Я проникла в дом и стала присматриваться. Я узнала хозяйку, хромоватую, бодрую старуху. Она всё время что-то шептала и припевала. Её облик поражал изменчивостью. Временами она выглядела такой старой, что удивляло, как они двигается. Но в другое время её нельзя было узнать - в ней кипела жизнь, сочное ясное лицо могло принадлежать только сильной женщине средних лет. Когда она пела, лицо её делалось ласковым-ласковым. А её легкая хромота меня особенно подкупала. И я решила не прятаться.

    "Какая ты маленькая!" - умилилась бабуся, когда увидела меня первый раз. А потом поставила молока и хлеба. С тех пор она регулярно кормила меня. И кормила так, что я сама чувствовала, как становлюсь сильнее и крупнее. А потом пришёл ТОТ день. Она меня взяла на ладонь, как делала это часто, долго гладила и рассматривала, гладила и приговаривала:

    "Радость моя, утешеньице моё, как ты выросла и всё равно махонькая. Но ведь ты проворненькая? Сумеешь порадовать старенькую. Сумеешь? Ишь какая стала. Ещё краше будешь!" - бабуля голубила меня в том же духе и со мною забралась на печь. Там она улеглась, а меня на грудь поместила. И шептала мне, и посмеивалась. А потом вдруг сунула меня к себе под юбку! Как страшно было! Я рвалась, задыхаясь... Аж перед глазами небо звёздное встало, а потом оно сменилось алыми разливами. Наконец хватка ослабла. Выскользнула я наружу, а тут меня её руки поджидали. Со мной паралич, пошевелиться не могу. Она разомлела, телом подрагивает, но держит меня крепко.

    - Зачем ты так? - спрашиваю.

    - Потом, - обещала она.

    В полусне, в полуобмороке прошли день и ночь. Бабка меня так в руках и продержала. Я хотела убежать, но во мне никакого движения не было. И только под утро я почувствовала, как от хозяйкиной руки в меня вливается новая сила. Мне стало очень хорошо. Правда, та сила была жёсткой и сухой, но она казалась мне непривычно правильной. И, по мере наполнения ею, окружающее становилось отчетливее. И тогда, ощущая как приходит удвоенная сила, я поняла, вернее - во мне забрезжила догадка: всё это бабуля проделала не просто так и не ради простого удовольствия, но благодаря ей я избавилась от чего-то и обновилась.

    Утром, когда страх тела немного забылся и случившееся накануне осветилось солнцем сквозь маленькое окошко, во мне уже постанывало любопытство.

    - Неужели такое можно простить?! - искренне удивилась курочка Ряба.

    Мышке вдруг показалось, что она сделала серьёзную ошибку, рассказав о своем. Предположение, что она не будет понята и, больше того, напрасно опустошена неуместной исповедью, заставило её тельце вздрогнуть и попятиться. Но курочке её неизбывная сердечность подсказала какой-то неуловимый вздох, от которого мышке стало спокойнее, хотя продолжать свой рассказ она уже не могла. Тут и старуха нарушила их уединение, зашерудив под печкой кочергой. Мышка мгновенно исчезла, а Ряба вновь подверглась насильственному кормлению...

    Старик за последнее время совсем остервенел: он решительно приготовлялся стать отцом. Не унимаясь, он преследовал курочку. Оба похудели и осунулись. Старик почти не спал, сторожил. Старуха же переживала совсем иное: в ней иссякло чадолюбие, и она почти забыла про Рябу. Но и в курочке после рассказа мышки нечто изменилось. Мышкина бабуля не выходила у неё из головы. И больше того - рассказанное всё глубже погружалось в Рябино сердечко. И то, что старик почти безраздельно овладел ею, она воспринимала теперь спокойнее.

    Она пообвыклась и почти смирилась с обстоятельствами. Изредка в ней проскальзывало ощущение, что старик не так уж неправ: что если старуха всегда была такова, то нет ничего удивительного в том, что хочется старику. И как "женщина некоторым образом", Ряба несла в себе яйцовость оправдания.

    Мышка тем временем пребывала в рассуждениях. Ей хотелось соизмерить соделанное: она ввела постороннее существо внутрь себя, и это отягощало её.

