Шамиль лишь улыбнулся, глядя на ее милое лицо с капризно поджатыми губами.

А из медной граммофонной трубы, напоминавшей издалека большой причудливый цветок, доносился красивый голос страдающей женщины:

Впереди их за столиком подвыпивший мужчина поначалу рвался танцевать со своей подругой. Но та упорно не двигалась с места, втолковывая ему, что днем, да еще не в выходной, танцевать не принято. Потом мужчина, перебивая музыку и разговоры посетителей, начал доказывать, что все это глупые условности: принято или не принято в какое время танцевать. Все это выверты оборзевшего общества: на пляже можно полуголым, а вот в другом месте — признают, что не культурно. Или еще хуже —' умалишенным. И эта полиция, или как по-новому — милиция, того и гляди тебя схватит за это самое хозяйство да и в кутузку на нары. «А слыхал я, — продолжал мужчина, — что в Питере-то по Невскому проспекту голыми мужики и бабы шастают. Говорят, и правильно говорят, что революция должна касаться всего, даже трусов и лифчиков. Надо скидывать все с себя. Надо все по-новому. Одежда — это буржуазное прошлое, буржуйские выдумки, байские штучки, чтобы лишним товаром закабалить рабочего человека, чтобы заэксплуатировать человека. Одежда — это ловушка, козни империалистов. И так во всем. А уж коснешься морали, так с койки упадешь от ханжества общества. Вот ведь до чего империалисты договорились, дабы себя оправдать, что любвеобильный, но выдающийся человек — это жизнелюбец. А ежели любвеобильный мелкий человек, то это уже — развратник, растленный тип. А они себя все выдающимися деятелями считают. Чуешь — двойная мораль. Подвох. И так во всем. При этом все нарочно списывают на общественное мнение. А наше общественное мнение, как заднее колесо бружуйской арбы, которая катит к пропасти, к ловушкам — все безвольно со скрипом крутится. Вот ведь в чем дело-то. А ты — танцевать не принято?! Общественное мнение!.. Надо это общественное мнение арестовать, как заклятую вражину, да в милицию, али в чека, чтоб не озоровала, чтоб трудящемуся человеку не мешала отдыхать и веселиться, работать и рожать детей, пущай даже придурошных».

Женщина зажала ладонью рот державщему речь мужчине: «Что ты, дурень, мелешь про чека да милицию?! Ведь заберут как за контрреволюционную речь и шлепнут на дальнем Кабане…» Женщина решительно потащила за собой своего спутника к выходу. Не прошло и минуты, как за этой странной парочкой закрылась дверь, а уж их место заняла неожиданно для Шамиля Дильбар Галяутдинова, в которую в прошлую осень он был влюблен. Эта любовь, как черная туча, источала на Измайлова несколько месяцев град неприятностей и страданий. И потом, как месть за все унижения и переживания, судьба предоставила возможность Шамилю, а вернее, заставила убить мужа любимой женщины. Это произошло при задержании: он был членом враждебной подпольной офицерской организации, ставившей задачу свержения новой власти.

С ней, с Дильбар, он после этого встретился. И она готова была тогда убить его.

Сейчас Дильбар пришла в кафе с каким-то мужчиной и, кажется, еще не заметила своего отвергнутого поклонника, а точнее — ненавистного ей человека. Увидев Дильбар, у него как прежде не замерло сердце, не перехватило дух, не потерялся дар речи. Только почувствовал Шамиль какую-то тяжесть во всем теле да настроение испортилось. И тогда ему пришло в голову, что эта женщина может помешать в его работе, в выполнении задания, — совсем приуныл. Чтобы она не узнала его, он склонил голову и прикрыл лицо ладонью. К счастью, бывшая его возлюбленная села к нему спиной.

— Что-нибудь случилось? — встревожилась Сания. — Голова заболела?

Измайлов отрицательно покачал головой.

В это время в кафе вошел моложавый мужчина в очках, с усами и бородкой. Он близоруко сощурился, покрутил головой по сторонам, подошел к телефону, снял трубку и вновь ее повесил. Потом прошел через весь зал и сел в углу. Что-то было знакомым чекисту в этом человеке. Но что? Где он его видел раньше? Где-то видел. Определенно. Шамиль снова наклонил голову, прикрыл лицо ладонью и начал наблюдать за бородатым. Чекист заметил: мужчина внимательно разглядывал присутствовавших в зале. «Ищет кого-то или опасается?»

