– Тятя!

Мальчишка повис у отца на руке. Острога дёрнулась. Урод только того и ждал, поднырнул головой, перекатился и обнаружился уже за мелким пригорком. И нипочём, что бок разворочан. А грязный и смрадный-то! Как есть, лесной брат.

– Чучело несмышлёное, – заругался отец. – Как мы его теперь брать будем? Уйдёт!

– Тятя, он медведя прогнал. Тот на меня кинулся, а этот встал. Тятя!

Видать, не только у Гуго в голове мутилось. Превращение медведя в человека мальчишка не увидел или не осознал. Но в подвиг лесного человека уверовал, в чём сейчас пытался убедить отца. И тот, кажется, поддался. Острога развернулась копьями в землю. Мужик злой-то-злой, да пацанёнка всё же услышал.

– Чё ты брешешь, какой медведь?

– Про которого дядька Карпий говорил. Чёрный. Он тут лежал. Гля, следы.

Старший сторожко шагнул, наклонился, впрочем, не теряя из виду лесного урода.

– От, есь, перемесь! Точно следы. И куды медведь девался? По воздуху улетел?

– Прыгнул, наверное, – неуверенно сообщил младший.

– Мог, – подумав, согласился старший. – Что мог, то мог. В ручей хоть. И следов не оставил. И с собаками не найдёшь. От ведь подлый зверь. Нам только медведя не хватало. Я чаял, Карпий брешет, как всегда.

А далее на мужика навалилась думка. Одним глазом он смотрел на лесного человека, другим в себя. Отпустить? Да как отпустишь! С собой вести? Вообще не знаешь, чего от него ждать.

– Эй, – наконец решился старший, – ты кто таков?

Человек, – хотел сказать Гуго. После череды волшебных превращений это было самым с его точки зрения главным. Хотел-то, хотел, да только не смог. Место слов из горла вырвался полурёв, полустон.

– Ты что, немой?

Урод опять взревел, но рык быстро перешёл в мычание.

– От привела нелёгкая! Что мне с тобой делать? Ты слова-то понимаешь?

Ничего не оставалось, и Гуго просто кивнул.

– О, понимаешь. Подь сюда. Если драться полезешь, я тебя мигом вилами приколю. Ёршик, отвяжи у меня с запояски веревку. Я тебя развязанным в деревню не поведу. А не хошь, иди, гуляй себе по лесу дальше. То-то смотрю, рёбра торчат. Оголодал?

Гуго опять кивнул. Пусть его свяжут, пусть хоть проволокут до деревни. Только к людям!

Сарай… А где ещё держать лесного урода? Не в горницу же его поселять! До деревни отец Ёршика тащил Гуго на верёвке. Оказалось трудно с непривычки идти на двух. Тело норовило опуститься на четвереньки. Пару раз король падал. Мужик не понуждал, ждал, когда пленник поднимется сам. Добрый человек!

Спрятавшаяся за высоким тыном деревня высыпала на улицу мало не вся. Дивились, тыкали пальцами, спрашивали, как поймал урода, да что собирается делать. Настрой поселян оставлял желать лучшего. По всему люди натерпелись от набегов лихих людей. Но когда Пенкарий доказал, что человек сей дикий его сына, то есть Ёршика, от медведя спас, народ чуть пообмяк. Добро к добру идёт. У Пенкария и так дом не из последних. Корова даже есть. На всю деревню три осталось. Остальных – то сами поели, то находники угнали. А Пенкарий себе ещё и работника из лесу приволок. И видно – смирный. Не кричит, не кидается. Хотя рожа уж больно страшна. А худой!

Гуго шёл себе и шёл. Что голый, так не впервой. Приходилось уже. Выводили его как-то на лобное место в полнейшем неглиже, то есть без оного. Выводили, дабы произвести усекновение мужского естества. Ратуйте, люди добрые, осквернителя на казнь ведём! Мужская половина зевак добросовестно ратовала, женская находилась в задумчивости.

Гуго тогда послали в разведку. Его отряд производил осаду требуемого нанимателем городка по всем правилам. Производил, производил, да всё мимо. Стены стояли себе. Жители городка даже с некоторой ленцой отбивались от наёмников. Особого урона никто никому пока не нанёс. Командиры знали про сеть катакомб, растянувшихся на несколько миль вокруг городка. Предполагалось, что по подземным коридорам поступает продовольствие. Следовало выкрасть из дома мэра план катакомб.

