– Еще как могу!

– Ай-яй-яй! – запричитала Федченко. – Ну, времена! Что, будешь на соседку наговаривать?!

– Вы мне не тыкайте! Наговаривать не буду, а вот правду скажу.

– И не стыдно?

– Нет, не стыдно. Вы со мной никогда не здоровались, а теперь вдруг признали? С каких дел?

– Прекратите! – Рудько поднял руку.

– Товарищ старший сержант, – заюлила собаковладелица (если бы у нее был хвост, в эту минуту он точно отвалился бы). – Не надо никакого протокола.

Послышались звуки сирены – это была скорая. Все повернули головы на дорогу, и из потока машин с каким-то особым шиком, будто шла не по дороге, а по волнам, выскользнула новенькая карета скорой и, грациозно обогнув стоящий троллейбус, остановилась прямо перед машиной Хованского. Из нее выскочили двое медработников.

– Сюда! – крикнул Дима.

Они подбежали трусцой и взяли девушку под руки.

– Что с ней? – спросил тот, что постарше, озабоченно вглядываясь в лицо Шумейко.

– Не знаю…

– Ладно, сейчас посмотрим. – И они медленно пошли к «скорой».

– Вы там это, поделикатнее, она беженка, – бросил сержант и повернулся к Диме, – вы ее точно не зацепили?

– Нет. – Дима разглядывал пальто: рукава и перед были грязными.

– Товарищ старший сержант, – стоя на полусогнутых, Федченко лезла полицейскому в лицо, – не надо ничего писать. Признаюсь, погорячилась, я все ей прощаю. Я не в обиде…

– А может, гражданка Шумейко в обиде? – вмешался Сердюк.

– Это почему же?

– Вы понимаете, гражданка Федченко, что обидели беженку? Понимаете, что к ней надо относиться иначе?

– Я ей хорошо платила.

– Оно и видно!

– Слушайте…

– Это вы послушайте! – рявкнул Сердюк. – Вы войну видели?

– При чем тут война? – растерялась Федченко.

– При всем! Шумейко видела войну не по телевизору. Ей всего-то двадцать семь, а вы на нее посмотрите! Как вы думаете, гражданка Федченко, отчего она такая тощая и страшная, а? От хорошей жизни? Бессердечная вы, гражданка Федченко! – в сердцах сказал он и повернулся к Диме. – Гражданин, как ваша фамилия?

– Хованский.

– Вот что, гражданин Хованский, вы будете свидетелем, и вы, граждане, тоже, – Рудько обвел взглядом толпу. – Речь идет о причинении гражданкой Федченко материального ущерба гражданке Шумейко.

Толпа рассосалась за считаные секунды. Осталось трое особенно любознательных, в том числе женщина с колбасой.

– Какой материальный ущерб?! – воскликнула Федченко, в поисках поддержки окидывая взглядом оставшихся. – Нет тут никакого ущерба!

– Как это нет? – встрял Дима. – А где второй сапог?

– Да разве это сапоги?! Я ей сто раз говорила, новые надо купить, а она куда-то деньги девает.

– Может, на наркотики? – Рудько прищурился.

– Не-е, что вы! Я б наркоманку в дом не пустила. Я их знаю…

– У нее есть родственники?

– Какие-то есть.

– Как это какие-то?

– Ну, она с кем-то разговаривала по телефону, но очень тихо, из своей комнаты. – Напрягшись, Федченко выпучила глаза. – Я вообще-то не привыкла интересоваться жизнью прислуги. – Она передернула плечами и искривила губы в подобии улыбки.

– Не привыкли интересоваться жизнью прислуги? – многозначительно переспросил Рудько.

– Ну да… – Женщина переводила заискивающий взгляд с одного полицейского на другого и притопывала, будто ей надо было в туалет. «Хвостом вертеть» она уже перестала. – Прошу вас, не надо протоколов… – Она выдавила скупую слезу. – Я сейчас все соберу…

– Давайте, собирайте, – процедил сержант, с презрением глядя на дамочку. – Будете мне показывать. Я составлю опись имущества. – С этими словами он открыл папку. – У Шумейко были деньги?

– А я откуда знаю?!

– Сердюк, спроси Шумейко, если она в себе… У нее деньги есть?

Сердюк вернулся через минуту.

