В общем, я теперь, выходит – пьяный убийца.
А дети ваши – голуби белые.
Да, решайте, что хотите! Мне тут все равно теперь не жить. Все равно куда-то деваться. Так хоть и в тюрьму. У нас же смертная казнь все равно под запретом…
***
– Это ведь ты все придумал, да? Сам придумал? Это же не взаправду все было? ты зачем такое страшное рассказываешь?
– Да, это я все придумал. А по-настоящему все было совсем не так. Они избили, отпинали своего учителя до бессознательного состояния, с гоготом сели в его машину и поехали кататься по городу. Не справились с управлением, въехали в столб. Со смехом вывалились наружу, кинули ключи с моста в овраг – пусть поищет – и пошли по домам. Потом у всех была длинная жизнь, семьи, дети. То есть, не была, она и сейчас есть – эта жизнь. Иногда, редко-редко встречаясь случайно где-то здесь, они вспоминали эпизоды своей безбашенной и бесшабашной юности, смеялись, хлопали друг друга по спине – а он-то, а он, а ты ему раз-раз-раз, а он хр-р-р, а я – бац…
А учитель тогда долго лежал на асфальте. Друг, не дождавшись, выбежал. Увидел, вызвал скорую. Тяжелая черепно-мозговая. Перелом основания черепа. Полгода в больнице, потом в другой. Инвалидность. Как, кто и почему – ничего не помнит. Это медики знают, что так обычно и случается после тяжелого сотрясения. Да ведь еще и ночь была. Темно. Когда друг к нему заходит – редко-редко – о том случае они не вспоминают. Потому что – о чем вспоминать? Это только в кино после случившегося друг проводит тотальную проверку и зачистку, и великую жестокую мстю. На самом деле все бывает гораздо проще.
В милиции дело осталось глухим висяком. Через пять лет списали в архив.
– А как же суд?
– Какой суд? «Висяк» – он и есть «висяк». Суд – это я придумал для художественности рассказа.
– Но ведь все знали?
– Это был маленький город, в нем все и всё знают. А учитель – приезжий. Вот и все.
Ненадежный
– А прямо до места нельзя было доехать?
Пашка пыхтел и злился. В жаркую погоду тащиться по пыльной грунтовке с полным рюкзаком, палаткой в чехле поверх него, спальником, принайтованном сбоку, да еще с двумя пластиковыми бутылями воды в руках – это как? Не считая еще всякого металла, навешанного спереди и сзади, и слева, и справа. Тут уж никакая разгрузка не поможет. Да и сама разгрузка с оттопыренными всякими нужными мелочами карманами была весом как полноценный бронежилет.
– От станции автобус только досюда ходит. А дальше пешком. Все равно кому. Хоть «оргам», хоть мастерам, хоть игрокам. Кто хочет – тот всегда дойдет.
Мишка тоже постоянно вытирал пот – то рукавом, то беретом, который давно снял и держал в руке. Кто-нибудь другой посмеялся бы: летом – и в берете! Есть ведь бейсболки. Шляпы разные бывают. Наконец, просто панама камуфляжная – и та легче и удобнее берета. Но Мишка везде и в любую погоду таскал свой черный берет. Он считал, что в таком берете похож на Че Гевару. Только пока без бороды и усов.
Девчонки молчали. Им тоже было жарко. Но все же груз у них был меньше. Как бы даже не вдвое меньше. Рыцари тащили за себя и за них. К тому же, говорили ведь, что идти тут совсем недалеко.
– Вон деревня, – ткнул рукой Юрка. – А вон сразу лес. Там и речка есть, искупаемся потом.
Деревня, как деревня. Нищая и убитая временем, дождем и солнцем. Черные бревенчатые дома с насупленными маленькими окошками-глазами. Недавно покрашенный ядовито-розовой краской вагончик с кривоватыми крупными буквами на вывеске «КООП». Пара крепких домов – там, небось, приезжие живут. Теперь везде живут приезжие. Покупают жилье, приезжают на лето. А некоторые и на весь год уезжают к свежему воздуху и здоровой пище.
– Здравствуйте, – обратилась вежливая Ирка к старику в полосатом старом пиджаке, курящему какую-то едкую дрянь на скамейке у дома.
– И вам здравствовать, – неторопливо ответил он.
– Скажите, скоро дождь будет, да? Или можно идти дальше? А то вон как парит.
