Гуго был тут и не тут. Его захватила медвежья страсть. Он испытал все чувства от начала и до конца. И только удивился: до чего же похоже…

Бой, прорыв осады, захват города…

…наёмники лезут в пролом, стены. Дома застыли в ознобе страшного предчувствия. Пьяная кровь на мече. Закрытая дверь – только досадная помеха. Она падает под их натиском…

Сражение выиграно. Город на день становится добычей наёмников. Женщины… женщина… первая женщина в его карьере наёмника кричала и пыталась убегать. Он легко настиг её, сгрёб и подмял. Она была добычей, как и весь этот город. Она была его трофеем!

Просто – война. У неё свои законы. Никто не виноват. Так было. Выгорание боя можно, оказалось, погасить только этим насилием.

Не попадись ему тогда женщина, он бы продолжал резать всё, что дышало.

Это война – никто не виноват.

Он нашёл закопанные остатки дикой свиньи и съел. Медведица недовольно рычала, но отобрать не посмела.

Сытый медведь подался в глубину леса, даже не обернувшись. Мимолётная подруга осталась на поляне доигрывать свою весну.

«Кажется, май», – вяло подумал Гуго. Ему стало трудно мыслить. Всё время хотелось спрятаться на дальний план, отползти и не вмешиваться.

Тот кусок припрятанной свиньи оказался последней настоящей едой. Много дней медведь питался исключительно корешками и мягкими, не утоляющими голод клубнями, которые только обманывали желудок. За три недели, прошедшие с момента пробуждения, удачная охота случилась только раз. Он тогда разогнал семью диких свиней, успев прихватить маленького кабанёнка. Но тут уже самому пришлось спасаться. Из кустов на визг семейства вывалил здоровенный секач. Медведя уже шатало от голода. А хряк был вполне себе сыт и полон сил. Какое там выяснять отношения! Гуго побежал. Он к тому моменту так истощал, что сам себе казался невесомым. Поросёнка он нёс в зубах, захлёбываясь слюной и хриплым дыханием. Но ему всё же удалось оторваться от разъярённого кабана. Увы, поросёнок спас только на один вечер. Назавтра опять захотелось есть.

Возвращаться в места, где охотился прошлой осенью, Гуго не стал. Ослабевший и почти ослепший от голода медведь станет легкой добычей. Превозмогая нелюбовь к открытым пространствам, он пересёк неширокую равнину, которая тянулась с юга на север, разделяя долину Сю и центральные области. В лесном массиве по ту сторону тоже текли какие-то речки, но рыбы в них почти не водилось. Зверьё, такое впечатление, кто-то специально распугал. А жевать зелёные побеги он уже не мог.

Среди сплошного леса стали попадаться обработанные поля. Медведь обходил их с настороженностью дикого зверя. Бывший наёмник, бывший король и бывший человек Гуго Реар отмечал запустение и скудость пашен. Из попавшейся по дороге деревни не доносилось ни блеяния, ни мычания, ни даже противного до глубины души собачьего лая. Менее чем за год благополучная область, граничащая со столичной, пришла в полный упадок.

Всё! – дальше двигаться он не мог. Лапы дрожали. Медведь опустился на землю возле чистого ручейка, на дне которого ходили серебристой пылью мальки. Он зачерпнул воду, стараясь поймать хоть что-нибудь. Но ни одна рыбка не попалась. Они проворно удрали, оставив по себе только серебристый смех. Мелкая заводь быстро успокоилась. Гуго отчётливо увидел своё отражение, отшатнулся и закрыл глаза.

А надо ли ему сдерживать медведя? Зачем? Люди, да хоть те, которые его гнали и травили осенью, состоят из того же мяса, что и лесная свинья. Зато они не так проворны… да у них есть оружие. Но ему ли бояться…?

Что лучше: повиснуть на рогатине охотника, сойти с ума от голода или стать людоедом?

В первый момент показалось просто морок – видение усталого сознания, химера, подсунутая, находящимся на краю пропасти рассудком, который уже не полностью принадлежал человеку, а и умирающему зверю – тоже.

Через узкий лужок, покрытый высокой, очень зелёной травой пробирался мальчишка. Он что-то искал: раздвигая траву палкой, заглядывал под самые корни – по сторонам почти и не смотрел, исключительно под ноги. Обтрёпанные штанишки до колен, рубашка с братнего плеча великовата, рукава закатаны. Всё серенькое. И сам худой, с нездоровой детской худобой сорванца, скорее – недокормыша.

