— Ну, от полицаев оторвался и кое-как добежал до отряда. Доложил, как положено, обстановку, а тут меня и скрутило. Ух! Просто в штопор скрючило! Пятки к затылку будто приклеились, руки-ноги вывернуло, и четыре партизана меня разогнуть не могут! Ты ешь, голуба, ешь, я парную телятинку на Агенскалнском рынке для тебя специально подыскал: что-то ты больно тощая! За модой, за фигурой не гонись! Все мужики, в конце концов, любят пухленьких! Через месяц-другой ты себя не узнаешь, я тебя откормлю!

Ане хотелось сказать, что она ему не дочь и не внучка, чтоб он занимался ее диетой, но даже на такое ленивое замечание не было сил от истомившей все тело жары, от жирнейшего гуляша и пары стаканов сладкого вина «Черные глаза» — любимого пойла стюардесс и дешевых проституток, как однажды заметил Кир.

Дед с самого начала принялся выстраивать их отношения так, будто они родственники. Относился к ней как к внучке, и было непонятно, как он осуществит переход к половым утехам.

— Ладно, голуба… Валяюсь я, скрюченный, и никак не могут меня разогнуть. Правду сказать, на меня могли бы и плюнуть, и никто не озаботился бы узнать, подох я иль нет! Жизнь человека тогда ни хрена не стоила. Подох, и черт с тобой! Но я был важной фигурой — связник! Подходит особист в белом полушубке с автоматом ППШ, глядит на меня — а они, чекисты, все были хорошо обучены — и говорит, что надо меня посадить в бочку с горячей водой, а туда засыпать килограммов пять соли! А где ж ее, соль, взять? Но раз особист сказал «надо» — значит, надо.

— Ага, — вставила Аня, чтобы обозначить свое присутствие и обратить на себя внимание. Она надрывно охнула, потянулась, торчком выпятив грудь, но и это не подействовало на рассказчика.

— И пошли наши партизаны на операцию, напали на какой-то отряд фашистов, потеряли трех человек и приперли пять кило соли. Нагрели мне, значит, железную бочку воды, засыпали соль, и сижу я в этой бочке как король! А партизаны говорят: «Ты, Сухорукий, туда, в бочку, писай, если невмочь, только постарайся не какать!» И что ты думаешь, голуба?

— Что? Накакал?

— Да не в том дело! Распрямило меня и отпустило! Ух! Вылез из бочки здоровехонек! Я парень был сильный, здоровый! Но это не главное.

— Что главное?

— А то, что эту воду из-под меня потом по котелкам разобрали, супец в ней сварили и все с удовольствием кушали! Да… без соли человеку худо. Вялый ходит, небоеспособен… Ты спишь, что ли?

— Жарко тут у тебя, Дед.

— Ну ладно, тогда приступим к делу, а потом и соснем.

Он поднялся и мелкими шажками прошел за плюшевую темно-красную занавеску с помпончиками. Занавеска разделяла комнату надвое, Аня приметила, что в той половине стоял письменный стол, а около него — коричневый тяжеловесный сейф.

Дед покопался в столе и вернулся к Ане, придерживая в руках большую яркую коробку.

— Ознакомься со своими средствами производства! — захихикал Дед, и заплывшие жиром глазки его игриво блеснули.

Ничего не понимая, Аня открыла коробку. До нее даже не сразу дошло, что лежит в коробке. Потом сообразила, что старику привезли из-за границы (в СССР такой продукции не производили) полный набор искусственных половых органов, всех размеров и цветов, с насадками и прочими заменителями. В принципе, набор предназначался для любительниц онанизма, и, зачем он был нужен Деду, оставалось поначалу неясным.

— А… Зачем все это? — спросила Аня.

— Как зачем? Ты работай, а я посмотрю!

Она опешила.

— Получишь удовольствие от этого?

— Да уж не твое дело, голуба! Начинай!

— А сам… Если нормально попробовать? — окончательно просыпаясь, спросила Аня.

— Сам я давно ничего не могу! Но душа просит! Другие любят смотреть, как при них молодые парочки этим делом занимаются. Я таких заказывал, но это разврат и вовсе не интересно! Не могу я смотреть, когда мою женщину какой-то молодой подлец имеет, а я за свои же деньги в стороне как дурак сижу! А так мне — у-ух! Давай выберем тебе прибор — и начинай!

Он полез в коробку своими короткими пальцами, покрытыми короткими жесткими волосами, и принялся подбирать Ане «прибор».

