Дверь скрипнула, за спиной послышался недовольный голос лысого Глархрада.

-- Керия, мать твою! Дил сказал, ты уже уходишь?

-- Д-да, дружище, п-пора мне.

-- Эти твои оба-два?

-- К-к-коввил с Мааном?

-- Угу.

-- Н-не г-говори им, что я приходил.

-- Так, может, их... это?

-- Что "это"?

-- Взашей гнать, раз они тебе не нужны.

-- А чего они мешают? П-пьют, г-гуляют, деньги небось тратят. Дил сказал, Р-раффи с ними забавляется. Пусть он их немножко п-п-пообтешет да на з-золотишко облегчит. Глядишь -- к завтрему, как я к ним с разговорами з-заявлюсь, п-покладистее будут.

-- Облегчит? Это они его "встряхнули" как какого-нибудь купчишку заезжего на Вольнике!

-- А Раффи чего?

-- Не знаю я, чего на него нашло! Такое впечатление, что он дрова взялся молотком рубить! Я, признаться, в этой зут-торе ни хрена не соображаю, но Бибброу говорит, что Маан твой играет аки Хорбут-одноглазец.

-- Раффи тоже не помешает н-на место поставить.

-- Зря ты так! Раффи -- мужик правильный.

В это время из ближайшего переулка показались три тёмные невысокие фигуры, направлявшиеся к "Белому кашалоту". Керия осторожно выглянул из тени: "Воттенате, Хрим Цапуха и Заббау Жаугратток!".

-- Что-то ты напряжёный какой-то? Случилось чего? -- спросил его Глар.

-- Всё н-нормально, у-у-устал.

-- Девочку возьми, расслабься. Слидти вон весь вечер сиськами машет -- кавалера ищет. Скоро сама себя трахнет от скуки.

Тени приблизились и разразились радостными возгласами. Керия и Глархрад поприветствовали давних знакомцев.

-- Раффи здесь? -- поинтересовался Воттенате -- смазливый заро со щёгольскими усиками и бородкой.

Охранник кивнул, толкнул пяткой дверь.

-- Заходьте.

-- Глар, -- попросил Хрим, розовощёкий вартарец в длинном кафтане из тёмно-коричневой кожи, -- если Шарта Рыжуха припрётся да за меня спросит... -- он повёл перед собой рукой, и в пустых до того пальцах возникла серебряная тифта, -- скажешь, что меня тут нет. Хорошо?

Охранник взял монету, положил руку на плечо Хрима, подтолкнул к двери:

-- Заходите уже, не выхолаживайте!

Керия взмахнул ладонью, разом прощаясь со всеми. Натянул на голову остроконечную булту.

-- Ну в-всё, Глар, бывай, -- обернулся. -- Дочурке привет.

-- Угу, -- не отрываясь от ритуала раскуривания трубки, промычал здоровяк. -- Заходи.

***

Когда все ушли и грязный лохматый бородач, которого все звали Хычем Ревенурком, остался один, Раву и Табо наконец решились покинуть своё укрытие.

Лохмач сидел в противоположном углу комнаты, приблизительно в трёх тонло от ларей с углём, за которыми прятались пееро. Помещение было большим, а входная дверь скрывалась за углом, и пееро не могли видеть, закрыта она сейчас или нет. Был ещё один выход -- двустворчатые наклонные дверцы, открывавшиеся для засыпки угля в лари, но то, что их откроют среди ночи, не пришло в голову даже далёким от технической мысли пееро. Ларей, за которыми они прятались, было много -- шесть или семь. Так что вероятность, что их заметят, сводилась к нулю. В дальних угля было много -- с горкой, в тех, что ближе к середине комнаты, -- меньше.

"Будем выбираться, -- безапелляционно сообщил Раву. -- А того, что мы уже услышали, с лихвой хватит, чтобы Лохмач снял шкурки с нас живых", -- поделился он с другом мрачными соображениями.

"Увы, это так", -- Табо сглотнул слюну.

Хыч пододвинул к себе поднос, отпил из чашки, взял булочку.

"Пухнозад, пригляди за Лохмачом, а я покуда взгляну, открыта ли дверь".

"Сам гляди, хвостопыра!" -- обиделся Табо, которого терзала показавшаяся ему шокирующей фраза про шкурки.

"Пригляди, говорю". -- Не дожидаясь ответа, Раву вскочил на ларь с углём, прошёлся по бортику и готов был перескочить на край соседнего ларя, как Лохмач резко встал и начал поворачивать голову. Раву не растерялся и, перемахнув через борт, прыгнул в следующий ларь, крайний и последний на пути к выходу...

Дальнейшие события развивались с молниеносной быстротой.

