- Зачем всё это?

    - Ну и дурища ты! Ты будешь томиться, как все мы, но из твоего Томления мы попробуем сделать Золотое яичко.

    При упоминании о Томлении в курочке увязалось всё, и она успокоилась. На смену всем её растрёпанным чувствам пришло торжественное доверие.

    Время смешалось с Вечностью.

    Где-то оживилась прошлогодняя трава.

    В созерцании окаменели ручьи и заструились камни.

    Курочка Ряба исполняла наказ мышки.

    Дед лежал камнем, не меняя положения. Он застрял между мирами.

    Старуха однажды с омерзением бросила саван себе под ноги. Она выскочила из избы и бросилась в лес. Вернувшись, она приволокла с собой оголённый ствол осины и бросила посреди избы на пол, и вновь принялась за саван. Теперь изредка лицо её поднималось и разбухало благоухающим довольством: осина ей напоминала что-то очень приятное, кажется, её собственную жизнь.

    Впадавшая первое время в забытие Ряба помаленьку с собой справилась. Мысли из неё ушли последние, как просила мышка. Время от времени открывались, чтобы закрыться, какие-то главные загадки мироздания. Попугали и прошли судороги от неподвижности. Восхитило и исчезло созерцательное цветение глаз. И однажды стало Рябе невыносимо без всяких видимых причин. И тогда снова появилась мышка, словно во сне. И спросила:

    - Я тебе нужна?

    - А ты себе нужна? - ответила Ряба не мышке, а своей неподвижности. Она спросила очень мягко и грустно.

    - Ты думаешь, что мы с тобой что-то потеряли? - мышка догадывалась о состоянии курочки и не торопилась будоражить её.

    - Да, - из глубины ответила курочка.

    - Вместо обещанного яйца ты, кажется, приросла к старику? - мягко пошутила мышка.

    - Я забыла, я всё забыла... - курочка не понимала толком, где она находится.

    - Встрепенись, пожелай чего-нибудь. Пожелай оказаться на вершине самого высокого дерева, - посоветовала мышка.

    Курочка с трудом вспомнила, что вокруг избы густой лес. С трудом она вспомнила, как выглядят деревья. Прежде она предпочитала смотреть на их корни. И теперь ей тем более трудно было представить их вершины.

    - Иди, я тебе кое-что скажу, - поманила курочку мышка.

    Курочка с трудом встала, проковыляла, но вдруг ощутила потрясающую легкость, почти невесомость и... Силу.

    - Ах, как легко! - восхитилась собой Ряба. И принялась летать по избе совсем по-птичьи.

    Мышка смотрела на неё и звонко смеялась, а потом напомнила:

    - А яичко где? Нет яичка...

    - Нет, - недоуменно вторила Ряба, словно сама его спрятала.

    - А какое могло быть яичко, - играла мышка.

    - Ах, какое могло быть яичко, - весело вторила курочка, но на секунду ей захотелось представить, какое же могло быть яичко. И как только она себе явственно представила, мышка восторженно воскликнула:

    - Какое прекрасное яичко!

    Настоящее Золотое яичко лежало там, где сидела перед тем курочка Ряба.

    - Яичко, яичко! Золотое яичко! - счастливо пищала мышка. И вместе с курочкой они долго скакали около него.

    От гвалта старик разморозился. Машинально нащупав яйцо, он встал с лавки и решил, что пора поесть. Не глядя никуда, он долго чесался и ковырялся. Потом посмотрел на стену и тихо сказал:

    - Есть давай.

    Старуха подняла глаза. Нежно взглянула на осину, перевела взгляд на деда. И тут взгляд её уперся и застыл. В старике нечто ожившее взлютовало, он швырнул в старуху яйцом. И старуха взорвалась гранатой:

    - Миленький, родименький, пробудилися, напочевалися, князюшко моё сердешное. Яишенку тебе, яишенку с дороженьки. Старуха проворно бросилась под лавку, куда закатилось яйцо, и победоносно устремилась к мисочке. Она стала стукать яйцом о край. Ан, оно не колется:

    - Чтой-то со мной. На-ко, стукни, владыко.

    Дед, молча, хрястнул яйцом о мисочку, и глиняная мисочка раскололась. Дед очумело, очень осторожно положил яичко на стол, собрал осколки мисочки в кучу и рявкнул:

    - Ты за что, окаянная, мне жизнь ломаешь? - и ткнул пальцем в направлении яичка.

