Каждый политик – скрытый историк, как и каждый кабинетный критик. Дело не только в том, что любой анализ того, «что делать» с высшим образованием, как и обсуждение едва ли не любой стратегии, опирается на посылки о направлении общего развития. Важнее то, что каждая позиция в отношении университетов покоится на непроверенных представлениях о том, «чем университеты были раньше». Университетам немало лет, как и многим участникам таких дискуссий. Последние – и это понятно – склонны считать, что университеты всегда должны оставаться такими, какими были в их времена, сохранились в их полустершихся воспоминаниях. Подобную отрывочную, импрессионистскую историю можно использовать для подкрепления двух в общем-то в равной мере непривлекательных крайних позиций, обычно притягивающих к себе большинство мнений. С одной стороны, мы слышим заунывную песню о культурном упадке: «стандарты» падают, везде одно «филистерство», «автономия» утрачена и даже варвары катятся ко всем чертям. С другой – то и дело наблюдаем воодушевленные разговоры в жанре дивного нового мира: повсюду одни «вызовы» и «возможности», заманчивое «партнерство с бизнесом», самое главное – это «подотчетность», а сами мы должны изо всех сил «инвестировать в будущее». Как и в других важных вопросах социально-политических изменений, здесь сложно избежать магнетического притяжения одного из этих полюсов, трудно измерить произошедшие перемены, не придя к нелепым выводам, будто все было бы замечательно, если бы можно было вернуться к университетам образца, скажем так, 1959 г., или же, что так же нелепо, будто более существенное сокращение расходов и более агрессивный маркетинг могли бы в самом скором времени сделать из компании ООО «Британское высшее образование» прибыльное для акционеров предприятие.

В основном именно те, кому ближе первая, а не вторая из этих крайних позиций, пытались определить саму «идею» университета, его вечную сущность, мерило, которым можно было бы измерить современные процессы, вскрыв их изъяны.[5] Эти попытки породили некоторые плодотворные размышления и критику, однако слишком часто им мешает консервативное или ностальгическое желание «возродить» ту или иную версию университета, существовавшую до появления массового высшего образования. Некоторые авторы подобных воинственных деклараций надеются, судя по всему, на то, что ритуальное упоминание «Идеи Университета» Ньюмена сможет обезопасить нас от грозных тенденций современной ситуации (иной способ диалога с этим классическим викторианским текстом я буду рассматривать в следующей главе). Поэтому вряд ли удивительно, что не появилось бессмертного произведения, посвященного «Идее сектора высшего образования». Дело в том, что различные предлагаемые ныне оправдания университетов – это пережитки более ранних стадий развития образования и общества. Снова и снова мы, как указал несколько лет назад Шелдон Ротблатт, один из выдающихся историков британских университетов, наблюдаем попытки определить идеал университетского образования, «соединив принципы и ценности, которые в основе своей имеют разные исторические корни и совершенно разные культурные смыслы и цели».[6]

Именно это можно сказать о многочисленных анахронических формулировках, которые обычно используются для описания того, чем должен быть «настоящий» университет или «подлинное» университетское образование. Как выясняется при ближайшем рассмотрении, эти поспешные определения, как правило, опираются на несколько выборочно припомненных деталей функционирования британских университетов в период 1950–1960-х годов, причем детали эти абстрагируются от условий, их поддерживавших. Подобным образом и в нынешних дискуссиях о финансировании университетов и особенно о поддержке студентов часто указывается, что система, которая сегодня претерпевает радикальные изменения, существовала издревле. В действительности только в первое послевоенное десятилетие государство стало покрывать до половины бюджета любого британского университета и только после доклада Комиссии Андерсона 1960 г. была введена общенациональная система обязательных стипендий для студентов. После этого скорость изменений была настолько высока, что, по сути, нельзя выбрать ни одного десятилетия, которое можно было бы с должной уверенностью считать образцом «нормального» состояния системы. Стоит вспомнить, что даже к 1981 г., когда началась Kulturkampf[7] правительства Тэтчер с университетами, почти половина из 46 институтов Британии, присуждавших научную степень, носила звание университета менее двух десятилетий. С определенной точки зрения 1980–1990-е годы представляются периодом, когда сменявшие друг друга правительства пытались понизить «исторический» статус университетов и демонтировать «традиционную» структуру финансирования; однако, если посмотреть с иной исторической точки зрения, именно 1960–1970-е годы покажутся исключительными, поскольку два этих десятилетия – и первое, и последнее, когда Британия попыталась сохранить мощную, но при этом все еще весьма избирательную и полностью финансируемую государством систему образования, ориентированную на университеты и их студентов. Тот факт, что почти две трети функционирующих в Британии в 2011 г. заведений, присуждающих степени, вообще не существовали (по крайней мере в качестве университетов) каких-то 20 лет тому назад, подчеркивает лишь то, что важно не относиться к ситуации, сложившейся, как предполагается, в тот или иной момент времени, как к некоей вечной норме.

