Пообедав, Мария поднялась на вышку, чтобы сменить повара, но тот ушел не сразу.

– Смотрите, Мария Петровна, – показал он в сторону видневшегося вдали озера, – табун яков сюда гонит кто-то.

Перепугалась она, увидев яков. Много слышала, что басмачи, прикрываясь яками, почти вплотную подбираются к остановившимся на ночлег пограничникам и атакуют их внезапно. Она хотела даже спросить, не видно ли кого-нибудь за табуном, но сдержалась. Побоялась, что повар поймет, что она струсила, потом может рассказать сослуживцам. Не станет тогда ее испуг секретом для Андрея. Он, конечно, посмеется, но потом, оставляя ее на заставе, станет тревожиться. А в бою, как она считала, только о бое нужно думать, иначе не победить.

Когда стадо яков приблизилось, она узнала пастуха Ормона и обрадовалась.

– Пойду встречу. Узнаю, отчего сюда стадо пригнал, – сказала Мария и спустилась вниз.

Ормон объяснил, что пригнал сюда яков по приказу начальника заставы. Мария открыла ворота, и они загнали яков во двор.

– Пойдемте, Ормон-ага, попьем чаю.

– Не откажусь. Мой живот, внученька, как хурджум нищего. От самого Ак-байтала гоню стадо.

Название этого перевала, который находился километрах в пятидесяти от заставы, она слышала уже много раз, но помнила только перевод этого странного названия: «Седая кобыла». Спрашивала Андрея, но он не смог толком объяснить.

«Разузнаю у старика», – решила воспользоваться случаем Мария и, накормив Ормона солдатским обедом и подав пиалу крепко заваренного чая, заговорила о перевале.

Начало рассказа сразу же заинтересовала ее. Ормон принялся растолковывать, что «байтал» – не кобыла. Это не совсем верно. Есть лошадь – ат, просто лошадь. Есть лошадь – жилки. Те лошади, какие пасутся в табунах, все – жилки, но главное, вожак табуна – байтал. Жеребец или кобыла – все равно. Джигит и байтал – одно целое. Друзья они. Настоящие друзья.

– Как для русского ратника боевой конь, стало быть?

– Может, так.

– Если есть желание, Ормон-ага, расскажите легенду о седой кобыле.

– О поседевшей байтал, внученька. О ней сказ. Сколько лет прошло, никто даже сказать не сможет, а люди не забывают то событие. – Ормон, глотнул ароматный напиток из пиалы, начал вроде бы с извинительного признания: – Я узнал о той истории от своего деда.

Мария приготовилась слушать длинный рассказ, старик, однако, был очень краток.

– Сильный и гордый, как вожак архаров, джигит полюбил луноликую девушку. Она тоже поклялась ему в вечной любви. Джигит украл девушку. Как птица несла их лошадь джигита по долинам, через перевалы. Но быстро скакали и сородичи луноликой. На перевале джигит вместе с девушкой укрылся за скалой, а лошадь пустил по дороге, чтобы увела за собой погоню. Но когда сородичи девушки уже было проскакали скалу, она вдруг окликнула их. Джигита убили. Девушку увезли домой. Когда убийцы уехали, на перевал вернулась байтал. Она не отошла от мертвого друга, пока не околела сама. Люди видели ее. С тоски она поседела. Не только шерсть, но и грива с хвостом стали белыми, как только что выпавший снег…

Ормон допил чай, Мария вновь наполнила пиалу и тогда только спросила:

– Девушка предала своего любимого?

– Да.

– Но почему?

– Женщины честолюбивы и коварны.

Мария хотела упрекнуть Ормона за столь категоричное суждение обо всех женщинах, но подумала, что спорить со старым человеком бесполезно, переубедить его вряд ли удастся, и промолчала. Продолжая угощать Ормона чаем, она расспрашивала о здоровье, о семье, говорила с ним о басмачах, сама же ни на минуту не забывала легенды. Пыталась осмыслить, почему девушка поступила так подло. Ее воображение рисовало картины вечерних свиданий возлюбленных, она словно видела того джигита-богатыря, сильные руки которого робко прижимают к себе девушку, а та, нежно прильнув к его могучей груди, думает о славе и богатстве, которые ждут уважаемого в своем роду юношу. Когда же она увидела его беспомощным, укрывшимся за скалой от преследователей, решила не искушать судьбу.

