Виктор отбросил сороконожку подальше, и она тут же полезла на стену и закопалась в густой мох.
Калюжный хмыкнул.
- И нафига им блохи?
Что я мог сказать?
- Сергей, я не знаю. Просто не знаю... допустим, блохи - такое же лекарство для их шерсти, как осы - для внутренних органов. Может такое быть?
Сергей скривился:
- Совсем не по-людски... но у них тут всё так.
- Именно.
- А жрать охота, - признался Сергей печально. - Но не могу я жрать, когда прямо рядом сороконожек изо рта кормят и блохи ползают. Блевануть впору.
- Сочувствую. С такой чувствительностью надо что-то делать, а то с голоду помрёшь.
- Небось, на армейке жрал любую дрянь, - заметил Виктор.
Калюжный хмуро, искоса взглянул - и пожал плечами:
- Ну и что. Там была наша дрянь. Не знаю, как там у вас, а у нас никто тараканов не обсасывал.
Виктор неожиданно осклабился.
- Ха, салаги, кстати - о тараканах. Я не рассказывал, как у нас ещё в другой части, до "Иглы", один оставил в тумбочке открытую сгущёнку? А туда стасиков этих, тараканов - уйма налезла. И один мудачина стырил и столовой ложкой - хвать! "Мужики, - говорит, - никогда не видал сгущёнки с изюмом!"
У Калюжного вытянулась физиономия. Виктор рассмеялся - и я следом:
- Виктор, садистская морда, ты это только что придумал, признавайся! Надеешься, что мы с Сергеем проблюёмся? Обломись, ничего не выйдет!
Тут хохма дошла и до Калюжного. Он заржал басом и выдал:
- Э, знаете анекдот про зелёную волосатую расчёску в супе?
- О! - воскликнул я пафосно. - Вашему деликатному сиятельству полегчало-с? И не тянет блевать даже от волосатой расчёски? Или вы блюёте-с только от членистоногих?
Виктор повалился на мох, хохотал и всхлипывал. Калюжный бил себя по коленям и повторял сквозь смех:
- Точно! Точно, ёлки!
А я думал, что это - неслучившаяся истерика. Что мы ржём над фигнёй, чтобы не реветь. Ну и пусть, не худший случай.
Мы впервые смеёмся вместе, над одним и тем же. Диня, конечно, гений контакта - но, быть может, и я на что-то сгожусь?
Моя упавшая под плинтус самооценка приподнялась на пару сантиметров.
Мы посмеялись и расслабились. Разжались какие-то внутренние тиски, стало легче дышать - и все тут же начали зевать. В комнате было тепло и сухо; окно сплошь завешивали какие-то зелёные нити, но потолок слегка светился - мягким, рассеянным желтоватым светом. Такой уютный полумрак... а за окном дождь шуршит...
Мы улеглись на мох и сделали вид, что травим байки, но я видел: у всех слипаются глаза. У нас вчера был чудовищно тяжёлый день, потом - ночь, во время которой нам удалось подремать только по паре часов, наши болячки, контакт, ворох безумных впечатлений нынешнего утра... Наши бедные организмы, ещё не потерявшие надежды адаптироваться в здешнем мире, просто настаивали на отключке.
Я не помню, как вырубился. Я точно не думал о безопасности - кажется, надеялся, что о ней позаботится Кудинов. Впрочем, я не верил, что нас прикончат во время сна: моё ТПортальное dИjЮ vu запустило калейдоскоп ярких, как вспышки, мгновенных снимков нашего будущего.
Я успел отловить воздушный шар, медленно плывущий в тихом предзакатном небе цвета лепестков чайной розы. Кишащих красных сороконожек в чьей-то протянутой обезьяньей - точнее, лицинской - ладони. Гирлянды из живых белых цветов. Шествие громадных, ростом с небольшой огурец, муравьёв, несущих что-то вроде кукурузных початков. Аквариумы в человеческий рост, полные какой-то спутанной зелёной и бурой травы... на них я, кажется, окончательно заснул, но карусель цветных картинок неслась и во сне - я смутно помню ощущение от мелькающих кадров, но напрочь забыл и сами образы, и свои впечатления от них.
Потом сон превратился в тёплую тёмную воду. На дне этой темноты было замечательно, не надо было спешить, дёргаться и бояться, мельтешня микропророчеств отступила - но я блаженствовал в полунебытии, кажется, очень недолго. Из него меня выдернули: кто-то потряс за плечо.
Веки разлеплялись тяжело, словно склеенные. Но, увидев Дениса, я рывком вернулся в реальный мир.