— Ты, голуба, не сомневайся! Для тебя такая разнарядка даже лучше, чем живой кобель! Болезни никакой не схватишь, сама удовольствие получишь и старика порадуешь!.. Не-ет, этот слишком большой, не торопись! Вот этот огурчик в самый раз!

— Послушай, Дед! — разозлилась Аня. — Давай я что-нибудь нормальное сделаю! Придумаем что-нибудь!

— Не-ет, голуба, со мной уже ничего не сделаешь, а ты не трепыхайся! Я тебе за это деньги буду платить. Хорошие деньги. Автомобиля, дачи не купишь, но жить справно будешь. У-ух! Садись в кресло, раздвигай пошире ноги и начинай по-настоящему. А я помогу.

Что ему требовалось, Аня так и не поняла, уселась в кресло и без особого умения принялась за дело, к которому чувствовала бОльшее отвращение, чем к изображению страсти в общении с безобразными и немытыми партнерами.

Старик, вытаращив глаза и едва не тыкая ей между ног своим вислым носом, двигался, вздрагивал и чмокал губами.

— Вот так, вот так! Теперь покрути, покрути! Побыстрей, вот так!

— A-ай! — через минуту дернулась Аня, а Дед вовсе зашелся.

— У-у, хо-орошо! Давай теперь я тебе помогу, убери руки! У-уух…

В конце концов он разогнулся, обессиленный и вспотевший, у него мелко тряслись колени, будто Дед добрый час занимался делом по-настоящему.

— Спать, голуба, спать, мы заслужили отдых!

Забравшись под одеяло, он обнял ее и ровно задышал в шею, тотчас заснув. Так, не шевелясь, они пролежали до утра, и что удивительно — Дед не храпел, не пускал слюни, единственное неудобство представлял собой длинный ключ, висевший на шнурке у него на шее. Когда Аня попробовала отодвинуть этот ключ в сторону, чтоб он не упирался ей в ребра, Дед очнулся, промычал что-то и уцепился за ключ рукой.

На ощупь Аня определила, что ключ затейливый, длинный, с двумя бороздками, видимо, от сейфа.

Проснулась она свежей, с ясной головой и пошла в ванну. По привычке не думала о произошедшем, не пыталась его оценивать, тем более критиковать. Черт с ним, наплевать — не самый худший вариант, не самый худший вид работы. Может, и не «золотой билет» в лотерее, как убеждал ее Кир Герасимов, но, если удастся преодолеть неприязнь к старческой неряшливости Деда да свыкнуться с историями его подвигов, — терпеть можно.

Дед проснулся веселеньким, словно жених после брачной ночи.

— Ты, голуба, понравилась мне, — сказал он одобрительно. — Послушная, понятливая и не материшься. Понимаешь, что человеку нужно, и своих прав не качаешь. С меня любые бриллианты можно содрать, если лаской, нежностью да сноровкой, без хамства. Ух! Будешь приходить по понедельникам и четвергам и оставаться до утра. В выходные можешь отдыхать. Я понимаю, дело молодое. Аванс — пятнадцатого, зарплата — первого числа. Получи аванс.

Он тут же подал ей красивый новогодний конверт, по объему которого Аня смекнула, что аванс этот весьма значительный, если Дед не натолкал туда самой мелкой, рублевой купюры.

— Каждый раз так и будем? — спросила она.

— А что тебе еще надо? — удивился Дед. — Разве плохо?

— Хорошо, — согласилась Аня, потому что любое возражение никакого смысла не имело. Истинно сказано — каждый сходит с ума по-своему.

— Я тебе, голуба, не указываю, как жить. Кир сказал, что ты девушка порядочная и учишься хорошо, но если узнаю от Кира, что со шпаной связалась, с хулиганами, то тогда, извини, лафа твоя при мне разом кончится. Никому про меня не говори. Тебе же лучше, что никто про нас с тобой знать не будет.

— Да уж, — согласилась Аня.

Зазвонил телефон, и Дед, сделав Ане знак, чтоб она уходила, взялся за трубку.

Уже в дверях Аня услышала, как он с кем-то говорил по телефону — жестко, властно и непререкаемо, без всяких «голуба» и уханий, без стариковского благодушия.

Аня запуталась в трех замках и двух засовах на двери его квартиры, но Дед поспешно вышел в коридор и выпустил ее на лестничную площадку.