«Бессердечная гадюка! – с ненавистью думала Мария о коварстве девушки и восхищалась преданностью кобылы-байтал: – Вот образец верности! Люди бы так!»

Не знала она, что жизнь готовит и ей похожее испытание, и эту легенду, услышанную от старого пастуха, она будет вспоминать не раз и не два…

Мария так и не побывала на том перевале, хотя Андрей предлагал съездить, и никогда не жалела об этом, а теперь радовалась, что незнакомый перевал, наверняка такой же ветреный, дикий, без единого кустика, без единой травинки (высота более пяти тысяч метров) все удалялся и удалялся…

Полуторка спустилась в Алайскую долину и юрко побежала мимо робких тальничков, прижимавшихся редкими табунками к успокоившейся на равнине речушке, мимо изжелта-зеленых полян с отарами овец, издали похожих на разбросанные комья серого весеннего снега.

– Мам, мам, овечки живые? Да? – показывая пальцем в сторону недалекой отары, возбужденно спросил Женя.

– Да, сынок.

– Почему у нас их не было?

– Высоко. Я же рассказывала: яки на той высоте только живут. И – пограничники.

– Дедушка Ормон тоже?

– Да, и – он.

Небольшой кишлак из серых глинобитных домиков с плоскими крышами, отчего домики казались какими-то несерьезными времянками, проехали без остановки, а вскоре машина поскреблась на перевал по змеиным петлям дороги. Название этого перевала Мария запомнила хорошо. Не русский перевод: «все, выбился из сил», а местное название – Талдык. Смерть здесь была рядом с ней и Андреем, а у Вити оставила метку – рваный шрам от пули.

Несколько лет все один да один командовал заставой Андрей, а тут сразу двух помощников прислали: по политической части и по строевой. Обвыклись они в горах, изучили участок, узнали маршруты басмаческих банд, тогда начальство разрешило лейтенанту Барканову спуститься с гор в отпуск. Из проволоки от сенных тюков и из одеял смастерили пограничники для двухлетнего Вити на вьючном седле теплое и мягкое гнездышко (хочешь сиди, хочешь ложись и спи), прикрепили к этому же седлу два карабина и подсумки с патронами, помогли уложить вещи в переметки и проводили отделением до Алайской долины. Хотели дальше провожать, но лейтенант Барканов приказал возвращаться.

– До темна долину проскачем, а на Талдыке – дорожники.

Но недаром в горах говорят: глазам видно, а ногам обидно. Да и сын сморился от жары и тряски. Когда пускали коней рысью, он трепыхался в своем гнездышке, как неживой. Андрей его даже на руки брал, но и это мало помогало. Пришлось ехать в основном шагом.

До поселка дорожников оставалось еще километров восемь, а солнце, только что старательно купавшее в своих горячих лучах путников, в миг посуровело, словно накинуло студеное покрывало, и торопливо скатилось за снежную гору – снег поискрился яркой голубизной и померк в темноте, густая тихая темень проглотила небо, дальние и даже ближние хребты, разлилась по долине, а дробный стук копыт стал глуше и таинственней.

Мария, ехавшая чуть позади, догнала Андрея и, подчиняясь охватившей ее тревоге, сказала негромко:

– Витю возьми. Поспешим давай.

– Луна взойдет, тогда поднажмем, – ответил Андрей.

– Береженого, Андрюша, бог бережет…

– Ладно, – согласился Андрей, взял на руки сонного сына и сказал жене: – Витькиного коня в поводу веди, чтоб не отстал.

Подождал, пока Мария перекинула через голову коня повод и надела его на согнутую руку, пришпорил своего коня. Тот рванулся было в галоп, но подчиняясь поводу, размашисто зарысил по едва заметной в темноте дороге.

Осадил коня Андрей минут через пятнадцать. Дождался Марию, немного отставшую от него, спросил заботливо:

– Устала?

– Нет. Ты зря остановился.

– Коней беречь нужно. Километра через два подъем начнется. Теперь мы… – и поднял предупреждающе руку, хотя понимал, что в темноте жена не увидит это предупреждение, поэтому еще и попросил: – Не шевели коней…

Привстал на стремена, подался вперед и замер. Мария тоже прислушалась, но ничего подозрительного не могла уловить, только увидела, что кони запрядали ушами и, повернув головы вправо, насторожились.