Мэтт всё же за ним приехал, но у обоих — у Алекса и Маргарет — хватило выдержки вести себя так, будто никакого разговора и не было. Мэтт ничего не заметил. Они полчаса пили чай втроём, и Алекс вёл себя совершенно естественно, даже весело и беззаботно. Маргарет молилась про себя, чтобы этой выдержки ему хватило хотя бы на пару дней, но её молитвы не были услышаны.
Оказавшись дома, Алекс ушёл к себе в комнату, отказавшись гулять с собакой, и решил сразу же лечь спать от греха подальше. Мэтт не должен, не должен был узнать о его чувствах.
Но Мэтт пришёл к нему в комнату, перед сном — сказать, что завтра должен будет уехать с самого утра, и Макса вывести не успеет. Алекс глянул на него затравленно и жалобно; сомневаться в том, что у него стряслось что-то действительно ужасное, больше было невозможно. Мэтт, понятия не имея о причинах его состояния, вместо того, чтобы убраться подальше, зашёл в комнату и сел на кровать, совсем рядом, заставив крупно вздрогнуть.
— Что же с тобой такое? — участливо и непривычно нежно спросил он, будто говорил с ребёнком.
— Влюбился, — Алекс мрачно улыбнулся, чувствуя, что не сумеет удержать язык за зубами.
«Уходи, уходи, уходи, уходи» — вертелось у него в голове. Он знал, что если Мэтт останется, из комнаты он выйдет, уже зная обо всём.
Мэтт остался. Улыбнулся чуть насмешливо, даже не догадываясь, что вот-вот обрушится на его голову.
— В кого же?
— В тебя.
Алекс думал, что после подобного признания не сможет даже смотреть на него — будет отводить взгляд, попросит уйти, залезет под одеяло с головой, но сил у него оказалось достаточно для того, чтобы честно и прямо посмотреть Мэтту в глаза. Проследить, как меняется их выражение, как первая гримаса удивления сменяется недоверием, непониманием и чем-то ещё, чего Алекс не сумел распознать.
Это было прозрение. Мэтт понял, что творилось с Алексом в последнее время, понял, что было причиной его поведения, его вспышек раздражительности, чередующихся с апатией и каким-то болезненным состоянием.
А ещё Мэтт запоздало понял, что произошло неизбежное. То, что было предопределено ещё тогда, когда Алекс дождливым майским днём сел в его чёрный джип.
— Кажется… — они оба не узнали голос Мэтта — хриплый, низкий и перерывающийся. — Кажется, что-то такое я всегда знал. Только не мог понять, не мог уловить мысль. Уловить то, что витало в воздухе.
Алекс молчал.
— Я не знаю, что тебе ответить, — продолжил Мэтт, отводя взгляд в сторону. — Я… хотел бы сказать, что это взаимно, или хотя бы что я знаю, что с этим делать. Но нет, Алекс, я не знаю. Мне нужно подумать. Хорошо? Просто дай мне время подумать и решить, как это исправить.
Алекс только кивнул головой и вяло улыбнулся белыми губами. Мэтт больше не проронил ни слова, встал и вышел из комнаты, тихо закрыв за собой дверь.
_______________________________________________________________________________
*отсылка к книге Джуди Блум “Бог, ты здесь? Это я, Маргарет”
========== Глава 7 ==========
Пораскинув мозгами, Мэтт повторил Алексу всё, что тот и так уже знал.
Это не любовь, — рассуждал он. — Это только детская привязанность, это благодарность, это, может, некая симпатия, которая быстро пройдёт. Но это точно не любовь. Этого не может быть.
Какая чушь!
Не было ли это похоже на попытку отгородиться от правды? Очень даже было, и Алекс это видел. Мэтт, может, и сам это понимал, но упёрся как баран и продолжал гнуть: «Это. Не. Любовь».
Алекс даже спорить не стал. Он был слишком вымотан морально, чтобы вступать в споры. Да и к чему бы? Он не ждал отдачи, он даже не надеялся на неё, и потому доказывать собственные чувства было бессмысленно. Он только покивал на мэттовы изречения, слабо улыбнулся и ушёл к себе в комнату. Валяться на кровати, много думать, зализывать раны.
Он ведь надеялся, что станет легче. Уже тогда, когда он рассказал бабушке, должно было стать легче — и стало, правда, ненадолго. Но он наивно полагал, что, свалив Мэтту на плечи знание о своей любви, он сам избавится хотя бы от половины бремени. Он где-то читал, что не так трудно любить безответно, как быть безответно любимым и знать об этом. Это было эгоистично. Это было в какой-то мере даже подло: Алекс подспудно желал, чтобы Мэтту было также больно, тяжело и неловко, как и ему самому.