Внутри ларя, среди гор угля, лежал мальчишка весь в чёрном, с чёрными же от антрацита лицом и ладонями. Раву столкнулся с ним нос к носу и, наверное, только поэтому смог разглядеть его. Он смекнул, что "чумазый" занимается тем же, что и они с Табу, а именно -- шпионит за Лохмачём, и, соответственно, ему столь же невыгодно быть раскрытым, как и им. Но, как сразу и выяснилось, это было уже совсем не важно.

-- Вот же твари зубастые! Травишь их, травишь, а им ни конца ни краю! Когда же вы передохнете, Хорбутовы дети! Никогда, слышите, никогда в доме Хыча Ревенурка не будет ни одной крысы!

Раву вжался в стенку и, дрожа всем телом, слушал топот приближавшихся шагов.

Мальчишка же преспокойно опустил чёрные веки и удивительнейшим образом слился с угольной кучей.

Раву прямо-таки обалдел от такой наглости. Он не знал, что ему теперь делать. Лохмача он не видел -- высокий борт скрывал большую часть комнаты, и пееро не знал, идёт ли тот именно к их ларю или же направляется к какому-то другому. Он лишь слышал сопение и шаркающие шаги и лихорадочно соображал, как ему поступить: сидеть смирно в надежде, что Лохмач до него не долезет, или же не испытывать судьбу и рвать когти, пока тот ещё далеко.

"Беги, хвостопыра!" -- отчаянный мысленный окрик Табо был наполнен таким ужасом, что Раву, не раздумывая более, кинулся наутёк. Повинуясь какому-то непонятному чувству, он скакнул не на ближний, а на дальний от Лохмача бортик, и это спасло его. Что-то большое и тёмное обрушилось на то место, где он только что сидел.

-- Ах ты! -- выругался Лохмач, потрясая тигельным ухватом.

Мальчишка вскрикнул и открыл глаза.

Два прыжка -- и Раву был уже на полу, в узкой щели между двух ларей. Не осознавая толком, что делает, он понёсся к двери, уповая лишь на то, что та не закрыта на замок.

"Табо?!"

"Бегу!"

Если бы на затылке у пееро были глаза, то они обязательно увидели бы, как чумазый малец, только что получивший удар по рёбрам, вскочил, осыпаясь угольной пылью, а в руке его хищно блеснуло что-то походившее на длинный корабельный гвоздь-костылёк.

Лохмач попытался ударить его ещё раз, но тот увернулся и, ловко вскочив на бортик, ударом ноги выбил ухват из его рук.

Несколько перекрёстных взмахов -- и заслонившийся рукой Лохмач взревел раненым зверем. А мальчишка, не будь дурак, швырнул ему в лицо жмень угольной пыли и, перемахнув через бортик соседнего ларя, рванул к выходу.

Глава 9 . Цеп и

Н. Д. Конец зимы. 1165 год от рождения пророка Аравы

Зарокийская Империя. о. Ногиол. Таррат

В глубине зала послышались ритмичные звуки сааум-ахирского барабана, и публика взорвалась свистом и криками одобрения. Приглушённый свет разливался по сцене, неторопливо выхватывая из темноты фигуры музыкантов.

По залу поползла волокнистая дымка, и ещё до того, как отблески огня осветили последнего из находящихся на сцене, зазвучала музыка.

Рыжеволосый веснушчатый юноша стоял на одной ноге в позе цапли и играл на двухрядной фесзагской флейте. Онталар -- тот самый, на которого при входе Маан обратил внимание, -- извлёк из огромного футляра странный инструмент, очень похожий на лютню, но гораздо больше, снабжённый острым штырём у основания деки и жестяной накладкой по верхнему краю грифа. Ещё один -- феа в забавном колпачке и сапогах с загнутыми носами -- сидел на табурете и играл на простой лютне, но очень уж хитро: держал её на коленях и водил левой рукой по грифу металлическим цилиндром; пальцы же правой перебирали струны. Звуки, рождённые таким необычным способом, получались заунывные, непрерывно-плывущие, словно кошку за хвост тянули, но, судя по реакции зала, народу сие уныние даже нравилось. За спиной у рыжеволосого стоял невесть каким ветром занесённый на Ногиол ахирец и бойко стучал по составленным полукругом барабанам. Они, как в основном и всё на этой сцене, тоже были не совсем обычные: кроме двух привычных низких "пузанов" было ещё три разновысотных с колокольчиками по верхнему ободу, скреплённых между собой кожаными ремнями, да ещё несколько медных кругов, напоминавших столовые тарелки. Ахирец виртуозно терзал гулко натянутую кожу барабанов ударами и шлепками ладоней, изредка разбавляя дроби песочным звоном тарелок. Замешкавшийся было онталар наконец-то распаковался и установил лютню, вертикально уперев штырём в пол. Дождался подходящего момента и вступил, гулко напирая в основном на раскатисто звучавшие толстые басовые струны.