Одеяние Диньки было рыцарское: кроссовки, чудесным образом чистые белые форменные труселя - и пончо-сеточка из каких-то кручёных золотистых нитей, с кисточками понизу, с бусинами и узелками. И всё. А простецкая его физиономия сияла.
Денис сидел на полу, а рядом с ним стояло большое стеклянное блюдо с, кажется, чипсами. С золотистыми ломтиками, от которых пахло жареным маслом. Но чипсы никто не ел: Кудинов и Калюжный уставились на Диньку спросонья, очевидно, так же оторопело, как и я.
- Вы выспались? - весело спросил Денис. - Вас звали ужинать, но Гзицино сказала, что вы, может быть, не пойдёте - и прислала печенья сухим пайком, - и рассмеялся. - Они думают, что вам надо прийти в себя до вечера, а уже ведь вечер, на самом деле. Хотите подняться на крышу? Там круто, увидите, как мать Цвика сюда едет - ну и ещё кто-то с ней, кого мы не знаем...
- Так, ша! - окончательно проснулся Кудинов. - Ты, салага, почему в таком виде?
Денис смущённо ухмыльнулся и пожал плечами.
- Я Цвику сказал, что в одеяле ходить неудобно. Трусы уже очистили, а остальные шмотки - ещё нет.
- Как это - увидим, как едет? - спросил Калюжный. - Это сколько ж времени она будет ехать?
- Не знаю, - сказал Денис невозмутимо. - Мне кажется, воздушный шар приземлить - это не быстро. Там, на крыше, у них причал для воздушных шаров... Знаете, мужики, Цвик не может сказать "шар", у них буквы "ше" в языке нет, а "аэростат" - может. Только у него получается "аэроздад", - и хихикнул.
Не знаю, как прочие, но лично я ощутил, как мой ум заходит за разум. От всей этой обстановки, от того, что трусы уже очистили, а прочие шмотки - нет, от того, что мать Цвика едет сюда на воздушном шаре, а на крыше причал, от того, что Денис так обо всём этом болтает, будто рассказывает, как покупал в ларьке банку "колы"...
Он был феноменально спокоен. И весел. И отчего бы ему грустить? - человек спокойно общается с инопланетянами, объясняет им, что ему надо, а они дружески делятся собственными планами. Почему бы и нет?
- Погоди, - сказал Виктор и потряс головой. - А откуда ты знаешь, что на возд... на аэростате - его мамаша? Он тебе сказал?
- Ну да, - кивнул Денис. - А ему - Лангри и Золминг полосатый. Золминг - из взрослых мужиков, их ещё человек пять пришло, они что-то делали в лесу. А про воздушный шар и про Цвикову мамашу они узнали по грибам.
- Чё? - спросил Калюжный.
У него было такое лицо, что я снова его пожалел.
- У здешних, кстати, по-моему, нет слова "мамаша", - сказал Денис. - Или у них "мама" и "сумка" одно слово, я недопонял.
- Мама и что? - спросил Виктор. Его лицо сделалось таким же потерянным.
- И сумка, - повторил Денис. - Они сумчатые, мужики. Как кенгуру. У их девушек маленькие сумочки на животе, понимаете? Совсем маленькие и плотно прижаты, поэтому не очень заметные. А соски - там, внутри, поэтому и фигуры такие странные...
И тут у Калюжного случилась-таки истерика. Он заржал с привизгом и навзничь завалился на мох, размахивая руками:
- Сумки! Кенгуру! Кенгуру, ёлки! Сиськи в сумке! - всхлипывал он и колотил по полу кулаками. - Мамка с сумкой! Охренеть!
Виктор наблюдал с растерянной ухмылкой и, когда Калюжный немного успокоился, спросил:
- Ладно. Мамки с сумками - это я понял. А как они узнали по грибам, Динь?
Калюжный приподнялся на локте:
- Ясно как. Нажрались, ёлки, и заторчали! - и снова гыкнул, уже устало.
Денис посмотрел на него с укоризной:
- В подвале у них - грибной муравейник, - начал он объяснять, и тут пробило меня.
Я сам не пойму, почему это было так дьявольски смешно. Видимо, это тоже был выход эмоционального и интеллектуального шока: Динька, с серьёзным видом говорящий дикие вещи. Единственное, на что меня хватило - это попытаться быстрее взять себя в руки. Денис смотрел хмуро, почти сердито, с выражением: "Я серьёзно, а вы ржёте, как идиоты", - и был в своём роде прав.
