаю исправиться и стать скромным и достойным кузнечиком.
После того как я принял это решение, душа моя постепенно успокоилась. Но если я намеревался стать лучше, если я хотел изгнать из своей души свирепость и злость, то, конечно, мне необходимо было покинуть моих мальчишек. Потому что единственной их целью было откармливать меня для того, чтобы я стал еще сильнее и мог побеждать в единоборстве своих противников. На ум все чаще и чаще приходила мысль о побеге. Бежать — это значило обрести снова прежнюю свободу, снова зажить настоящей жизнью. Я решил дождаться удобного случая. Но бежать было трудно, ведь я по-прежнему оставался целый день в клетке, и даже ночью, когда меня выпускали погулять, я все равно не мог сам выбраться из загородки, построенной мальчишками.
