- Лично ты мог бы сюда и не лезть, - говорит. - Сам выбрал. И хватит выделываться, веди себя, как человек. Противно, когда за своих стыдно.
- Ну и с каких пор, - говорю, - ты мне свой?
Смотрю, ушастые пришипились - и уши прижали. И смотрят, зырят глазищами - нехорошо. А этот серый - как его, дьявола - сжал кулаки. Не видали, как люди отношения выясняют. Дать бы Артику между глаз - так чебурашкам ещё понятнее было бы...
И тут Динька как завопит радостно, как пацанёнок на детском утреннике:
- Мужики, глядите, что! Цвик, это кто?
Наши поглядели - и ушастые поглядели. Было на что: вошла в комнату какая-то фигня на четырёх длинных руках, как мартышка, только морда вроде крысиной - а на ней ещё таких же, только мелких, три штуки. Хвост у неё лысый, как у крысы, чешуйчатый, на спину завёрнут - и она мелких хвостом, вроде как, придерживает. Размером - что-то с лайку, наверное, но такая вся тонкая, одни руконоги, шея и уши. Кажется небольшой.
Волосатые девки к ней руки потянули, запахло, вроде, тестом - и от этой штуки запахло. Непонятный запах, невкусный, но и не очень противный. И она уселась около стола, а эта мелочь с неё полезла, ёлки, прямо на столешницу!
Как они все засюсюкали! Чебурашки щебечут, кормят эту гадость - и наши не отстают. Артик мелкого в руки взял, разглядывает, а тот руконоги растопырил, облизывается. Динька большую наглаживает, а она мурлычет, ёлки! Или хрюкает - хр-хр, хр-хр...
Мамани моей на них нет, на засранцев - чтобы полотенцем по мордасам. Это ведь даже хуже, чем кошку на стол поставить, рядом с тарелками - прямо погаными лапами. Вот как можно одновременно жрать и какую-нибудь животину трогать? Ну, ещё оближите её, для полного счастья!
Я, главное дело, отвлёкся. Я отвлёкся на эту хрень, потому что не наша хрень и потому что на животину всегда отвлекаешься - а меня потрогали за локоть. Меня аж передёрнуло всего.
Оборачиваюсь, а это светленькая сучка. Бровки белые, круглые, как у собачонки, и нос собачий, мокрый. Глаза зелёные, кошачьи, уши прижала, грива блеклая, цвета песка, свитер жёлтый, а руки-ноги в своей шерсти и только. И по пёсьей морде блоха ползёт.
Последняя капля, ёлки. Всё. Тошно.
- Всё, - говорю. - Я пошёл. Сыт уже по горло.
Витька на меня зыркнул:
- Ну, мудило, Господи, прости... - но мне уже было наплевать. Я встал.
И тут Нгилан что-то сказал - и Цвик тоже встал, подошёл ко мне. Не самый противный из всех чебурашек; я не стал его шугать.
Он мне показал: "Цин-цин, зин-зин!" - что проводит, если хочу уйти. И он мне... как это... напах - спать.
Я не знаю, ёлки, как это объяснить. Он свою обезьянью ладошку мне к носу поднёс, а от ладошки пахло - спать. Люди так не могут, я даже не могу описать, как оно пахло, на самом деле - но он запахом сказал "спать", а я понял.
Главное дело, я не такой уж прям чувствительный к этим ароматам. Плевать мне всегда было. И я не думал никогда, что можно вот так выговорить запахом - чтоб можно было догадаться.
Но ведь не только я понял-то, ёлки! До всех дошло, все учуяли. И Артик стал с чебурашками сюсюкаться, что правда надо поспать, а блохастая потрогала Витю за лицо, а Динька мелкую полукрысу эту посадил назад, на стол. И просто - все встали и вышли.
Пошли молча. По лестнице наверх, по коридору, где пол вроде как паркетный, но это переплетённые корни. Комната без дверей - только зелёная занавеска в проёме, из каких-то, как водоросли. Ничего там мебели не было, только мох - и на мху лежала куча подушек, из того же мохнатого, из чего у нас одеяла. Цвик показал и ушёл.
А мы остались.
Пока чебурашка не ушёл, все молчали. А как ушёл, так Витя тут же сказал:
- Я такое мудло, как ты, Калюжный, впервые в жизни вижу!
