За Стронгом вскоре пришли другие — много кораблей бороздило моря в период активного торгового соперничества между Испанией, Британией и Францией в восемнадцатом столетии. Условия Утрехтского мирного договора 1713 г. формально подтвердили права Испании на главенство над давно завоеванной территорией в Америке, включавшей и Фолклендские острова, однако соглашение не укоротило жадных притязаний англичан и французов[7]. Алчные взоры обратились к островам, которые, по гиперболе лорда Ансона, «даже и во времена мира будут иметь огромное значение для этой страны, а в военную пору сделают нас хозяевами морей». Причина восторженного энтузиазма Ансона заключается в способности островов послужить местом привалов и приведения в порядок британских кораблей, огибавших мыс Горн. Нельзя с точностью утверждать, имел ли он в виду в полном смысле подготовленную военно-морскую базу. Однако, несмотря на отзыв Ансона, сколь либо заметных военных действий не последовало. Но концепция Фолклендских островов как морского ключа к различным Эльдорадо[8] уже утвердилась в политическом сознании современников.
Первым, кто решил воплотить в жизнь план захвата и заселения Фолклендских островов, стал французский дворянин Антуан де Бугенвиль, мечтавший о мести Британии за потерю Квебека[9]. Отправившись в путь из Сен-Мало 5 апреля 1764 г., он официально предъявил претензии на острова от имени короля Людовика XV[10]. Вместе с фактом былой принадлежности данного ареала к испанскому доминиону, описываемый захват островов прочно укоренился как аргумент в основании всех претензий Аргентины на Фолкленды. Французы высадились к северу от места расположения сегодняшнего Порт-Стэнли на Восточном Фолкленде. Вот что писал де Бугенвиль: «Местность безжизненная, ввиду отсутствия населения… везде и всюду странное, навевающее меланхолию единообразие». Тем не менее мореплаватель с сопровождавшими его колонистами построили небольшой форт и устроили поселение, получившее название Порт-Луи. В следующем году прибыло снабжение. Невзирая на унылые пейзажи, люди начали обживать территорию, и колония пустила прочные корни. Каким бы отделенным и незначительным ни казалось это событие на взгляд британцев, нельзя, не разобравшись в вопросе как следует, понять причины такого острого отношения к островам нынешней Аргентины.
Почти в то же самое время британцы — возможно, обеспокоенные экспедицией де Бугенвиля, — задумали некое очень похожее предприятие. Словом, Адмиралтейство поручило коммодору[11] Джону Байрону, носившему прозвище «Собачья погода», изучить местоположение островов и поставить под подчинение британской короне. Он прибыл на Западный Фолкленд годом позже французов, высадившихся в 1765 г., и, ничего не зная об их присутствии по соседству, водрузил там «Юнион Джек»[12]. Байрон дал месту расположения своего десанта название Порт-Эгмонт, велел устроить там огород и сразу же затем поднял паруса.
Спустя еще год, в целях закрепления положения в месте высадки Байрона, туда же отправили кэптена[13] Джона Макбрайда. Он получил указание построить форт и выгнать прочь любых поселенцев, каковые окажутся на островах, и вообще каждого, кто осмелится оспаривать права Британии на данную территорию. Однако по прибытии к месту назначения британцы столкнулись нос к носу с французскими колонистами из Порт-Луи, насчитывавшими около 250 чел. Французы указали на факт первенства в создании ими колонии и попросили Макбрайда убраться оттуда.
Тогда-то Фолклендские острова и споткнулись о ступеньку глобальной мировой политики. Испанцы пришли в возмущение от столь откровенного нарушения условий Утрехтского мирного договора британцами и французами, отправившими экспедиции на территорию, им не принадлежавшую. Однако Франция в то время выступала союзником Испании[14], и стороны достигли соглашения, по которому французы уступали колонию Порт-Луи испанцам в обмен на достойную компенсацию де Бугенвилю. Передача осуществилась в ходе особой церемонии на Восточном Фолкленде в 1767 г., губернатором стал дон Фелипе Руис Пуэнте, подчинявшийся капитан-генералу Буэнос-Айреса. Новая колония подверглась переименованию в Пуэрто-Соледад. Едва ли французы переживали из-за необходимости покинуть столь отдаленный пункт, и, безусловно, испанцы не приходили в восторг от получения его в законную собственность. «Я пребываю в жалкой пустыне, терпя все лишения во имя любви к Господу Богу», — писал первый священник общины, отец Себастьян Вильянуэва. Британский флотский лейтенант[15], служивший в те времена в Порт-Эгмонте, дополнил картину: «Самое отвратительное место, в котором мне в жизни доводилось бывать».