Хочется отметить – пусть просто для того, чтобы подзадорить тех, кто жалуется на «поистине средневековые» практики в университетах, – что невозможно действительно понять университеты, не вернувшись к их средневековым истокам. Собственно, в общей аннотации к недавнему, весьма амбициозному, издательскому проекту под названием «История университета в Европе» обнаруживается поразительное утверждение, указывающее на ту же мысль: «Университет – это единственный европейский институт, который сохранял свою фундаментальную структуру, а также базовую социальную роль и функцию на протяжении последнего тысячелетия».[8] Поразительно, но правда ли это? На уровне формы действительно заметна видимая преемственность: это в целом самоуправляющееся сообщество ученых, организованное вокруг нескольких интеллектуальных дисциплин и занятое обучением хорошо подготовленных студентов. Я говорю «видимая» по причине очевидной дистанции, отделяющей эту модель от современного варианта ориентированных на бизнес-модели корпоративных предприятий, в которых ученые выступают скорее сотрудниками низшего звена. Однако преемственность в «роли и функции» не менее спорна. Организации с закрепленным юридическим статусом, которые были основаны в Болонье предположительно в 1088 г., в Париже и Оксфорде где-то в середине XII в., а в Кембридже, как утверждают, в 1209 г., были преимущественно церковными институтами, хотя со временем они приобрели значение в качестве центров светской науки и преподавания таких предметов, как право и философия. Церковный характер университетов сохранялся во всей Европе по крайней мере до эпохи Французской революции. В основном в таких университетах обучались будущие функционеры государства и церкви, также они служили высшей ступенью обучения для землевладельческой элиты. Те прогрессивные шаги в исследованиях и науке, которые постепенно преобразили интеллектуальный облик Европы раннего Нового времени, были сделаны в основном не в университетах, а либо в отдельных институтах и академиях, либо в независимых ассоциациях ученых джентльменов. Отчасти история университетов очаровывает нас потому, что традиционная модель приспособилась к такому положению, поглотив или заменив те разновидности институтов, которые могли бы оказаться ее соперниками. В нескольких странах современной Европы еще сохранились «академии», которые, как правило, представляют собой организации ученых, т. е. почетные общества для заслуженных исследователей, иногда выступающие независимыми центрами академической деятельности и исследований. Однако «университет», бесспорно, стал господствующей формой. Хотя университеты имеют давнюю историю, для наших целей нет нужды осмыслять те далекие времена. Факт в том, что современный институт – это по сути своей творение XIX в. Создание Берлинского университета в 1810 г. Вильгельмом фон Гумбольдтом, тогдашним министром образования Пруссии, обычно считается символической закладкой первого камня, и, несомненно, в течение примерно полувека с этой даты немецкие академические исследования и наука, развивавшиеся в новых и сильных университетах, вдохновлявшихся идеалом Гумбольдта, определяли стандарты, по которым оценивались условия работы и ее результаты в других местах. Университеты стали считаться не просто яслями для будущих церковных или управленческих кадров, но также и центрами «высшего образования». На исследование начали смотреть как на часть фундаментальной цели университета – как в быстро развивавшихся естественных науках, так и в областях, в те времена даже более важных, которые позднее были названы гуманитарными и социальными науками, особенно в истории, философии, филологии и изучении классической литературы. Разработка современной системы академических званий сопровождала это укрепившееся осмысление ценности академических достижений, получив выражение в различии «профессора» определенной науки и его «ассистентов» (которые в британской модели позднее стали называться «лекторами»), причем предполагалась определенная схема карьерного движения от последнего звания к первому. Систематическое обучение будущего поколения исследователей стало элементом программы университетов, включавшей присуждение различных докторских и более высоких научных степеней. В более поздний период XIX в. молодые исследователи из Британии и США толпами съезжались в Германию, чтобы получить тамошнее образование, и вскоре (в 1870–1880-е годы в США, чуть позднее в Британии) в крупных университетах этих стран, как и некоторых других, были созданы программы соискания докторской степени.