По дороге домой я заметила на улицах необычное волнение. Солдаты, растрепанные, в фуражках, запрокинутых на затылок, с руками в карманах, разгуливали группами и хохотали. Рабочие бродили со свирепым видом. В тревоге я поспешила вернуться домой, чтобы скорее увидеть князя.

В это время к нам приехал из Петрограда письмоводитель нашего нотариуса, очень умный и храбрый молодой человек. Он приехал, чтобы сообщить нам о важных событиях текущего момента и чтобы просить моего мужа настаивать на возможно скорейшем возвращении государя из Могилева. «Еще не все потеряно,— сказал он,— если бы государь захотел сесть у Нарвских ворот на белую лошадь и произвести торжественный въезд в город, положение было бы спасено». Мы с общего согласия решили, что государь, конечно, в курсе дела, что он знает, что ему следует предпринять, и что лучше всего предоставить ему самостоятельность в его действиях. Увы, увы, были ли мы тогда правы? Снова раздался звонок телефона. Мятежники только что взяли штурмом арсенал. В этот момент мы почувствовали, что почва действительно качается у нас под ногами.

Меня попросили к телефону. Это был посол Франции. «Я беспокоюсь о вас, милый друг,— сказал он,— у нас здесь прямо ад, всюду перестрелка! Спокойно ли у вас в Царском?» Я ответила ему, что признаки волнений уже есть.

Мой муж пришел в беспокойство. Он вызвал мотор, чтобы ехать к государыне. Я села с ним. Князь был в состоянии крайнего волнения. Ему не давала покоя полная неизвестность о судьбе государя, которого он обожал. Кроме того, ему в голову пришли кое-какие проекты, которые могли спасти положение.

Государыня приняла великого князя Павла (я осталась в машине), по своему обыкновению, в зеленой гостиной. И хотя во дворе было яркое солнце и очень тепло, здесь же все шторы были опущены. Она буквально металась по комнате и по растерянности мужа не заметила. На вопрос князя о здоровье детей, заболевших корью, государыня сказала:

— У всех температура. И Аня заболела. Все остальное хорошо. Только лифт не работает уже четыре дня, лопнула какая-то труба.

— Представляю, ваше величество, как нелегко вам сейчас,— сказал князь, но был сурово оборван.

— Сейчас не время говорить об этом. Что в городе?

— Говорят, анархия. И самое прискорбное — гвардия на стороне бунтовщиков.

— И это сообщаете мне вы, которому государь Доверил пост инспектора гвардии? Дожили!

Оскорбленный муж мой Павел Александрович хотел было что-то сказать, но государыня не дала ему рта раскрыть.

— Я же предупреждала вас, что гвардию нельзя посылать в окопы. Они не могут простить нам, что мы поставили их под пули, и теперь нам не на кого положиться. Где Михаил?

— Он в городе, я говорил с ним по телефону. Мы пришли с ним к мнению, что дарование конституции в этот прискорбный момент может успокоить смуту.

— К чему же вы пришли еще? — едва сдерживая себя, спросила Александра Федоровна.

— Мы полагали, что ответственное министерство... — князь смешался от такого напора государыни и не смог продолжать.

— Если бы императорская фамилия поддерживала государя, вместо того чтобы давать ему дурные советы и интриговать за его спиной,— чеканя каждое слово, говорила государыня,— тогда бы ничего не случилось!

— Я полагаю,— великий князь Павел был вынужден сдерживать себя,— что ни государь, ни вы, ваше величество, не имеете оснований сомневаться в моей преданности. И к этому могу присовокупить, что сейчас не время вспоминать старые ссоры, а необходимо во что бы то ни стало добиться скорейшего возвращения государя.

— Я просила его об этом.

Они сухо простились. Когда великий князь садился в мотор, кто-то сообщил, что толпа волнующихся и угрожающих рабочих покинула фабрики в Колпино и направилась в Царское. Время от времени где-то трещали выстрелы. Мы были очень напуганы. На каждом шагу нам встречались патрули с белыми нашивками на левом рукаве. Мы не знали, были ли это войска, оставшиеся еще верными нам или же перешедшие на сторону восставших. Повернувшись к князю, я сказала ему, что у меня предчувствие: я вижу наш дворец объятым пламенем и все прекрасные коллекции разграбленными и уничтоженными. Муж промолчал, но я чувствовала, что мое волнение передалось и ему.

Увы, позднее, после ссылки государя в Тобольск, когда ничто больше не удерживало нас в Царском, именно эти коллекции, эти богатства погубили нас, так как вместо того, чтобы бежать, пока еще было время, мы остались, будучи не в силах расстаться с дорогими нам вещами. Могла ли я предполагать, что самое драгоценное и нами любимое из всех сокровищ — жизнь сына моего, князя Владимира, будет ценой, заплаченной нами за эти богатства.

Мы возвратились домой около трех, и я была очень удивлена, найдя наш дворец на месте, лакеев в ливреях и коллекции нетронутыми.

ЛЕНИН. Что там в России? Эта мысль непрерывно преследовала меня в те дни... С осени 16-го года в Питере было 500 забастовок. Две трети из них — политические... Сейчас достаточно искры, чтобы произошел взрыв... А может быть, уже началось? Я понимал, что, возможно, именно сейчас там проверяются результаты всей нашей работы. Сумели ли мы так воспитать своих... и сумеют ли они сами, одни? Разве отсюда подскажешь? А ответы им, может быть, нужны уже сегодня...

История многих предшествующих революций была трагична. Где сейчас те великие лозунги, которые были начертаны на их знаменах,— свобода, равенство, братство, где та справедливость, за которую гибли на баррикадах? Народ, доведенный до отчаяния ценой кровавых жертв, сбрасывал ненавистный режим... А потом?

Конечно, потом на могилах бойцов за свободу клялись и произносились речи. Но плоды победы доставались отнюдь не народу. В такие моменты на сцену сразу же выползают демагоги и политиканы, которые с помощью пустых посулов прибирают власть к рукам... На смену одной шайке приходит другая.

Поймут ли это там, в России? Что там? Какие варианты? Милюков с Гучковым, если не Милюков с Керенским... А может быть, все трое вместе? Премило. Неужели все должно повториться?

Там, в Питере, найдутся, конечно, умные прохвосты, считающие себя социалистами на том возвышенном основании, что они созерцали «заднюю» марксизма, которые в два счета докажут, что хлеб, мир и свобода — мечта народа о справедливости — дело... будущего. А сегодня... сегодня есть суровая реальность, есть «государственные интересы», которые требуют для достижения справедливости... пока что жить несправедливо — без мира, без хлеба и без свободы!

Неужели одурачат? Сумеют ли наши в Питере объяснить массам, что не должно быть противоречия между тем, за что дрались на баррикадах и что получили? Тысячи вопросов... А я был осужден томиться в этом проклятом далеке...

27 февраля

Издание комитета петроградских журналистов. Сбор поступит в фонд при Петроградском обществе журналистов с отчислением 25 процентов на помощь жертвам революции и их семьям.

«Число восставших воинских частей растет с каждым часом. Можно утверждать, что почти весь Петроградский гарнизон за незначительными исключениями перешел на сторону революционного народа. Ежеминутно подходят к Таврическому дворцу все новые и новые части. Некоторые являются с развернутыми знаменами и оркестрами музыки. Их приветствуют имеющиеся в наличности депутаты Г. думы».

«Перед подъездом Таврического дворца при большом скоплении рабочей и гражданской публики выстроились воинские части, к которым вышел депутат Керенский.

— Товарищи рабочие, солдаты, офицеры и граждане,— сказал депутат.— То, что мы все собрались здесь в этот великий и знаменательный день, дает мне веру в то, что старый варварский строй погиб безвозвратно. (Гул одобрения.) Мы собрались сюда дать клятвенное заверение, что Россия будет свободной! Клянемся! («Клянемся!» — все подняли руки вверх.) Товарищи, первейшая наша задача — организация. Мы должны в три дня создать полное спокойствие в городе. Я призываю солдат и офицеров к полному единению и доверию друг к другу. Я призываю офицеров быть старшими товарищами солдат. Знаете ли вы меня? Я депутат Государственной думы Керенский! (Возгласы толпы: «Знаем! Знаем!») Верите ли вы мне? («Верим! Верам!») Я призываю весь народ заключить сейчас один прочный союз против самого страшного нашего врага — против старого режима.— Свою речь А. Ф. Керенский закончил возгласом: — Да здравствует свободный гражданин свободной России!