— А как звали его? — допытывалась Катюшка.

— Тоже не припомню, доченька, не то Кешкой, не то Кузькой…

Протяжный гудок паровоза и грохот сдвинутых с места вагонов прервали воспоминания. Екатерина Васильевна проводила взглядом медленно уплывающую назад полянку, подпертый сугробами домик и неподвижную фигуру дежурного в форменной фуражке. И снова к окну вагона подступила частая тайга.

Еще одна ночь в поезде — и утром Гремящий Порог.

С верхней полки свесилась седая старушечья голова.

— Не хотите ли чайку? Садитесь за компанию,-пригласила Екатерина Васильевна.

Старушка охотно приняла приглашение. Проворно спустилась. Была она сухонькая, не по годам подвижная.

За чаем разговорились. Старушка — звали ее Анна Захаровна — ехала тоже до станции Гремящий Порог.

— На стройку едете? — спросила Екатерина Васильевна.

— Нет, мне в другую сторону,— ответила старушка,— в Николаевский завод. Не слышали, поди? Да это и не завод теперь. Был когда-то.

— Слыхала,— сказала Екатерина Васильевна и улыбнулась: снова приходилось встречаться с детством.— Слыхала. Родилась я в Николаевском заводе.

— Скажи-ка ты!—удивилась Анна Захаровна.— Чья же ты будешь?

Екатерина Васильевна назвала свою девичью фамилию.

— Петрованова? — повторила старушка и задумалась.— Нет, что-то не припомню.— И заметно было, что она огорчена.

— Не мудрено, что не припомните,— сказала Екатерина Васильевна.— Отец мой человек пришлый, из уральских мастеровых. А вот мать старого сибирского роду. Может, слышала про Набатовых?

— Как же, как же!—обрадовалась Анна Захаровна.— Как не знать! У нас в деревне по сю пору пригорок у речки Набатовским взлобком зовут. Очень известная фамилия.

— Даже очень известная,— улыбнулась Екатерина Васильевна.

— Известная и приметная,— подтвердила Анна Захаровна.— Да вот вы на стройку едете. Там самый главный начальник — тоже Набатов.

— Как его имя-отчество? — уже без улыбки, с нескрываемым волнением спросила Екатерина Васильевна.

— Кузьма Сергеевич,— охотно ответила старушка. Кузьма Сергеевич?.. Мать говорила: «Троюродный братик твой. Зовут не то Кешкой, не то Кузькой…» Отца-то его звали Сергеем… Это она точно помнит.

Анна Захаровна, обрадованная неожиданной встречей, разговорилась и порассказала землячке множество историй. В том числе и про родоначальницу набатовского рода, охотницу и раскрасавицу Настасьюшку. Екатерина Васильевна с волнением слушала все эти не раз слышанные в детстве и давно позабытые рассказы, а сама думала: как щедро собирается оделить ее близкими людьми родимая сторона!

Были минуты, когда Николаю казалось, что все погибло. Бледный, готовый закричать от отчаяния, он то стоял на берегу, цепенея от ужаса, то бросался в воду и помогал плотникам укладывать брусьр настила.

Ледяное поле оторвало от берега. Грань льдины, сизая в сумерках, поднялась метровым порогом. Между краем льдины и берегом стремительно неслась вода. Еще хорошо, что брус был заблаговременно подвезен и сложен на берегу. Кузьма Сергеевич предвидел, что это может произойти. Но сейчас Николаю некогда было восхищаться предусмотрительностью Набатова. Ему, Николаю Звягину, поручен этот участок, и вот дело, казавшееся таким несложным и простым, стало грозить катастрофой. Катастрофой по его вине.

Терентий Фомич предупреждал: если расщелина будет широкой, засыпать ее камнем. Но это потребует много времени. Каждая минута на счету. Машины должны идти непрерывно. И вот путь машинам перекрыт. Движение прервано. А там, в проране, вода размывает перемычку, сносит сброшенный в майну камень. Отсыпку нельзя останавливать ни на минуту… А груженые машины стоят здесь, на берегу… Если бы он послушался совета Терентия Фомича, машины бы не стояли. Они уже шли бы…

Он хотел сделать быстрее — перебросить через расщелину мосток из бруса. Мосток был почти готов. Вода смыла его. Уровень ее повышается с каждой минутой…

Николай побежал к машинам, ожидавшим переправы. Сапоги, полные ледяной воды, противно хлюпали на каждом шагу.