Испании понадобилось два года для начала действий против британцев на Западном Фолкленде. В 1769 г. капитан-генерал Буэнос-Айреса, энергичный вельможа по имени Франсиско Букарельи, получил из Мадрида указания выбросить британцев с островов — если потребуется, силой. Букарельи взялся за дело с воодушевлением, отправив с материкового побережья пять кораблей с 1400 чел. на них. Британский командир в Порт-Эгмонте, кэптен Джордж Фармер, со своей кучкой морских пехотинцев вынужден был оставить селение «против воли». Он возвратился в Англию в сентябре 1770 г. Вот как в 1927 г. писал историк Фолклендских островов Джулиус Гёбель[16], рассказывая о приеме, которого удостоился Фармер у переживавшего не самые лучшие времена правительства лорда Норта, при этом, словно бы предвосхищая события, происходившие примерно два столетия спустя: «Министры, уже совершенно очевидно настроившиеся на разрешение бедствия мирным путем и, вероятно, готовые пойти даже и на уступки Испании, подписав предложенное ей соглашение… сразу же очутились в обстановке, в которой унять народное недовольство могли лишь самые крайние меры».
Результатом стал первый для Британии Фолклендский кризис. Противником тогда выступала Испания, и над самим спором довлела атмосфера неуверенности. Безусловно, действовал также и фактор непрочного положения правительств обеих стран-соперниц. Последовал год интенсивных дипломатических усилий, прожитый под угрозой войны с обеих сторон. В конечном счете удалось выработать соглашение: в соответствии с ним, Британии позволялось вернуться в Порт-Эгмонт, «дабы восстановить честь короля», тем не менее Испания сохраняла претензии на суверенитет. Как бы там ни было, испанцы настаивали, что разрешение на возвращение британцы получили лишь в связи с условием обещания лорда Норта относительно их ухода с островов в будущем. Однако обстоятельство приходилось держать в тайне во избежание шумихи, которую подняла бы оппозиция во главе с лордом Чатемом.
В то же самое время правительство, пытаясь снизить накал политических страстей и принизить значение Западного Фолкленда в глазах британской общественности, заказало доктору Сэмюэлу Джонсону памфлет. Джонсон писал, будто речь идет о месте, «выброшенном на свалку за ненадобностью человеку, холодном и штормовом зимой, бесплодном летом, об острове, которому не оказали чести заселить его даже южные дикари, где гарнизону придется жить в условиях хуже сибирской ссылки, а вот тратиться на его содержание надо будет круглый год».
Британская экспедиция все-таки вернулась в Порт-Эгмонт, но очистила его от своего присутствия через три года. Англичане оставили после себя табличку с надписью: «Да будет известно во всех странах, что Фолклендские острова с сим фортом, складами, причалами… есть исключительная собственность Его Святого Величества Георга III, короля Великобритании». (Во многих британских источниках под словом «Ysland» понимался не один остров, а острова во множественном числе, следовательно, Британия распространяла свои претензии и за пределы собственно Западного Фолкленда.) Британцы не просили испанцев уйти из Пуэрто-Соледад и не намекали им на уход оттуда. На самом-то деле впоследствии британцы фактически признавали права испанцев на острова. В 1790 г. оба государства подписали Конвенцию о заливе Нутка[17], по условиям которой Британия официально отказалась от колониальных притязаний в Южной Америке «и на близлежащих островах». Фолклендские острова оставались колонией Испании в течение сорока лет — до крушения испанской империи в Новом Свете на заре девятнадцатого века.