Он так увлекся, анализируя Наталью Андреевну Левашову, что едва не упустил из виду ее дочерей, Лизу и Оленьку. Обе были белокурые, сероглазые и свежие, как розовый бутон, но на этом их сходство кончалось. Ломов сразу же увидел, что старшая Лиза – очаровательная и избалованная, а младшая Оленька избегает выделяться и держится на вторых ролях. Вместе с ними прибыл молодой взъерошенный брюнет в очках, который отрекомендовался Ларионом Масловым. Он все время улыбался, пытаясь расположить к себе присутствующих, и невпопад делал дамам комплименты, перебивая других собеседников. По его манере держать себя – не то чтобы излишне подобострастной, но явно несвободной – Ломов безошибочно определил, что имеет дело с приживалом.

«Нервный молодой человек, не слишком умный… Впрочем, говорит, как образованный. Студент? Такие, как он, увлекаются десятью идеями каждый день, но остывают еще быстрее… Интересно, что он делает в семье Левашовых?»

Он заметил, что юноша вздрогнул и переменился в лице, когда хозяйка дома, не считаясь с его присутствием, заметила Наталье Андреевне, что к ужину они ждали ее с супругом и дочерей, а теперь придется ставить еще один прибор для неожиданного гостя.

– Это мы пригласили его поехать с нами, – сказала Оленька, вспыхнув. – Мы собирались послезавтра в Петергоф, но Ларион перепутал дни и пришел сегодня.

Судя по выражению лица Варвары Дмитриевны, она относила рассеянность к числу смертных грехов и сама – уж будьте благонадежны – никогда ничего не забывала; но тут вмешался Базиль и сказал, что он распорядится насчет еще одного прибора. Таким образом, за столом оказалось семнадцать человек. Ломов сидел между тетушкой и Павлом Шаниным, который среди прочего осведомился у него, как он относится к картам. Однако в общем разговоре за столом безраздельно царила Елена Ивановна. Речь ее текла, как прихотливая река, меняя направление по несколько раз в минуту; только что она говорила о романах графа Толстого – и вот уже завела речь об угарном газе, а от него перешла к черноземным губерниям. О чем бы ни шла беседа, Елена Ивановна высказывалась свободно и определенно, с точки зрения практичной женщины, которая немало видела в своей жизни. Она не пыталась щеголять ученостью и не искала чужого внимания; ее говорливость была такой же частью ее натуры, как и медно-рыжие волосы, уложенные в подобие короны, и все ее пышущее здоровьем существо. Ломов поймал себя на мысли, что он чувствует себя как кот у горящего камина в холодной и довольно неуютной комнате. Огонь пылает в очаге, и взор невольно обращается только к нему, минуя все остальное.

– А Рязанская губерния черноземная или нет? – спросила Лиза невинным тоном. Все засмеялись, кроме Оленьки, которая ограничилась мимолетной улыбкой. Младшая сестра была большеглазая, полная, с вздернутым носиком и короткими пальцами и, уж конечно, не шла ни в какое сравнение со своей стройной, насмешливой сестрой. Сергей Васильевич подумал, что дома, вдали от посторонних глаз, сестры частенько ссорятся и старшая неизменно одерживает верх. Впрочем, Наталья Андреевна наверняка следит за тем, чтобы ссоры между девушками не перерастали в серьезные конфликты, и быстро водворяет мир.

– Говорят, если покупать землю, то лучше в нечерноземной губернии, – заметил Павел Иванович, поведя лисьим носом. – Потому что там всякий огурец можно продать с выгодой, а в черноземных губерниях всего пропасть…

– И-и, милостивый государь, прежде чем что-то продать, надо это вырастить, – назидательно отозвалась Елена Ивановна.

– Совершенно верно! – с готовностью поддакнул ее супруг.

– Признаться, лично я не охотник до сельской жизни, – сказал Базиль, улыбаясь. – Впрочем, дача – другое дело.

Евдокия Петровна заступилась за сельскую жизнь, старшие Шанины ее поддержали, в то время как супруги Левашовы высказались в том смысле, что город куда лучше деревни. Хозяйка дома неожиданно выступила на стороне Евдокии Петровны – как решил Ломов, лишь для того, чтобы досадить мужу, вслух высказавшему иную точку зрения. Елена Ивановна стояла на том, что и в городе, и в деревне есть своя прелесть. Молодое поколение, представителей которого собралось за столом аж семь человек, слушало и скучало. Больше всего, по-видимому, скучал Арсений, который даже не пытался делать вид, что предмет беседы ему интересен. Было в его облике нечто, что Ломов про себя определил как безнадежно штатское, но и среди штатских молодой поручик ухитрялся выглядеть чужеродным элементом. Ларион Маслов попытался заинтересовать всех сообщением, что, раз есть существа, которые живут в воде, и такие, которые живут на суше, одни люди вполне могут предпочитать деревню, а другие – город; но его замечание вызвало взрыв смеха.

– Ах, Ларион, Ларион! – вздохнула Наталья Андреевна. – Чего вы только не придумаете…

Ужин кончился, и общество проследовало в гостиную, где разбилось на несколько групп. Молодежь завладела роялем, и близнецы стали уговаривать Лизу спеть. Та отнекивалась, но больше для приличия. Второй кружок образовался возле Елены Ивановны: кроме ее супруга, он включал хозяйку дома, Павла Ивановича с женой и Кирилла Степановича. Наталья Андреевна села чуть поодаль, словно была сама по себе, и Ломов подумал, что этой неглупой волевой женщине просто не хочется признавать главенство рыжеволосой красавицы. По старой привычке Ломов примостился в уголке возле дверей, откуда ему было прекрасно видно всю комнату; тетушка сначала обосновалась возле него, но, когда Машенька села за инструмент, а Лиза начала петь, не утерпела и переместилась поближе к роялю. Хозяин дома отлучился, чтобы отдать распоряжения, а когда вернулся, выбрал не слишком удобное кресло недалеко от Ломова, который сразу же насторожился. «Так я и знал… приглашение, разговоры о дорогой крестной, отменная еда – все это было лишь предлогом. На самом деле Базиль не тетушку мою пригласил, а меня, и с дальним прицелом… Что-то этому прохвосту от меня нужно; только вот что? – Сергей Васильевич метнул взгляд на Арсения, который в компании сверстников стал немного оживленнее, чем обычно, и с видимым удовольствием слушал пение Лизы. – Похоже, сынок доставляет больше хлопот, чем кажется. Но я-то тут каким боком?»

– Знаешь, в последнее время я все чаще вспоминаю детство, – начал Базиль, поглядывая на непроницаемое лицо Ломова. – Кажется, только тогда человек и бывает счастлив…

– Ничего ты не вспоминаешь, – отрубил Сергей Васильевич, поворачиваясь к нему. – Говори, зачем звал.

Базиль открыл рот, потом закрыл его, глупо улыбнулся и в замешательстве правой рукой почесал левое ухо.

– Да, Сережа, ты ведь всегда был… – Он не докончил фразу и усмехнулся. – Признаться, я завидовал твоей способности переть напролом и ни с кем не считаться. Ничего, что я на «ты»? – спохватился он. – Все-таки столько лет знаем друг друга…

Лиза закончила петь, и слушатели горячо зааплодировали. Кто-то из близнецов – то ли Володя, то ли Коля, Ломов не разобрался – стал уговаривать ее спеть еще один романс, но Лиза кокетливо объявила, что ей нужен перерыв, потому что она не хочет разочаровывать собравшихся посредственным пением. Ларион попросил позволения сесть за рояль рядом с Машенькой, и они стали негромко импровизировать в четыре руки. В другой части гостиной Елена Ивановна обсуждала с Кириллом Степановичем какой-то животрепещущий вопрос, забрасывая его словами. Ломов внимательно посмотрел на них и решил, что холеный красавец когда-то был неравнодушен к рыжей говорунье, но она дала ему от ворот поворот, о чем он, возможно, до сих пор в самой глубине души жалеет. Есть такие оттенки взглядов, думал Сергей Васильевич, по которым можно многое прочесть; так, по Елене Ивановне заметно, что она относится к Кириллу Степановичу по-дружески, но чуть-чуть свысока, он пытается вести себя непринужденно, но не сводит с нее глаз и слишком искательно улыбается, а Порфирий Филиппович не то чтобы бродит вокруг, зеленый от ревности, но уж точно держится начеку и не упускает ни одного слова из разговора. Ломов был вовсе не прочь продолжить свои наблюдения, но его отвлек хозяин дома.