После выхода в свет этой «позорнейшей книги» (М. Горький) «охота на ведьм» приобрела устрашающие масштабы. Страх перед колдовством охватил всю Европу. В 1532 году вышел императорский декрет, согласно которому колдовство было признано тягчайшим преступлением на всей территории Священной Римской империи. В конце XVI века в Саксонии гадание каралось смертной казнью. В Англии в 1563 году вышел закон, осуждавший на смерть всех, кто был признан виновным в «заклинаниях с целью вызвать злых духов, в колдовстве, волшебстве и магии… которые вели к убийству и гибели человека».
XVI век, провозглашенный «зарей современного разума» (каким он и был в некоторых отношениях), явился также и веком суеверий. В этот период печаталось огромное количество «магических» книг. По дорогам Европы, по словам видного западного историка Янсона, скитались бесчисленные «волшебники» в виде «фокусников, продавцов мандрагоры, иллюзионистов, лекарей, плакальщиков, пожирателей пауков, гадальщиков, исцелителей, ловцов зайцев, людей, останавливающих пули, людей, неуязвимых для ножа, танцовщиков с саблями, крысоловов, торговцев любовными зельями».
Во времена инквизиции на одного «колдуна» приходилось около тысячи «ведьм». Истеричность и повышенная религиозность женщин способствовали эпидемиям демонизма и кликушества. Кроме того, женщины слабее и их легче было вынудить признаться в несовершенных действиях. «Всеобщее напряжение, страх перед пытками, настойчивость обвинений и постоянство признаний — все это создавало атмосферу повышенной коллективной внушаемости и способствовало широкому распространению демонологических идей», — отмечает известный русский историк психиатрии Ю. К. Каннабих.
Время от времени возникали вспышки коллективной истерии. Женщины, особенно в преклонном возрасте, добровольно сознавались в том, что они «ведьмы» и якобы совершили страшные преступления. Их беспощадно сжигали, хотя было ясно, что они не могли совершить этих преступлений. Случалось, что после посещения деревни инквизитором в ней не оставалось ни одной женщины — все без удержу доносили друг на друга, чтобы таким путем уцелеть самим. Были случаи, когда матери доносили на своих малолетних детей, и те сгорали па кострах. Маленькая девочка из Ратисбона призналась перед судьями и священниками, что «дьявол входил в нее в виде мухи и что она не раз вместе с дьяволом была в аду». После этого два юриста пришли к выводу, что ее не следует сжигать и достаточно «для предустрашения» растянуть несколько раз на дыбе, затем поставить к позорному столбу, проколоть раскаленным железом щеки и осудить на вечную ссылку. Монашенка-подросток Гертруда (14 лет) призналась, что жила и живет с демоном, производит падеж скота и вызывает бесплодие у женщин. В 1539 году один испанец, объявивший себя братом архангела Михаила, был сожжен на костре в Толедо. Какой-то старик заявил, что, если бы его не арестовали три дня назад, он уничтожил бы градом и камнями все па 25 лье вокруг.
Если не удавалось получить добровольных признаний, применялись ужасные орудия для пыток: дыба, тиски для пальцев и «сапог» — железная колодка, в которой сжимали ногу обвиняемого. Самым распространенным испытанием было погружение «ведьмы» в воду. Если женщина держалась на воде, ее признавали виновной, если тонула — оправдывали. При этом полагали, что дьявол, поселившийся в теле «ведьмы», «делает ее легче, хотя другие люди этого не замечают, и независимо от воли и желания ведьмы она всплывает на поверхность воды».
Сейчас трудно сказать, каков был истинный процент душевнобольных среди всех этих «ведьм» и «колдунов», где кончалось суеверие дрожащего за свою жизнь невежественного человека и где начиналось расстройство пораженной истерией психики. Массовые психозы охватывали сразу значительные группы людей, целые города и села.
Так, в XV веке эпидемия индуцированных помешательств охватила даже территории двух соседних государств. Началась она с того, что в женском монастыре в Германии одна из монахинь стала кусаться. На следующий день кусались уже все монахини этого монастыря. Через некоторое время эпидемия распространилась почти на все монастыри Германии и Голландии.