– С ней нет, а в квартире есть. Она даже в свою комнату не смогла войти. Сказала, что в тумбочке осталось две тысячи шестьсот сорок гривен и Федченко ей должна еще тысячу пятьдесят.

– Это верно? Вы должны Шумейко тысячу пятьдесят гривен? – спросил Рудько у хозяйки.

Та кивнула.

– Добавите шестьсот гривен на чистку вещей.

– Да вы что, эти тряпки ни одна химчистка не возьмет!

– И еще дадите на новые сапоги, если второй не найдете. Иначе протокол и суд!

Федченко поджала губы и пошла собирать то, что осталось. Подошел врач скорой помощи:

– Вроде цела, укольчик сделали, успокоили, но проблема все-таки есть.

– Какая?

Врач пожал плечами:

– Я вижу истощение. Говорит, головные боли мучают. Вот что, шеф, мы везем ее на Братиславскую, пусть там обследуют. Кстати, она сказала, что ее паспорт у вас.

Сержант протянул паспорт:

– Пять минут подождите, сейчас сумку соберут.

– Вот эту? – Врач выпучил глаза на «радость оккупанта», в которую Федченко собирала вещи.

Полицейский кивнул. Врач сунул пятерню под вязаную шапочку и задумчиво почесал лоб.

– Шеф, я-то взять могу, но это никакая больница не возьмет. Выбросят на улицу и еще меня матом обложат.

– Вы не будете против, если я сам отвезу вещи в больницу? – спросил Дима.

– А зачем вам это нужно? – удивился сержант. – Подпишите протокол и езжайте своей дорогой, к вам претензий нет.

– Я хотел бы помочь Шумейко, у нее же тут, как я понял, никого нет.

– Хованский, у вас своих дел нет? – ворчливо, но по-доброму спросил Рудько.

– Товарищ старший сержант, я хочу помочь. И могу. Вот моя визитка. Можете и номер машины записать.

– Хм… Ну, тогда ждите.

– Хорошо.

– Так мы поехали? – спросил врач.

– Да, можете ехать.

– Значит, подождете, пока все соберем? – спросил Рудько у Димы, провожая взглядом машину скорой помощи.

– Подожду.

Сержант снова уткнулся в бумаги.

Через четверть часа Федченко закончила собирать вещи и ушла. Протокол подписали Дима, женщина с колбасой и местный дворник. Дима расстелил в багажнике листы из старого журнала, валявшегося на заднем сиденье, и поставил на них «радость оккупанта». Дамочка вернулась без собаки, с деньгами, справкой о статусе беженца и черным сапогом. Под вешалкой, говорит, стоял.

Полицейские проверили в своей базе машину и права Димы. После этого Дима подписал документ, согласно которому брал на ответственное хранение вещи Шумейко и деньги и обязался все это передать потерпевшей.

– Оказывается, потерпевшая – она, – недовольно пробурчала Федченко.

– Вижу, у вас есть претензии? – осведомился Сердюк.

– Нет-нет, что вы! Я же написала: претензий не имею. Я их не имею, честное слово. Только вот шестьсот гривен за что? Вещи эти надо выбросить, а не в чистку тащить. Их не примут в чистку.

– Это не ваше дело.

Отправив домой злую как черт собаковладелицу и посулив неприятности в подобных случаях, полицейские оставили Диме номер мобильного и уехали. Дима заглянул под машину – вдруг туда что-то попало. И не ошибся – под передним бампером лежала меховая игрушка. Он подстелил под колено листы из журнала и достал игрушку. Это был рыжий меховой лисенок. Он вытер его какой-то блузкой и сел в машину.

В машине он долго смотрел на игрушку.

– Привет… рад тебя видеть. – Он посадил лисенка на переднее сиденье.

Повернул ключ и снова заглушил двигатель.

Он сидел и думал о хозяйке игрушки, о том, что увидел в ее глазах, и о том, что она родилась в восемьдесят восьмом году, самом счастливом в его жизни.

– Меня от нее тошнит! – процедил Тарас сквозь зубы, с грохотом задвинув дверь купе.

– Потерпи, осталось совсем немного, – сказал Дима. – Больше ты ее не увидишь.

– Ты уверен? А обратная дорога? Спальный вагон на весь поезд один, так что шансы возвращаться домой в компании этой проводницы очень высокие. – Тарас лег на свою полку и положил руки под голову. – Вот скажи, за что мы заплатили?