    Кого же она ввела? Если бы курочка была просто соседкой, то она, мышка, ни в коем случае не позволила бы себе откровенности - но соседка была ещё и наседкой. А это меняло многое, потому что она являлась не просто наседкой, но Зловещей наседкой: Ряба высиживала не простое яйцо, она высиживала как бы НЕБЫТИЕ хозяина. Её внутреннее нынешнее яйцо должно стать наружным яйцом, как внутреннее небытие стариков постепенно изворачивалось и обнаруживалось не-бытием вовне. Магия Рябы направлялась, таким образом, на высиживание яви стариковского не-бытия.

    В подобных размышлениях мышка постепенно приходила к выводу, что их общение не только оправдано, но и направлено свыше. Возможно, для того, чтобы мышка стала метафизической повитухой курочки Рябы.

    Ни курочка, ни мышка не торопились возобновить прерванный разговор. Тем не менее, он должен был состояться.

    Однажды их взгляды пересеклись так прочно, что не было никакой возможности скосить глаза в сторону, притвориться и спрятаться за озабоченностью или сонностью. Мышка засмотрелась на всегда пленявшую её поволоку в глазах Рябы, а сердечность Рябы вспыхнула слишком явно.

    - Для какого оживления? - неожиданно для себя спросила курица, разом восстановив прерванный разговор.

    - Ах, ты об этом? - мышка была готова к продолжению рассказа. - Бабуля так круто со мной обошлась, потому что... была Мастером.

    Мышка выговорила эти слова и долго, молча, смотрела на Рябу. Курочка тоже молчала, но пелена с её круглых карих глаз сошла. И теперь она не смотрела, а взирала. Мышку устраивало такое превращение, и она продолжила:

    - Бабуля была мастером Томления, и у неё был сарай Томления. Вообще Томление было её судьбой. В сарае бабуля культивировала Его. Это сложнее, чем выращивать капусту или горох. Когда я впервые попала в этот сарай, я захлебнулась в сильнейшем невыразимом чувстве, мои кости едва не расплавились от беспричинного, на первый взгляд, томления. До нытья в костях мне захотелось чего-то...

    "Теперь я бываю тут редко", - сказала бабуля. - "Мне достаточно вспомнить об этом сарае, чтобы обрести нужное состояние".

    - Какое состояние? - спросила я её.

    "Состояние непременного торжества. Цель каждого существа - быть Победителем. Обыватель побеждает, и тогда к нему приходит торжество. У Обывателя от поражения или победы зависит всё, у меня - наоборот. Для меня торжество - способ жизни, начало всякого действия. Основа победы, а не результат её. Не торжество, как результат, - а торжество, как основа. Не торжество в моей жизни произрастает из побед, а победы произрастают из торжества".

    - Бабуля явно желала вдолбить мне эти отношения навеки. - "Для моего существования торжество остается подкладкой, изнанкой, но для полноты нужно кое-что ещё".

    - "Что?" - спросила я, надеясь получить совершенный рецепт для всех ситуаций.

    "Для всех разное", - ответила она. - "Для меня это Томление".

    Мы ушли из сарая и вернулись в избу. И там бабуля поведала мне многое о Томлении. Половину я, глупая, забыла...

    - А что было потом? - спросила курочка.

    - Пойдём отсюда к лесу, - предложила мышка.

    Курочке не терпелось услышать продолжение мышкиного рассказа, и она, не сомневаясь, приняла приглашение.

    - Бабуля в сарай меня больше не пускала. И запретила ходить туда одной, - продолжала мышка свою историю. - Она расспрашивала меня: откуда я взялась, и как долго блуждала. Мне казалось, что ей действительно интересно, и принялась рассказывать попросту, но у бабули была совершенно иная цель. Она оборвала мой рассказ о родителях и скитаниях в каком-то месте и сказала:

    "Вот видишь, ты явилась из Томления. Очень многие возникают из Томления и в Нём часто погибают".

    - "Я не понимаю", - искренне сказала я.

    "А чего же тут не понимать", - засмеялась бабуля удивительным волнисто-спиральным смехом. - Сложного тут ничего нет. Томление - это неоформленное желание. Или желание, по тем или иным причинам непонятое..."