И Мэтту было. Только самому Алексу это никакого облегчения не принесло. Они страдали оба в равной степени, хоть и по-разному.
Мэтт, откровенно говоря, понятия не имел, как теперь общаться с «сыном», как он мысленно называл его в последние месяцы их дружбы. Не знал, потому что Алекс фактически «сыном» уже и не был. Он сказал всего два слова — «в тебя» — и в корне перевернул отношение к себе. Из неинтересного в сексуальном смысле ребёнка он вдруг преобразился в молодого (может, даже слишком) красивого мужчину. Мужчину, влюблённого в Мэтта.
И против своей воли, ужасаясь собственным мыслям, Мэтт начал оценивать его. Присматриваться к его движениям, мимике, слушать его голос (хотя говорил после своего откровения Алекс нечасто). Он был хорош. У него были вьющиеся светлые волосы и фарфоровое лицо. У него были тонкие запястья и длинная шея. У него были маленькие ступни — пожалуй, чересчур маленькие. И это могло бы показаться некрасивым, если бы сам Алекс имел хоть какую-то претензию на роль первого мальчишки в классе, популярного красавчика. Не бывает популярных красавчиков с золушкиной ножкой.
Но Алекс совсем не претендовал на роль заводилы класса. Теперь он претендовал на роль пассивного мэттова любовника, и его трогательные ступни как нельзя лучше шли к этой роли.
Мэтт нашёл у Алекса ещё множество очаровательных маленьких особенностей внешности — выступающие ключицы, ямочки на плечах поближе к спине, ямочки на пояснице. К своему стыду Мэтт всё чаще ловил себя на желании целовать все эти ямочки, родинки, выпуклости и впадинки, которые Алекс, кстати, вовсе не пытался нарочно выставить напоказ.
Алекс вообще перестал выходить из комнаты, когда Мэтт был дома. Они жили на разных этажах, и при большом желании могли вообще не пересекаться. Они и не пересекались за очень редкими исключениями. Была пара раз, когда они сталкивались на кухне или в комнате под условным названием «библиотека», находившейся как раз на втором этаже. Каждый раз, видя друг друга, они ощущали неловкость и старались как можно скорее разойтись, но Мэтт потом признался себе в том, что жадно ловил каждую минуту, проведённую рядом с Алексом.
В «библиотеке» чтобы дотянуться до верхней полки Алексу требовалось встать на стул и вытянуться во весь рост. Задравшаяся футболка как раз открывала очаровательные ямочки на пояснице, и Мэтт спешил уйти, чувствуя, что зрелище прямо-таки выводит его из душевного равновесия.
Это было ужасно, на самом деле.
Мэтт чувствовал себя, с одной стороны, полнейшим извращенцем, а с другой — человеком обделённым и жестоко обманутым. Он усыновил Алекса, и после достаточно долгого привыкания друг к другу они стали друзьями, семьёй. Отцом и сыном в самом прямом и хорошем смысле этих слов. Мэтт нашёл то, что искал — любовь, дружбу, преданность и уют.
А теперь всё это было отобрано и разрушено. Между ними просто не могло быть той дружбы после слов, что сказал Алекс. Мэтт не мог больше погладить его по голове или обнять, не думая об этом с неправильной, извращённой точки зрения. Не мог больше не воспринимать Алекса как потенциального партнёра.
Это-то и было ужасно. То, что Мэтт готов был тащить в постель (по крайней мере, теперь это приходило ему в голову время от времени) несовершеннолетнего мальчишку, собственного приёмного сына. Это было так низко, подло и бессовестно — пользоваться его чувствами — что Мэтт и впрямь чувствовал себя мерзавцем. Извращенцем. Педофилом.
О, конечно, Алексу уже шестнадцать, и вот-вот у него начнётся школа. Они никогда не заговаривали об этом, но Мэтт был уверен, что если Алекс до сих пор не потерял девственность, то потеряет буквально через пару месяцев. Не с девчонкой, так с мальчишкой. Не с ним, Мэттом, так непременно с кем-то другим. Но подобные предположения никак не оправдывали его рождающегося вожделения. Он просто не мог, не должен был позволять себе даже думать об Алексе как о хорошеньком юном мальчике. Не должен был позволять, но не мог ничего с собой поделать.