– Да нет, – он пыхнул сизым дымом. – Дождя сегодня-завтра не будет. Кости-то не ломит. И спина в полном порядке. Не будет дождя, значит.
– А что же там гремит тогда? – ткнул Пашка в далекий горизонт.
– Так у нас тут завсегда гремит. Война, ить, она тихой не бывает.
– Какая война? – вскинулся Юрка.
И тут же загомонили все:
– Я же говорил, хреново будет без связи!
– Нет, что за новости, а? Как в книжке, что ли? Стоило куда-то уехать из дома на пару дней, так уже сразу и война?
Дед спокойно курил и рассматривал шумящих туристов.
– Так, а вы не на войну, что ли? Вон и одеты вроде по-военному, и армата разная, вижу… Так, что спрашиваете, когда и так все знаете?
Людочка умоляюще сжала руки у груди:
– Дедушка, миленький, с кем война? Мы же просто не знаем ничего! Мы же только сегодня из дома!
– Тьфу! С кем война, с кем война… С кем надо, с тем, стало быть, и война! Приехали тут… Эх! Туристы! – старик махнул рукой и ушел в дом, хлопнув дверью.
…
– А правда ведь, здорово громыхает, – заметил, отдуваясь, Пашка. – А я тащу тут, бурчу, не слышу ничего. Ну, у кого айпадик-айфончик работает?
Связи не было никакой. А в деревне непривычно не наблюдалось проводов и столбов. Любых, даже самых старых, деревянных, побитых временем и поеденных древоточцем.
– У них тут и телефонов нет, похоже…
– Конечно, нет. И телевизоров. И компьютеров И вообще ничего нет. Куда ты нас привез, Юрко?
Юрка оглядывался растерянно и отругивался не зло:
– Не привез я вас… Сами приехали… Еще другие приедут… Все по карте. Место в лесу хорошее – сам видел.
– Юр, ты лучше скажи – что делать сейчас будем? В лес пойдем или как?
Он посмотрел на часы: возвращаться обратно было поздно. Предлагал же всем выезжать с самого утра. Нет, возились, как обычно, до самого обеда. А теперь уже ни автобуса не будет до утра, ни электрички. И в лес на ночь глядя…
– Ну, устроимся тут пока. Как-нибудь…
…
«Как-нибудь» получилось только у того же деда, который будто и ждал их за дверью, когда они примут решение. В дом никого не пустил. Даже девчонок. Хмурился и не понимал намеков. А сарай во дворе на задах открыл. Внутри пахло старым сеном и сухим деревом. В узкое незастекленное окно под самой крышей вливался свежий воздух. И комары.
– Вам тут места хватит?
– Да, спасибо! Все же не в лесу…
– Ну, и ладно тогда, – отвернулся и ушел в дом.
…
Ужинали всухомятку, не рискнув разводить во дворе костер. В дом к печке уже не просились. Дед смотрел на них злобно и бурчал что-то нецензурное про «дезертиров» и «мамкиных вояк».
Над лесом поблескивали зарницы. Накатывался гул. Иногда вздрагивал пол, как в тех домах, которые стоят над линией метро.
– Да какая тут война, что вы! – переговаривались мальчишки. – Теперешняя война такая: ракетой бумкнут, и сразу – тишина. И все. А потом десантники пройдут, зачистят быстренько. А тут – вон как гремит. К дождю, наверное. В степи так бывает. Вроде, небо чистое, вызвездило, только полыхает где-то вдали. А потом как грянет!
– Да какая же тут степь? Вон же лес!
– Так, а за лесом тебе что? Конечно, степь. Там и грохочет, значит.
С тем и уснули, разделившись: девочки – налево, мальчики – направо.
…
– Эй, вставайте! – разбудил их стук в ночи. – Было полбеды, да теперь вся беда. И мчится уже к нам помощь, да где еще она? А нам бы вот только ночь простоять, да день продержаться. Ну, есть еще хоть кто живой? Ночь бы нам, да день…
Спали, как были, в камуфляже, по-походному. Поэтому выбрались из сарая быстро. Перед высоким военным стоял навытяжку старик. «Ел глазами», выкатывал грудь.
– Я всегда готов!
– Нет, дед. Твое время уже прошло. А вот постояльцы твои… Эх, хороши! Ну, что, поможете своим?
– А вы кто такой?
– Да я сам местный. Тутошний. Меня, вон, дед Пахом в детстве не раз крапивой стегал…