— Как дела, студент?

— Нормально,— ответил Вадим, не поднимая головы.

— Чего съежился? Держи голову выше, а хвост морковкой. А то девки любить не станут.

Вадим исподлобья глянул на Ляпина. На лице бригадира была обычная грубоватая ухмылка.

— Давай, давай вкалывай!—сказал Ляпин и пошел дальше.

Усмешка Ляпина показалась Вадиму многозначительной: «Знает. Конечно, знает. Уж лучше бы обругал или просто прошел, как мимо пустого места!»

Вадим старался не попадаться на глаза Ляпину. Думал, как бы перевестись в другую бригаду. Хотел пойти к прорабу, но не решился. Не мог придумать причину, на которую можно бы сослаться.

Ляпина рабочие ценили за то, что он горой стоял за бригаду и не боялся поспорить с мастером или нормировщиком, а если нужно, то и дойти до прораба или начальника участка. В бригаде почти, не случалось простоев и выработка была выше, чем у других.

В столовую ходили всей бригадой, на перекур тоже собирались вокруг наскоро разведенного костерика. Чтобы реже встречаться с Ляпиным, Вадим держался особняком.

В это время в бригаде появился новый рабочий: высокий, сутулый старик в облезлой заячьей шапке.

Ляпин не хотел его брать: «На черта мне эти мощи!» — но прораб сказал, что так приказано самим Набатовым.

Ляпин буркнул, что вряд ли Набатов приказал именно в его бригаду, но из-за пустяков портить отношения с прорабом не стал.

Вадим пришел в инструменталку сменить затупившуюся кирку и краем уха уловил разговор бригадира с новым рабочим.

— Какая у тебя специальность? — спросил Ляпин.

— Солдат, сапер,—ответил-старик.

— Ты мне биографию не рассказывай,— рассердился Ляпин,— говори, что делать умеешь.

— Солдат, да еще сапер все должен уметь. Могу плотничать, могу землю копать.

— Много ты накопаешь,—проворчал Ляпин,— больше за собой натрусишь.— Тут он заметил Вадима и подозвал его:—Студент, возьми себе подручного.— И уже вслед им хохотнул: — Хороша парочка — баран да ярочка.

Когда спустились в траншею, Черемных сказал Вадиму:

— Не думай, парень, что я тебе на шею сяду. Работать пока еще могу.

Вадим чувствовал себя неловко оттого,- что этот старый человек у него в подручных, и поспешил его успокоить:

— Я и не думаю так. Вы на своем веку поработали.

Черемных неожиданно усмехнулся.

— Не так уж велик век. Тоже меня в деды зачислил. А мне всего сорок восьмой.

Вадим не мог скрыть удивления.

— Жизнь, она бороздки прокладывает… А горе одного только рака красит.

Черемных сказал это просто, без рисовки, тем более без стремления разжалобить и вызвать сочувствие, по нельзя было не понять, что за его словами много тяжелого, может быть, даже трагического. И то, что держался он мужественно и с достоинством, какое трудно было предположить в нем, если судить по жалкому его виду, вызвало у Вадима симпатию и уважение.

У этого человека было за плечами настоящее горе. Вадим подумал, как вынес бы он такое горе, и невольно устыдился своих малодушных переживаний.

Работа была трудная. Они расширяли и углубляли траншею. Мерзлая глина была тверда как камень. Вадим видел, что Черемных старается не отставать от него и работает из последних сил. Он взмахивал киркой так же энергично и ударял, казалось, с такою же силой, как Вадим, но все чаще и чаще кирка, вместо того чтобы врезаться в грунт, отскакивала от скованной морозом породы.

Вадиму очень не хотелось обижать Ивана Васильевича, но все же пришлось сказать:

— Если будете так надрываться, дело у нас не пойдет. Я вас очень прошу, не надо! Отдохните. Не последний день работаем.

Черемных ничего не ответил, но послушался. Прикрыл рукавицами кучку мерзлых глиняных комьев и просидел минут пять, привалясь плечом к стенке траншеи. Поднялся с усилием и работал медленнее, уже не гонясь за Вадимом, но и не останавливаясь больше до самого обеда.

В траншею заглянул Аркадий, окликнул Вадима:

— Пошли в столовую!

— Догоню,— сказал Вадим.— Пойдемте, Иван Васильевич.