В 1531 году игуменья монастыря урсулинок в Лудене увидела во сне мертвеца. На следующий день у нее начались истерические припадки. Такие же припадки стали наблюдаться у всех монахинь этого монастыря. В колдовстве и наговоре был обвинен аббат Грандье. Несмотря на то, что он и под пытками не признал себя колдуном, его публично сожгли.
Иногда сами больные (например, с бредом преследования, истерики или параноики) выступали в роли доносчиков и яростных обвинителей. На заседаниях судебного трибунала часто фигурировали шизофреники, как, например, некий Эон, объявивший себя сыном божьим и осужденный в Реймсе в 1576 году. Практически преследовались все душевнобольные, черты характера которых и поведение могли дать повод к демонологическим подозрениям.
Вот что писал в своих «Опытах» французский философ Монтень (1533–1592), современник этих событий: «Эти люди представляются мне скорее сумасшедшими, чем виновными в чем-нибудь. Но до чего нужно высоко ставить свое мнение, чтобы решиться сжечь человека живьем».
Хотя XVI век — это уже эпоха Возрождения в Европе, характерная большими достижениями в естествознании и возникновением культуры гуманизма, высказывать подобные суждения было отнюдь небезопасно: в эти же годы соотечественник Монтеня Жан Кальвин (1509–1564) сумел подчинить светскую власть церковной, и по его приказу в 1553 году был сожжен на медленном огне выдающийся естествоиспытатель и врач Мигель Сервет. И тем большего уважения заслуживает мужество ученых той поры, отваживавшихся призывать к человечности в обращении с душевнобольными. Один из крупнейших ученых XVI века врач Парацельс (1493–1541) высказался на сей счет вполне определенно: «Практически гораздо важнее лечить душевнобольных, нежели изгонять из них бесов, ибо помешанные — это больные люди и, кроме того, наши братья, а потому следует относиться к ним сочувственно и мягко».
И голоса этих великих гуманистов — Монтеня и Парацельса — не были одинокими в период Возрождения. В XVI веке появляются книги о патологической природе явлений «одержимости». В 1533 году врач Менадьер в трактате о меланхолии описал истерические припадки, охватившие монахинь-урсулинок, чем доказал невиновность аббата Грандье, который за два года до написания трактата был сожжен по обвинению во вселении сатаны в религиозных женщин.
Живший в XVI веке врач Иоганн Вейер указывал на причастность воображения к развитию состояний, которые называли «одержимостью». «Если, — писал он, — человек обнаруживает странности, то прежде, нежели отправлять его в трибунал, надо пригласить врача». Он разъяснял, что «ведьмами» обычно слывут женщины пожилые, потерявшие ум и память, или же меланхолички с бредовыми идеями. Вейер предупреждал, что употребление мазей, содержащих беладонну, может вызвать не только яркие сновидения, но и приступы душевного расстройства, во время которых больные наговаривают на себя всевозможные небылицы.
Какими бы наивными ни были взгляды на психические болезни, остается фактом, что их наконец начали рассматривать именно как болезни и пытались лечить методами, известными тогда. Но каковы же были эти методы?
Пытаясь оградить себя от безумцев, общество не проявляло при этом ни малейшей заботы об их судьбе: «одержимых демонами» и «припадочных» собирали в специальные учреждения, где условия содержания больных были хуже тюремных. Знаменитый лондонский Бедлам, основанный в 1537 году, был одним из первых таких психиатрических учреждений. Здесь существовал жестокий режим стеснения свободы больных по худшим тюремным образцам. Изоляторы-карцеры, кандалы, смирительные рубашки… и плеть как основной «медикамент» против безумия. Больные спали на соломе, которая служила им единственной защитой от сырости и холода каменного пола.
Не лучше обстояло дело с содержанием психически больных и в других странах Европы. Парижские лечебницы Бисетр и Сальпетриер мало чем отличались от Бедлама.