Медведь замер. Он даже не дышал. Он весь сосредоточился и подобрался. Одного удара лапой будет достаточно. Как он ни слаб, человеческому детёнышу хватит…

Сквозь наворачивающиеся слезы, сквозь голодную слепоту Гуго различал силуэт приближающегося мальчишки и понимал, что ничего не сможет сделать. Он не сможет остановить зверя. Он не станет его останавливать…

Перед ним стоял Сигурд. Его собственная уменьшенная копия. Его сын! Мальчик с синими, как позднее небо глазами. Ребёнок, который не знал, что такое отец, да так и не узнает уже.

Мальчишка заметил зверя, когда бежать уже было поздно. Чёрная костлявая гора выросла перед ним и заслонила свет. Мальчик замер. Рот открылся, не исторгая звука.

Гуго отчётливо видел бескровные детские губы и розовый язык…

Красная пелена заволокла мир. Медведь качнулся вперёд. Человек, собрав остатки сил, встал на его пути.

Вспышка! Глаза мгновенно перестали видеть. Мир рухнул во тьму.

Тело было совершенно чужое. То есть, Гуго понимал, что оно есть, но его не было. Полное онемение. И муть, в которую вдруг образовалось тёмное пятно, постепенно превратившееся в совершенно незнакомого мальчишку с зарёванной физиономией.

– Дядька! – захлёбываясь слезами, выл пацан. – Дядька, ты медведя прогнал?

Рука сама потянулась к лицу. Гуго даже не сразу понял, что именно рука, а не лапа. Понял и уставился на худую грязную кисть, покрытую чёрными мозолями.

– Дядька, а медведь убежа-а-а-л?

Пацанёнок ревел в голос. Гуго сам готов был зареветь. Поляна колыхалась перед глазами. И почему-то мёрзла спина.

А чего бы ей и не мёрзнуть? Король сидел на бережку лесного ручья совершенно голый – понятно, что грязный, но ещё и заросший непроходимой бородой до самых глаз. Мальчишка тем временем подобрался совсем близко. Рядом с взрослым, прогнавшим медведя, было не так страшно. Гуго заметил у него на боку короткие ножны. Руки слушались плохо, но до рукоятки детского шабера он дотянулся и вытянул клинок. Пацанёнок заверещал, будто придавленный заяц. Но Гуго уже не обращал на него внимания.

Булавка за год вросла так, что пришлось сначала нашаривать её под кожей. Нашёл и без колебаний полоснул вдоль. Лезвие скользнуло по металлу. Боль оказалась такой сильной, что на какой-то миг даже помрачилось сознание. Но разве какая-то боль могла стать помехой для человека, победившего в себе зверя?!

Булавку он вытащил. Жилы рвались со звоном, будто струны. Пальцы оскальзывались. Он больше всего боялся её потерять. Казалось, чуть отпусти, и хитро изогнутая железка уйдёт вглубь. Но он её вытащил!

А расстегнуть не смог.

Так и сидел, глядя в раскрытую ладонь.

– Ёршик! Ёршик! Ёршик, отойди от него. Ты кто?! Эй, Ёршик, что он тебе сделал?

Прямо в глаза Гуго метили острия вил. Точно против зрачков. И близко– близко. Только дернись, вопьются и уже навсегда погасят свет, а то и жизнь.

– Тятя, дядька медведя прогнал, а потом у меня ножик отнял и давай себя кромсать. Тятя, он медведя прогнал! Он ножик не отдаёт.

Пацан довольно быстро оправился от испуга и докладывал обстоятельно, хоть и нервно. Отец не обращал на его заявления никакого внимания. Шутка ли, поймать совсем рядом с деревней лесного брата.

Их же развелось точно моли в старой шубе! Что ни месяц, а то и неделя, жди набега. Деревню успели обнести каким никаким забором, женщин за него не выпускали, мужики выходили по двое, трое – скотину там попасти, хвороста набрать, трав… а чего он вообще рассуждает? Приколоть поганца на месте, и дело с концом.

Но поганец не рыпался, не кричал, своих не звал, только смотрел в глаза своего палача, да редко моргал. Ножик валялся в траве. Он его даже не поднял. Бок урода вовсю залило красненьким.