— Ты чего мелешь — «без благословения»? Порядка не знаешь. Не будет счастья без благословения. И, если прокляну, не будет счастья.
— Договорился! — охнула мама.
Но отец и сам испугался. Быстро пошёл к буфету, достал водку, разлил по рюмкам — подал Аркадию, поставил на стол себе. Достал красное домашнее вино, разлил по бокалам — подал женщинам.
— Выходи, коли так приспичило. Благословляю, — сказал сухо и залпом выпил. — Ишь, «уйду без благословения»! Ha-ко тебе, дожил. Есть тебе благословение, живи. А ты не разврати её, парень, пусть работает, работа никого ещё не губила, лень губит человека, безделье губит. Небось, сам знаешь, сколько по свету гуляет бездельников? Давай, мать, закуску, благословлять значит благословлять, а ты, зятёк, садись-ка за стол. Какими словами таких, как ты, теперь величают? Бизнесмен, новый русский? Так, что ли? «Новый русский»! А куда старых русских рассовали, по свалкам, да? Садись-ка, не чинись.
— Спасибо. Мы же выпили, а теперь я хотел бы уйти.
— Вижу, шибко деловой.
— Да нет же. Сейчас очень поздно, смотрите, Юленька без сил. Завтра ей предстоит долгий день, поспать надо.
В эту минуту вошёл Бажен. Скользнул взглядом по пустым рюмкам и бокалам, ничего не сказал, выдвинув голову вперёд, пошёл к своей комнате.
— Стой-ка, сынок, — позвал его отец. — Выпей с нами, пожелай молодым счастья, поздравь сестру-то, замуж выдаём.
Бажен остановился. Стоял набычившись, ни на кого не глядя, спиной к отцу, пока тот говорил. А на последнем слове чуть не бегом бросился к своей двери и исчез за ней.
Юля опустилась на стул.
— Вот видишь, как ты расстроила нас всех! — сказал отец.
Юля сцепила пальцы, ноги переплела, застыла в неподвижности — никакая сила не высвободит её к жизни.
— Мы ещё с ним подружимся! — Аркадий подошёл к Юле. — Ты что так побледнела? Ты что так испугалась? — Осторожно, едва касаясь, провёл пальцами по её косе. — Ложись скорее, Юленька, поспи, и все страхи уйдут со сном.
— Я хочу гулять всю ночь! — пролепетала Юля.
— Что за глупости?! — рассердился отец. — Последнюю ночь проведёшь дома. Точка. Я тебе, бизнесмен, завтра помогу обойти закон. Знаешь, небось: три месяца испытательный срок, не прошла любовь, женитесь, пожалуйста. Наше село — большое, и порядки в нашем Загсе — городские: жди три месяца! Директриса любит «Опиум». Это такие духи. Махну на рассвете в город. За «Опиум» пометит заявление тремя месяцами раньше.
— Юля, скажи, чего ты так боишься? — тревожно спрашивает Аркадий. — Замуж выходить? Или ещё причина есть? Ты как каменная стала. Скажи! Я помогу тебе!
Наконец впервые за вечер мама смотрит на Юлю, и под её взглядом Юля возвращается к жизни. Первое живое чувство — голод. Она не обедала, ждала застолья — вкусно поесть, а встретилась с Аркадием и ни к чему не притронулась. Не успела подумать о еде, а мама уже несёт ей блюдо с фруктами и тарелку с кукурузными лепёшками.
— Ты голодная, наверное, — говорит мама. — Пойду, подогрею чай. — А сама продолжает стоять и смотрит на Юлю. — Ешь, пожалуйста, доченька, а я тебе спою твою любимую «Ёлочку». Маленькая, ты не ела и не засыпала без неё.
В лесу родилась ёлочка,
В лесу она росла…
Настолько неожиданно звучит эта детская песенка, что отец и Аркадий удивлённо смотрят на маму. А Юля вдруг расслабляется — как в детстве, простая эта песенка смазывает кровоточащие раны, тушит страх.
И Юля берёт абрикос, жуёт.
Мама обрывает песню и спрашивает Аркадия, не сводящего с неё восхищённого взгляда:
— Вы не отужинаете с нами? Пожалуйста!
— Спасибо, — тихо говорит Аркадий. — Мне никто никогда не пел детских песенок. Я лучше пойду. Застолье затянется, а так Юленька перекусит и — спать. Она без сил, — повторяет он.