— Молодой человек, — прозвучал за спиной Шамиля мужской голос, — позвольте прикурить…

Измайлов оглянулся и… встретился взглядом с Дильбар, которая, как показалось ему, была хмельной. Ее спутник, молодой мужчина с массивным подбородком и наглыми глазами, держал в зубах сигарету.

— Спичку можно? — осведомился этот тип, жадно поглядывая на Санию.

Измайлов сконфуженно развел руками и отвернулся.

Дильбар криво улыбнулась и громко произнесла:

— Анатоль, вот этот субъект тоже клялся мне не так давно в вечной любви. Зовут его, кажется, Шамиль. И он же, негодяй, мне причинил самую большую боль на свете. А теперь преспокойненько влачится за девчонкой.

Мужчина выплюнул сигарету:

— Этот недоношенный гусенок клюнул тебя в самое сердце?! Да я ему сейчас глаз на пузо натяну… — Мужчина повернулся, схватил юношу за плечо и замахнулся.

— Не надо, Анатоль! — крикнула Дильбар. — Он же из чека.

Но ее пьяный спутник пришел в ярость и ударил чекиста по лицу. Хотя Измайлов успел подставить руку и смягчить удар, все равно искры посыпались у него из глаз. Но прежде чем получить еще один тяжелый удар, Шамиль выхватил из кармана пистолет и сильно ткнул стволом в солнечное сплетение нападавшему. Анатоль схватился одной рукой за живот, но другой рукой еще крепко держал юношу за лацканы пиджака.

Тем временем подозрительный бородач в очках встал и поспешил к выходу. Теперь он уже не сутулился, как прежде, и была заметна его военная выправка. И Измайлов сразу же признал в нем штабс-капитана Бабаева! Что делать: задержать офицера здесь или проследить его?

И когда Бабаев уже у самой двери оглянулся, чекист неожиданно для себя крикнул:

— Бабаев! Руки вверх! Вы арестованы!

Штабс-капитан в мгновение ока выхватил маузер, распахнул дверь и, прежде чем исчезнуть, выстрелил. В момент выстрела пришедший в себя Анатоль резко рванул Шамиля на себя, и пуля пролетела над ним. Неожиданный выстрел испугал Анатоля, он ослабил объятия, в ту же минуту Измайлов вырвался из крепких рук своего противника и невольного спасителя. Он бросился за Бабаевым, не замечая, что в зале поднялась суматоха. Едва чекист выглянул в коридор, еще одна пуля, выпущенная штабс-капитаном, больно вырвала из головы торчащий клок волос. Измайлов выстрелил в офицера, но тот успел нырнуть за угол, в фойе.

Чекист замер, прислушиваясь к шагам, и не напрасно: Бабаев, видимо, поняв, что его преследует один человек, решил избавиться от Измайлова в этой гостинице. Ведь он хорошо понимал: на улице у него мало шансов уйти от преследования — там милиция и красноармейцы. Это сообразил и Шамиль. И как только он нарочно громко затопал на месте, находясь в проеме двери, из-за угла выглянул Бабаев и выстрелил. Но ответный выстрел заставил офицера отпрянуть назад. Чекист чутко прислушивался к тишине — казалось, вмиг все здание вымерло. Он понимал: время и грохот выстрелов играют на него. Ведь это привлечет внимание прохожих с улицы.

Юноша снова затопал, но на этот раз выстрелов не последовало. Ага, не выдержали нервы у офицерика, и он утек из гостиницы. Чекист рванул по коридору к фойе. Но там уже никого не было. Он выскочил на улицу и увидел штабс-капитана, бегущего в сторону Булака. На улице было мало народу, и противники обменялись выстрелами. Измайлов целил по ногам. Один из выстрелов заставил офицера сильно захромать. Не прошли даром его постоянные упражнения в стрельбе. Шамиль уже считал, что дело сделано: никуда теперь не денется офицерик-то. Но тут, как назло (а может, это было предусмотрено Бабаевым), из-за угла Правобулачной улицы выкатил тарантас на мягких рессорах.