С трудом развернувшись на узком бечевнике, самосвалы подобрались к расщелине и сбросили в нее камень.

Сразу бы так… Сколько времени потеряно!..

Потом, когда все тревоги миновали и машины пошли по настилу, уложенному на каменную отсыпку,

Николай взглянул на часы: оказалось, что весь аврал продолжался двадцать минут. Из этих двадцати на совести Николая было самое большее десять. Но какими длинными и ужасными были эти десять минут!

Теперь Николай не понимал, как мог он так нагрубить Наташе…

Он стоял в ледяной воде чуть не по пояс, когда она появилась на краю льдины и с ужасом закричала:

— Коля!..

Он резко прикрикнул на нее:

— Уходи!

Она хотела что-то сказать ему, но он крикнул еще-громче и яростнее:

— Уходи сейчас же!

…И теперь ему было стыдно. Как он подойдет к ней? Пожалуй, это даже и лучше, что он ввалится в диспетчерскую мокрый и озябший. Ей будет труднее сердиться на него.

Шофер, тот, например, пожалел его: свернул с лежневки и подвел машину к самому крыльцу диспетчерской.

В диспетчерской, кроме Наташи, были Набатов и Терентий Фомич.

Наташа кинулась к Николаю. И то, что она так открыто, не стесняясь никого, выказала свою тревогу за него, переполнило Николая радостью и гордостью. Он и не то еще согласился бы перенести!

— Сюда, сюда, к печке,— тащила его Наташа. Терентий Фомич покачал головой:

— Отправляйся-ка ты, хлопец, домой. Николай посмотрел на Кузьму Сергеевича с мольбой во взоре.

Кузьма Сергеевич усмехнулся.

— Не гони, Терентий Фомич. Он тоже участник в деле.— И сказал Наташе: — Позвоните в карьер Перевалову и Бирюкову, чтобы ехали сюда.

В девятом часу, когда уже совсем смеркалось, река была укрощена. Перекрытие правобережной протоки закончилось.

По всей длине майны над темной гладью воды возвышалась бугристая каменная гряда. Все самосвалы, участвовавшие в перекрытии, выстроились на помосте. Шоферы столпились возле Набатова.

— Митинга не будет,— сказал Набатов.— Но этот день все мы запомним, друзья. Одержана первая победа. И хоть стоите вы все кучей, не по уставу, объявляю вам перед строем за отличную работу благодарность от лица службы.

И шоферы, как солдаты, дружно ответили:

— Служим Советскому Союзу!

— Дайте нам, девушка, лист бумаги,— сказал Набатов.

Наташа поспешно выдвинула ящик стола и покраснела. Ой, какой стыд! Еще вчера она хотела зайти в главную диспетчерскую за бумагой.

Набатов заметил ее смущение.

— Нет бумаги? Вообще правильно: меньше бумаги, меньше бюрократизма. Но сейчас нам нужен хотя бы один лист. А впрочем, вот…

Он взял оставленный кем-то на столе лист, на котором крупным Надиным почерком записан был текст адресованной Наташе телеграммы. Прочел и улыбнулся.

— Известие, как я понимаю, радостное. Наш документ тоже радостный. Одно другого стоит.

Он перевернул лист, взял у Бирюкова авторучку и за две-три минуты, не отрываясь, исписал весь лист крупным, размашистым почерком.

— «Акт о перекрытии левобережной части русла Ангары 31 марта 195… года…» — Набатов внятно и не спеша дочитал акт, первым поставил свою подпись и сказал: — Подписывайте!

Бирюков, Перевалов, Николай по одному подошли к столу и поставили свои подписи.

— Дайте-ка я по-стариковски поставлю свою подпись последней, завершающей,— сказал Терентий Фомич.

— Нет, последняя, завершающая, — это подпись маленькой хозяйки этого не очень большого дома.— Кузьма Сергеевич улыбнулся, подписал ниже росчерка Терентия Фомича: «Сменный диспетчер» — и протянул бумагу Наташе.

Наташа, кусая губы от волнения, старательно, ученическим, четким почерком вывела: «Н. Дубенко».