    Старуха смотрела на него влюблёнными глазами:

    - Я что ж, я ничего ж. Я заварю его - разварится, авось, владыко, - лепетала она заворожённо.

    Мышка решила спасать яйцо. В одно мгновение она оказалась на столе и, словно кнутом, щёлкнула хвостом по яйцу. Золотистое курочкино яйцо закружилось, поплыло по столу и со стола вниз, об пол. Оно со звоном распалось на две половинки, а из разбитого яйца выпорхнула тень, устремилась к Рябе, коснулась её и растворилась в курочке. Ряба подхватила мышку и стрижём вылетела из избы.

    Дед ничего не понял, но слеза обиды навернулась и потекла по щеке. Старуха закрыла лицо обеими ладонями и, рыдая, ушла за печь: ей померещилось, что улетела душа осины, так утешавшей её. Безумие в ней дёргалось квакающим лаем. Дед, усугубленный бабьими звуками, выпустил ещё одну слезу, махнул рукой и высунул голову в маленькое окошко, куда выпорхнули наши "астронавты".

    Ряба совершила прощальный вираж, на мгновение в ней вспыхнуло нечто сексуальное, и она вернулась в дом:

    - Я не могу. Их так жалко. Это я виновата - вместо обыкновенного яичка я снесла Глупость.

    - Это только начало, - ответила мышка. - Летим.

    - Погоди, - ответила Ряба мышке и подошла к деду. Смиренно, уже без криков появилась и старуха. Ряба нахохлилась и очень торжественно им пообещала:

    - Не плачь, дед, не плачь, баба. Я снесу вам простое яичко.

    - Авось, - пробормотал дед в смиренном безверии.

    Старуха посмотрела на деда, и лицо её прояснилось.

    - Пора, - сказала мышка.

    Ряба странною птицею редкими взмахами крыльев взметнулась к чистому небу, по которому медленно катилось оранжевое солнце.

    Баба-Яга ждала "девочек", как называла про себя мышку и курочку. При этом одновременно мастерила кулебяку, которая в каргопольских местах, откуда была она родом, приводила в такой неистовый ужас Обывателей, что иные, столкнувшись с кулебякой, - умирали мгновенно. А редко выживавшие впадали в мезумие, от чего медленно истаивали в сомнениях, что было ещё страшнее. Кончина подходила очень пугающе: жертва теряла правильность дыхания и понимания; безотчётно, словно жуя тьму, человек переставал знать то, что знал; пропадал неведомо куда вдох, словно жизнь входила теперь только одной ей ведомыми путями; выдох становился тягостно продолжительным, и с ним, с выдохом, уходили силы и внятность. Это было не почтенное умирание, а издыхание. Кулебякой даже не пугали, так ужасала она жителей каргопольских мест.

    И те, кто владел тайной кулебяки, те действительно владели Тайной, потому что никто не посмел бы проговориться о том, что знает природу нечеловеческого изделия. А знать - это уметь и пользоваться, и приготовлять её. Если бы кто проговорился, то случилось бы неизбежное - смерть владыке кулебяки. Искать кулебякового владыку, конечно же, никто не решался, но стали бы искать выученика: который ещё не мастер и не силён сам; но зло пресекать всегда находились охотники.

    Многоэлементная смесь с причудливой последовательностью разнообразного вида обработок сама по себе была невинная, но изготовленная, упакованная и захороненная кулебяка получала способность копить. Она накапливала Нечто, что несло...

    И вот Баба-Яга услышала отчаянный писк и гомон: дурная большая курица почти камнем падала с неба, едва удерживая себя и намертво прихваченную мышь; кое-как планируя одеревеневшими от страха крыльями. Мышь была в восторге, её расчёт удался. Она правильно рассчитала силы курочки Рябы. Нескольких дней Томления хватило на перелёт. И хотя теперь курочка исчерпала свои накопления, перелёт был завершён. Они пикировали прямо к избушке бабули. А потому мышка во всё горло выпискивала всякие панические гласы и зовы, которые могли обозначать и "полундра", и "ура", и "атас", и "вперёд", а также "наздар", "виват", "карамба", но чаще всего она издавала совершенно неапробированные звуки, в которых, тем не менее, а пожалуй - даже более, звучали нотки торжества, восторженности, начинённые риском приближающейся победы.