— Устал я, посижу,— ответил Черемных.

— Столовая недалеко. Совсем рядом. — Не хочется. Посижу я,

— Вот что, Иван Васильевич,—сказал Вадим, насупясь и как бы выговаривая ему,— в столовую вы пойдете. Деньги у меня есть, до получки хватит. И вообще нечего об этом разговаривать.

— Значит, по всем статьям берешь меня на иждивение,— хмуро усмехнулся Черемных и закончил фразу непонятно для Вадима: — Одна головня и в печи гаснет, две и в поле курятся…

Перед концом смены подошел Ляпин. Чувствовалось—намеревался пошуметь. Но не было повода: дневное задание выполнено.

Сказал с досадой:

— Жив еще, старый хрен, не рассыпался?

Вадим посмотрел, на. него с укором, а сам Черемных, не поднимая головы, продолжал размеренно и неторопливо кайлить мерзлую глину.

— Работничек! — процедил Ляпин, сплюнул и ушел.

— Слабый человек,— сказал Черемных.

— Слабый? — удивился Вадим. И Черемных пояснил:

— Сильный лежачего не ударит.

Вадим взял документы Черемных и пошел к коменданту договариваться. В комнате, где жил Вадим, освободилось одно место. Сосед, демобилизованный моряк-дальневосточник, женился и переехал жить на правый берег в общежитие молодоженов.

Комендант Нина Андреевна, молодая миловидная женщина, куда-то торопливо собиралась. Когда Вадим вошел, она, пригнувшись к настольному зеркалу, укладывала на голове толстую пшеничного цвета косу.

Вадим выложил документы Черемных на стол рядом с зеркалом.

— Ну что ты, Орликов! — недовольно сказала Нина Андреевна, и шпилька, которую она держала в зубах, упала на пол.— Только заключенных нам и не хватало!

Вадим подал ей шпильку и сказал:

— Теперь он не заключенный.

— Десять лет зазря не дадут.

— Я за него ручаюсь!— воскликнул Вадим с такой горячностью, что Нина Андреевна не могла не улыбнуться.

— Этого мало.

Вадим продолжал настаивать, и Нина Андреевна взмолилась:

— Честное слово, в кино опаздываю. Можно же решить это завтра?

— Нина Андреевна! Он старик. Больной старик. Если бы вы только взглянули на него…

— Где этот, больной старик?

— В нашей комнате.

Нина Андреевна в сердцах махнула рукой и сказала, накидывая пальто:

— Ну, смотри, Орликов. Подведешь меня… Теперь вечерами Вадим сидел дома. Аркадий звал в клуб или кино. Но там можно было встретиться с Нелей или, хуже того, с Нелей и Ляпиным, и Вадим отказывался, придумывая каждый раз новую причину.

Как-то Аркадий забежал в общежитие, приглашая пойти к бригадиру «обмыть получку». Вадима передернуло при одной мысли, что он снова очутится в той комнате, под насмешливыми взглядами Ляпина и Нели.

— Паинькой стал,— презрительно усмехнулся Аркадий.— Непонятно, перед кем выслуживаешься.

Вадим много читал, а то и просто лежал на койке, стоял у окна или ходил по комнате, погруженный в свои думы.

Порывался пойти к Наташе и удерживал себя. Говорить с нею теперь было бы еще труднее.

От Черемных не укрылось, что у Вадима камень на душе. С расспросами он не лез, хотя побеседовать время было — они часто коротали вечера вдвоем.

Черемных рассказывал о войне. На фронте он был с первых ее дней.

Вадим слушал его неторопливую, почти бесстрастную речь и думал о жестокой несообразности судьбы.

Человек прошел всю войну. Воевал три года — тысячу дней и ночей! Пролил кровь. Смотрел смерти в глаза. Верил и победу и ждал ее… Плен и немецкий концлагерь лишили его права быть победителем, хотя право это было много раз оплачено кровью… Можно ли отнять это право?.. И не только отнять, но и наказывать еще. Наказывать после полных горечи, бессильной ненависти и отчаяния, пропавших для жизни дней плена, после ужасов и позора концлагеря…

— За что же вас так жестоко наказали? Вы же не виноваты!

— Где беда, там и вина. Мертвому можно уйти из строя. Живому нельзя… А что наказали… Я сам себя наказал не в пример горше…