В дом он пробрался, а дальше всё пошло наперекосяк. В кабинете мэра, где полагалось находиться карте, хозяин на столе разложил девчонку и пользовал по-полной. Слуги, понятное дело, подглядывали. Гуго метнулся в одну сторону – спугнул охрану, метнулся в другую, и аккурат попал в спальню мэра. Слишком молодая для старого сатира хозяйка противу ожиданий шум поднимать не стала, а только для приличия закатила глазки, вроде в обмороке. По коридорам метались стражники. Выбирать не приходилось. Если Гуго тут застукают, может, и отбрешется, дескать, любовь у него. Пришлось соответствовать избранной легенде. Он даже увлёкся. И всё бы обошлось, да в спальню в самый неподходящий момент прокрался штатный любовник хозяйки. Он и поднял шум. Гуго объявился чужестранцем до умопомрачения влюблённым в даму. Оружия при нём не нашли, подопрашивали, разумеется, но он стоял на своём. Тут ему и присудили усекновение мужских признаков.

Что значит – молодость! Он бы остался верен клятве наёмника даже под ножом кастратора. Честь дороже! Обошлось… Его ещё не довели до помоста, на котором производились экзекуционные мероприятия, когда на стену города, поголовно сбежавшегося смотреть казнь, по приставным лестницам не очень даже торопясь взобрался его отряд. Лобное место окружили вооружённые до зубов наёмники. Городская стража вкупе с охраной мэра тут же сложила оружие. Недоусекновенного Гуго произвели в результате в командиры отделения.

Сарай – щелястые стены, пыльный свет, сквознячок, обдувающий тело. Сено. Мягко, душисто, спокойно. Корова жевала за перегородкой. Вздыхала по-бабьи.

Гуго заплакал. Почти год он прожил в шкуре зверя. Какое-таки счастье вновь чувствовать себя человеком. Пусть ущербным. Пусть, каким угодно, но человеком!

Пенкарий принёс миску каши. Гуго сглотнул её в один дых. Хозяин хрюкнул и принёс ещё. Вторую миску Гуго смаковал. С тем его и оставили, чтобы на завтра вывести из сарая и приставить к работе.

А ничего другого и не ожидалось. Король схватился за простой крестьянский труд, впору останавливать. Пенкарий начал осторожно радоваться своему везению. Шутка ли: в семье одни бабы – жена и три дочки-подростки. Семилетний Ёршик не в счет. Что он может, разве гусей пасти. А тут – мужик в полной силе. Но оно, всяко, присмотра требовало. Вот хозяин и ставил его рядом что на пашню, что на другую работу. Где и подсказать. Мужик оказался не сильно сведущ в крестьянском деле. А уж изрезан да исколот! Вся грудь в рубцах. А один так вовсе – будто его напополам рвали. Стало быть – наёмник.

Пенкарий родился тут, тут прожил всю не такую уж короткую жизнь. В столицу приходилось несколько раз наведываться. Он ещё ярмарки помнил, которые бывший Алекс устраивал. Потом уже при нонешнем короле, который тоже уже бывший, ежегодно на зимнюю ярмарку возил зерно, овощи, поздние яблоки – поднялся, зажил. Да только всё хорошее почему-то быстро кончается. Погинул король Гуго, и стало в стране плохо, как даже при прежнем Алексе не бывало. Что ни месяц, на деревню набег.

Лихие люди в первый раз сильно позорили. Но народ тут жил упорный. Сдаваться просто так никто не хотел. Поставили вокруг селища высокий тын, благо лес кругом, – дерева сколь хошь – стали отбиваться.

Так он себе думал, раскорчёвывая ближнюю поляну. Немтырь, который только и мог, что мычать да рычать – тут же. Отъелся немного. Мясо на костях наросло. Вдвоём они поддели длинной дубовой вагой пень, подналегли и тот зашевелился, полез, обрывая корни. Хрясь, пень вырвался из объятий земли. Теперь следовало обрубить торчащие во все стороны отростки, обвязать комель и утащить на край поляны. Туда они уже принесли несколько выворотней. К зиме их перевезут в деревню. Сколько той зимы, а дрова таки нужны – дом обогреть, пищу приготовить. В непогоду лишний раз в лес идти неохота. Пенкарий с лета о зиме думал. То-то у него и дом был справный.

Крик сойки застал их за обвязыванием. Только Пенкарий придумал, как верёвку пропустить, чтобы обрубки особо не мешали – она тут как тут. Скрипучий голос противнющей птицы разнёсся на весь лес. Какая тут верёвка. Шабаш, чужие на подходе! В этот раз сойка кричала особенно долго. Значит, их много.