- Да пошёл ты, - говорю. - Командир лядов. Всё, хорош командовать. Не видишь, в какой мы жопе?
А Артик тут же сказал:
- В основном, мы в этой жопе из-за тебя, - и я еле удержался, чтобы не двинуть ему в морду.
А Динька чуть не со слезами в голосе выдал:
- Никакие они не чебурашки, ясно?! - и мне в самом деле стало ясно. Даже больше, чем наполовину.
Испытатель N 23
Мне было стыдно - просто душа болела.
Я раньше думал, это только так говорится - "душа болит", ведь на самом деле никакой души нет, болеть-то нечему. А вышло, что есть, и болеть может, как зуб. От стыда.
Они нас приютили, лечили и угощали. А мы ведём себя, как сволочи, как свиньи. Допустим, Артик их не обижал, он очень воспитанный, и Витя тоже, хоть и не особо вежливо держался - но Серёга ведь с нами, значит, мы все отвечаем. И если лицин подумают, что мы все - такие сволочные хамы, то будут правы в своём роде.
Они - лицин. Вернее, ли-цин, в два звука, с двумя, как бы, ударениями - человеку так сказать трудно. Мне объяснили Цвик и Гзицино: они - лицин, лицин - всё равно, что люди у нас. Потому что речь шла не о нациях, я думаю, а о всех здешних жителях вообще. Мы - "люди", они сумели это сказать, а они - "лицин".
Если бы ребята не мешали так ужасно, я бы уже больше лицинских слов понимал. Я и так уже потихоньку начинал врубаться в их язык. Запах очень много помогает, оказывается. Вот еда вообще - "дгон-го", например, а блины - "ви-дгон", похлёбка наша - "ндол-дгон", зато начинка для блинов - "дзинг-ви". Ну всё же понятно! Или, может, у меня способности к языкам!
Мне уже казалось, что оно пошло. Между словами и запахом - понятнее и понятнее. И я просто шалел от обстановки: ну, какие они спокойные ребята, лицин - до невозможности. Всё равно, что у нас на Земле спустилась бы в посёлке где-нибудь летающая тарелка, оттуда вышли бы гуманоиды зелёные - а какой-нибудь дядя Вася-тракторист пригласил бы их на чаёк к себе домой. С женой, тёщей и детьми знакомить.
Невероятная ситуация, на самом деле.
Что никто не позвонил в полицию там, на телевидение или ещё куда. Хотя у них и телефона нет - то ли в деревне нет, то ли вообще нет. И телевизора нет. И вообще непонятно, есть у них полиция, или её тоже нет.
Фишка-то в том, что они не боятся вообще. Когда Серёга схватился за нож - не испугались, удивились, по-моему. А у него был вид...
У него был такой вид, будто он собирается Лангри ударить. Ещё тогда, из-за шмоток. Даже, наверное, не из-за шмоток и не из-за ножа, а из-за того, что они нас разглядывали, когда мы мылись. Они очень спокойные, лицин, но стыда у них нет совершенно, они его не понимают. Одежда у них - пустая формальность, вот и не понимают, что людям может быть неловко...
Да и это не главное. Просто - нервы сдали.
А лицин как будто не обиделись. Они даже из-за этой выходки в столовой не обиделись, или сделали вид, что не обиделись. Всё это так устроили, что будто нам надо отдохнуть - а нам надо, не в том суть. Просто - они не хотели соваться в наши разборки.
А мне было стыдно до смерти, что у нас бывают разборки.
Стоило оставить нас всех своей компанией, как парни тут же начали выяснять, кто первый сдурил. У Вити щека дёргалась, когда он говорил Серёге:
- Ты что, козлище, не понимаешь?! Они нас встретили, как люди - хочешь, чтоб просто прикончили к чертям?! До тебя ещё не дошло, что раз плюнуть при их технологиях?!
А Серёга тут же окрысился:
- Да какие, нахрен, у этих блохастых технологии? Если ихние кошки или кто с ними из одной тарелки жрут...
И тут меня понесло.
- Никакие, - говорю, - они не блохастые, ясно?! - почему-то ужасно за них обиделся.
А Серёга:
- Блохастые! На них всяких тараканов полно, ёлки, внутри и снаружи, ясно?! Бляха-муха, ну почему, почему не люди-то, а?! Ну хоть бы плохонькие людишки, хоть поганенькие, хоть какие...
Витя раздул ноздри, сказал, как сплюнул:
