Прошло три года. Я все так же играла в театре и все так же была травести — почему-то я остановилась в физическом развитии, если не считать того, что подросла на семь сантиметров. Я носила великолепную неподражаемую прическу, плод вдохновенного искусства самого модного в Москве парикмахера. Ходила в джинсах и мужских пиджаках, железно усвоив слегка угловатую походку мальчишки-подростка. Но почему-то в театре все в один голос твердили, что я необыкновенно женственна и из меня бы вышла замечательная Джульетта. Но у нашего Фантика оказалась на редкость смекалистая голова, и он ввел меня в спектакль в роли Ромео. Репетиции шли тайно, об этом трюке знали далеко не все в театре. В программке значился мой сценический псевдоним — Е. Смолич, и публике оставалось только гадать, какого рода существо скрывается под блестящим трико в обтяжку и париком рыжеватых кудрей.
Премьера имела шумный успех. Ко мне в гримерную валом валили и девицы, и юноши определенных наклонностей. У Пал Семеныча странно поблескивали глаза, когда он, заключив меня в объятья, шепнул на ухо: «Наш с тобой триумф. Но не благодаря ошибке природы, а чему-то еще, мной пока не разгаданному. Нет, это не талант, хоть у тебя он тоже есть. Какая-то кроется за всем этим тайна…»
Алеша играл в том спектакле Меркуцио, и в сцене его гибели я плакала настоящими слезами. В любовных сценах мой голос звенел каким-то непонятным мне самой отчаянием, и в нем всем чудилось предчувствие трагической развязки.
После банкета по случаю премьеры Алеша отправился ночевать к нам — он не ночевал у нас с той самой ночи, которую мы провели вместе на диване в гостиной, хотя нередко заходил в гости. С Олегом они давно расстались. После Олега у Алеши было несколько увлечений, которые он называл «тщетными поисками трансцендентного идеала».
В тот вечер мы сидели рядышком на диване, оживленно обсуждая спектакль, возбужденные еще не перебурлившими в нас шекспировскими страстями, успехом, шампанским. Мама вошла в гостиную в пеньюаре и с аккуратно уложенными под сеточку волосами. Она воскликнула, всплеснув руками: «Господи, так вот же истинные Ромео и Джульетта, а наш Фантик носится с этой вислозадой Кутеповой. Этот осел ни черта не понимает в женском очаровании».
Сказав что-то еще — несущественное, а потому я не запомнила, — мама пожелала нам спокойной ночи и удалилась спать.
— Странно, — задумчиво произнес Алеша. — Мне тоже хотелось сегодня стать Джульеттой. А потом снова Ромео. Понимаешь?
— Кажется. Надо подкинуть эту идею Фантику, — сказала я, затрепетав при одной мысли о том, что Алеша будет обнимать и целовать меня, вдохновленный страстным шекспировским сюжетом.
— Но не только на сцене, а и в жизни тоже. Попробуем, а? — предложил он и обнял меня за талию.
— Давай. — Внутри меня что-то сладко заныло. — Только я… я чего-то боюсь.
— Чего? — удивился Алеша, вдруг убрав свою руку. — Я знаю, что ты девственница, и я вовсе не покушаюсь…
— Не в этом дело, — сказала я, невольно покраснев. — Я боюсь…
Тогда я так и не смогла объяснить причину своего страха, это сейчас я поняла, чего боялась: превращения травести в романтическую героиню. Но я, конечно же, согласилась на Алешино предложение пойти в мою комнату.
На всякий случай мы заперлись на крючок. Я заметила, как дрожат Алешины пальцы.
— Зачем ты отрезала свои чудесные волосы? — шепотом спросил он, и я уловила в его голосе сожаление.
Я сняла с болванки возле зеркала роскошный парик, который привезла мне из Флоренции мама, — я его даже не примерила толком, и он пылился на моем туалетном столике как напоминание о каком-то прекрасном мире, куда я не могла войти. Мое лицо в обрамлении розовато-сиреневых локонов мне показалось трепетно прекрасным. Алеша смотрел на меня, слегка прищурив глаза, потом вдруг крепко — по-мужски — схватил обеими руками за талию.
— Ты и этот старина Уильям возбудили во мне странное желание. Я хочу тебя.
У него получилось не сразу и, как мне кажется, сопровождалось болью. Я почему-то боли не почувствовала. Мне понравилось. Быть может, потому, что я не знала ничего другого. Я расплакалась от счастья. Мой дух ликовал. Алеша признался мне, что я его первая женщина, и стал клясться, что ему необыкновенно хорошо со мной. Он был в постели таким, каким я мечтала его видеть. Мое тело возбуждал дух, а не его неумелые ласки. А еще мне казалось временами, будто я двуполое существо…
Утром, когда мы втроем пили на кухне кофе, Алеша вдруг сделал мне официальное предложение. Оно прозвучало очень театрально. Более того, он встал на одно колено и поцеловал мне руку. Но судя по его лихорадочно блестевшим глазам, это был не театр. Мама, кажется, ничего не поняла. Она хлопала в ладоши и кричала «браво!». Когда Алеша ушел, сказала как бы между прочим:
— Неисправим. Я надеялась, у него это с возрастом пройдет. В юности многие этим балуются.
— Но Алеша сделал мне самое настоящее предложение, — возразила я, не оборачиваясь от раковины, где мыла чашки.
— Ах, девочка моя, Олег тоже когда-то делал мне предложение. Он-то, по крайней мере, кое-что представляет из себя в постели, хотя, конечно, не экстра-класс. Этот твой так называемый жених с вялым членом…
— Мама, не смей! — возмутилась я. — Как ты можешь быть такой циничной!
— Деточка, лучше циничной буду я, чем окружение, в которое ты попадешь, благодаря этому человеку, — голос матери стал серьезным, и в нем зазвучала неподдельная тревога. — Поверь мне, я люблю его самым искренним образом, но не до такой степени, чтобы жертвовать ради него собственной дочерью.
— Мама, ты не права. Он… он настоящий мужчина, — возбужденно возразила я. — Он удивительный, он такой нежный, тонкий…
— А, уже попробовала, — как-то слишком уж равнодушно сказала мать. — Нет, я вовсе не собираюсь препятствовать вашему браку, тем более что ты все равно меня не послушаешься, а мне бы очень не хотелось потерять тебя, деточка. Пускай Алеша, если хочет, переселяется к нам. Тем более что завтра я улетаю на съемки, а потом уеду в Пицунду.
Алеша с радостью принял предложение остаться у нас. Правда, в тот вечер я ждала его до двух часов ночи, и он явился пьяный встельку.
— Справлял мальчишник, — заплетающимся языком пояснил он. — Ну а теперь сдаюсь в твои нежные девичьи руки, моя Джульетта.
Алеша заснул, когда я мыла его в ванне. Мама помогла мне дотащить его до тахты.
— Будьте счастливы, детки, — сказала она, прощаясь с нами утром в прихожей. — И не расстраивайтесь, если у вас не сразу все получится. — Она наклонилась, поцеловала меня в шею и прошептала в самое ухо: — Только не нужно спешить с регистрацией.
Но Алеша как раз очень с ней спешил. В тот же день мы с ним сходили в ЗАГС, и нам милостиво скостили испытательный срок до двух недель. Алешу почему-то страшно взбесило то, что мы не можем стать формально мужем и женой сию минуту.
— Страна дебилов, — сказал он, когда мы возвращались домой. — Словно наша любовь принадлежит не нам, а этим чиновникам с козьими мордами.
Я ему, разумеется, поддакивала, но мне было глубоко наплевать на какую-то там печать в паспорте. В ту пору мне было вообще на все на свете наплевать.
…Небо на востоке начало слегка сереть, и вдруг полил сильный прямой дождь. Его толстые белесые нити надежной решеткой загородили вход в пещеру.
— Мы не увидим, как восходит солнце, — сказал Ян. И неожиданно добавил: — Хочешь, мы уедем с тобой отсюда?
— Хочу, — прошептала Ева.
Сью-старшая смотрела на себя в зеркало. Черт возьми, груди еще большие, хотя ей уже сделали три подтяжки. Доктор Куин не торопится, но ведь время идет, и эликсира вечной молодости не придумал никто. О да, ей к лицу эта короткая — лихая — стрижка, и седых волос еще нет. А вот бедра широковаты. От гормонов тошнит по утрам — проклятые медики не могут изобрести более безобидного средства, чем эти гормоны, от которых все тело наливается мерзкой тяжестью. Она и без гормонов чувствует себя вполне мужчиной, если бы не эти проклятые груди…