И осталось в гостиной всё, как было до появления здесь Аркадия. Размазанный по стене, сияющий глянцем гостеприимный буфет, приглашающий в каждую из своих потайных ниш, притворённых дверцами, пахнущих или ванилью, или бродящим мёдом. По полу — серо-песочный, с оранжевыми, розовыми, сиреневыми цветами ковёр, вытканный Юлей и матерью. Просторный стол, за которым умещалось и двенадцать человек, а сейчас сидело трое: набухший сердитой краснотой отец, выглядывающая бледным испугом из нарядного платья мама и она, Юля. Стояли торжественные, с высокими резными спинками, стулья вокруг стола. Глядели на неё с этажерки чучела зверушек и птиц — экспонаты маминых уроков. Отражал горящие огни помолвки метровый экран телевизора. Напротив телевизора — диван и два кресла. А ещё музыкальная аппаратура Бажена, которую он включал, как только предоставлялась возможность, кресло в углу, журнальный столик и торшер в нарядной юбке из бахромы — обособленное уединение: читай газеты, листай журналы. И, наконец, выделанная под кирпич, холодная сейчас печка с закрытой дверцей. По стенам — картины отца. И над всем их нарядным богатством стелется дым от незатухающей сигареты отца.
Всё как ежедневно — в течение её семнадцати лет.
Гостиная — самая жилая комната. Мама настояла на том, чтобы она не была на запоре — у всех в селе отпирается только для гостей. Настояла мама и на том, чтобы у каждого была своя комната и два душа в доме.
То состояние невесомости, что с минуты их встречи с Аркадием заставляло её плыть в воздухе, как облако в небе, исчезло с появлением Бажена — её тело саднит страхом.
— Иди, доченька, ложись. Судя по всему, у тебя завтра самый тяжёлый и самый долгий день в жизни.
— Мне нужно собрать вещи.
— Не нужно. Я сама соберу тебе сумку. Но думаю: твои вещи тебе не понадобятся, Аркадий не захочет брать что-то из прошлой жизни, купит тебе городскую одежду.
Отец стукнул со всей силы по столу.
— Ты знаешь, что это такое — отдавать дочь чужому мужику? Все мужики — пакостники. Не хочу. Нет моего согласия! — Он налил себе ещё рюмку, выпил залпом и закричал: — Ты это устроила! Твои штучки. Ученик женится! На чёрта идти к нему?
Мама усмехнулась:
— Кажется, жених не только мой ученик, но ещё и единственный сын твоего Гришани. Как бы ты не пошёл? Кроме того, там было всё село!
Отец налил ещё рюмку. Он обмяк и сидел, уронив голову на грудь.
— Давайте спать, — сказала мама. — Мы ничего не можем изменить, а выспаться нужно.
Юля встала и пошла к себе.
Ни слова не сказала ей мама против брака. Она не плачет, не просит остаться. И только сейчас Юля осознаёт то, что мама сказала ей несколько дней назад: «Беги, Юша, отсюда как можно скорее. Поступи в университет. Выбери себе хорошую профессию».
Выходит, она мамину просьбу выполняет — бежит отсюда.
Юля не смогла даже переодеться в ночную рубашку, не говоря уж о том, чтобы принять душ, так и нырнула под одеяло в трусах и лифчике. Жалость к матери протекла слезами: «Как она тут без меня?»
Они с мамой расставались только на часы занятий. Вместе работали, вместе ходили в магазин и готовили еду. Как же она без мамы?
Вот они собирают яблоки. У всех один бок — красный, другой — зелёный, словно кто раскрасил каждое по отдельности, чтобы получились одинаковые. К яблоку тянут механическую «руку» на длинной палке, поймали, хруп, отстегнули, аккуратно положили в корзину. За следующим тянется «рука».
Пять, семь корзин… а яблок в саду всё ещё много, и нужно скорее снять все, чтобы не попадали.
Один кусочек откусить… вот яблоко, совсем близко к лицу. Юля тянется к нему губами, а оно уплывает. Запах щекочет ноздри. Маленький кусочек откусить, и хлынет сок внутрь, омоет.
Между дразнящим яблоком, слепящим солнцем, небом и ею — тяжёлая туча, набухла не водой — спрессованными камнями. Валится на Юлю. И небо — следом… Почему и оно твёрдое? Не небо, это плита, придавившая её бабушку на кладбище. Рот замуровали. Нечем дышать. Не вздохнуть. Глухой голос:
