Вечер. Муть на душе. А, пошло все на х…
Мадам явилась на репетицию. Бриллианты во всех местах, фарфоровая улыбка, декольте в коричневых веснушках, которые не берет даже французская косметика, ну и так далее, о чем писать и то противно. Саша играл безупречно, но это была всего лишь игра. Фантик сидел по правую руку от Мадам и то и дело шептал ей что-то на ухо. Нам не сделал ни единого замечания. Мадам поцеловала меня в щеку, навязчиво благоухая «Magie Noire» (эти духи напоминают мне запах пота в интимных местах толстых старух), назвала «русской Сарой Бернар» и тут же сказала, что мне необходимо «получить соответствующее образование». Фраза показалась мне довольно двусмысленной, но, по-моему, Мадам слишком глупа, чтобы знать толк в двусмысленностях. Сделала вид, будто мне в высшей степени безразличны ее слова. (Это, кстати, так и было, но следовало умело донести до публики.) Они отбыли в шикарном лимузине цвета перламутрового кофе с молоком. А-2, разумеется, за рулем. Мне — ни слова, ни жеста лишнего. Доброжелателен, уважает за талант, испытывает дружеское расположение коллеги по искусству. Фантик увел меня к себе в кабинет и налил полстакана портвейна.
— Только без слез. Через две недели Мадам отбывает в Лондон.
— После нее… мне будет противно.
— Не было и не будет. Они вместе уже семь лет. За это время твой Бархатов успел перетрахать две трети женской труппы моего театра и, наверное, столько же, если не побольше, актрисуль из Театра киноактера.
— Она догадывается?
— Не пойман — не вор. Бархатов умелый конспиратор. Подпольщик с царь-пушкой. Пока его хватает на все, даже на искусство. Пока. Когда он превратится в импотента, он перестанет быть актером и сопьется. Могу держать пари. Бархатова ждет унылая старость.
Пью венгерский вермут и смотрю на луну. Чего-то жалко. Себя?..
На рассвете. Распущенность в женщине притягивает мужчин. Черт возьми, ну почему?..
С Л.К. весь вечер. У мамы спектакль, Алеша на кинопробах. У Л.К. легкая простуда — иначе пошел бы в театр «болеть» за маму. Я ему не верю. Рада, что не одна… Распили бутылку румынского «токая». Я валялась на тахте с сигаретой. Хотелось кого-нибудь убить. Сказала об этом желании вслух.
— Убей меня, — предложил Л.К. — Сделаешь доброе дело.
— Не переигрывай.
— Ни в коем случае. Я ненавижу себя на самом деле.
— За что?
Мною овладело, можно сказать, любопытство.
— Я ее разлюбил, но никак не могу выйти из образа.
— Влюбился в кого-то?
— И да, и нет. Скорее всего нет. Устал. Хочется спрятаться в нору. Душа гибнет под бременем греха. Увы, буду грешить дальше. Завязну по уши в тине. Буду бить себя кулаком в грудь и рвать на себе рубашку и в то же время желать переспать с тобой. Ты необычная. Чертенок в шкуре молодого барашка. И это от природы, а не от интеллекта.
Он говорил отрывистыми фразами. Это был новый образ. Образ ли?..
Я рассмеялась и, подняв ноги, стала болтать ими в воздухе. Почему-то стало легко, словно отвалили могильную плиту. Флирт с Л.К. показался забавным, хоть этот тип мне и не нравится — у него раскисшая славянская душа. Но почему бы и не попробовать?
— Ты уверен, что мне с тобой понравится? — спросила я.
— Меня хотят многие женщины.
(Ответ самодовольного самца. Но импотенты редко бывают самодовольны. Впрочем, мой опыт еще не слишком велик.)
— Большая половина из них фригидна и хочет тебя лишь из любопытства, тем более что ты смазлив. Да, шарм у тебя есть, — сказала я, все еще не чувствуя даже намека на желание.
— Ты меня хочешь?
— Только из любопытства.
Минут десять мы перебрасывались репликами подобного рода.
Потом мне стало скучно, и я спросила.
— Веришь во всепоглощающую любовь? Любовь-рок, любовь-наваждение?
— Да. Если б не верил, давно бы пустил пулю в лоб.
— Можешь пустить. Потому что никогда ее не встретишь. А сейчас можем попробовать, на что ты годишься.
Он делал это умело, но быстро выдохся. Я вздохнула, невольно вспомнив А-2.
— Не понравилось? Я сегодня не в форме. Хандра заела. Давай еще.
— Скоро придет мама…
— Да, да, но Нина всегда пьет снотворное, и я бы мог…
Я ухватилась за эту идею.
— Мог бы? Неужели? В таком случае ровно в три в гостиной на диване или на полу.
(Я хорошо знаю мамино расписание.)
— А…
— Думаю, он сегодня дома не ночует. Или же будет к тому времени безмятежно спать.
…Мы занимались этим на ковре. Меня возбуждало мамино посапывание — дверь в спальню оставалась приоткрыта. Но самое острое возбуждение я испытала, когда услышала, как в замочную скважину вставили ключ.
— Все о’кей, — шепнула я на ухо партнеру. — Никаких комплексов.
Я закрыла глаза, чувствуя приближение оргазма. Когда я их открыла, прямо надо мной стоял А-2 и смотрел на меня прищуренно и колюче.
— Она тебе изменила, да? — услыхала я из прихожей голос А-1. Потом его довольный смех. — Не расстраивайся, друг. Cosi fan tutte[10]. Но это хотя бы эстетическое зрелище? — А-1 уже был подле А-2. — Нет, мне не нравится партнер. — (Я уловила в его голосе нотки ревности: похоже, он возлагал на Л.К. какие-то надежды.) — Сань, будь другом, смени его. Камера заряжена.
Кажется, Л.К. был шокирован, хоть и попытался это скрыть. Он удалился в спальню и плотно прикрыл дверь.
День, ночь, вечер — все смешалось. Меня хотят, и я могу заказывать музыку.
Он был ошарашен, когда увидел на пороге меня.
— Не бойся — Старуха уехала надолго, а ваша домработница выходная, — сказала я и прошла мимо него в похожий на музей антиквариата холл. — Богато, но не хватает артистизма. У Старухи купеческий вкус.
— Не называй ее так, прошу тебя, — сказал А-2. — Она замечательная женщина. Ты не представляешь, скольким людям она помогает.
— Особенно тем, у кого выносливый пенис.
— Ревнуешь?
— Сейчас уже нет. Рабов не ревнуют, а жалеют. Но я не умею жалеть.
Мы вошли бок о бок в огромную гостиную с натертым настоящим воском паркетом и камином в мраморных амурах. Я взгромоздилась с ногами на мягкий кожаный диван и попросила сигарету.
— Здесь нельзя курить. У… Екатерины Викторовны саднит от дыма горло.
— Понятно. — Я достала из кармана пиджака свои сигареты и щелкнула (очень громко) зажигалкой. — А чего здесь нельзя делать еще? Вернее, что можно делать?
Он сел в кресло напротив, уставившись в какую-то точку левее моего уха.
— Она сделала для меня так много, — изрек он, все так же глядя в эту точку. — Я жил в конуре, меня не брали ни в один театр из-за анкеты, в кино снимали только в массовках. Все из-за той же проклятой анкеты. Она…
— Добрая фея из сказки, — сказала я, пуская струю дыма в высокий потолок с лепниной вдоль карниза и вокруг роскошной — как в дорогом борделе — люстры со множеством хрустальных висюлек. — Взмахнула палочкой — квартира в одном из самых престижных районов столицы, еще раз — главная роль в кино, в третий раз взмахнула — загранпоездка, ради которой простой советский актер готов неделю жрать из-под себя дерьмо и строчить паскудные анонимки на коллег. Но ты нашел более достойный выход. — Я повернула голову и посмотрела в открытую дверь другой комнаты. Там возвышалось ложе: широкое, застланное похожим на шкуру тигра покрывалом из пушистой синтетики и с длинной подушкой-валиком цвета осенней листвы возле обитой белой кожей спинки. — Более того, ты скрашиваешь одинокую старость существу, достойному…
— Прекрати. — А-2 вскочил с кресла и подошел к окну. — Тебе этого не понять. Тебе принесли все на блюдце с голубой каемкой.
— Ты уверен?
Он обернулся и окинул меня растерянным взглядом.
— Интересно, как у вас происходит это, — спросила я по возможности равнодушней. — Может, занимаясь с ней так называемым сексом, ты воображаешь меня или кого-нибудь еще из своих юных партнерш? Или же твоей старушенции достаточно, чтоб ее пощекотали под мышками и почесали ей спину?
