И от этой боли некуда деться,

Оттого, что своею ручкою мягкой

Ты взяла меня прямо за открытое сердце.

Может, ты уйдешь равнодушно в будни,

В последний раз улыбнувшись неловко,

Сердце мое, оно не забудет

Милую девочку с упрямой головкой.

— А, слезливое бормотанье! — Ромка поморщился, прочитав еще раз, скомкал бумагу и бросил под стол.

— Заметка в стенгазету? — иронически спросил наблюдавший за ним исподтишка Светик.

— Да, так. Не обращай внимания.

— Как же не обращать, если друг ничего не ест, а ночью вздыхает так жалобно, будто плачет?

Ромка ничего не ответил, а просто встал и вышел на улицу. Он не видел, как Светик нырнул под стол и достал скомканную бумажку...

* * *

Вроде бы совсем немного осталось — две недели. Но тоска по дому все сильнее. А тут еще агроном с улыбочкой:

— Кто вам сказал, что до первого сентября уедете? Это уже как хлеб уберем!

Вдруг заорала Алка, будто с цепи сорвалась:

— Это безобразие! Нам гарантировали! Мы в Москву будем жаловаться! Дойдем куда нужно.

— Тише, тише, — примирительно похлопал ее по плечу Ромка.

— Что тише? — огрызнулась Алка, и он поразился, сколько в ее глазах было злости. — Сам блаженненький, так и другие должны страдать?

— Дура! — начал сердиться Ромка. — Врезать бы тебе, так ведь осудят...

Алка съежилась и отошла. Агроном растерянно посмотрела ей вслед.

— Вот ведь скаженная! Я хотела договорить и не успела... Совхоз взял обязательство досрочно уборку кончить. Так что, наоборот, зря держать вас не будем.

Через день Алке принесли телеграмму. Та прочитала и заплакала навзрыд.

— Что, что такое? — окружили ее девчонки.

— Мама серьезно заболела, — и сунула телеграмму подошедшему Стасу.

— «Срочно выезжай матери гипертония отец», — прочел он вслух встревоженным голосом.

— Да, плохи дела.

— Вот видишь, телеграмма врачом заверена, — шмыгнув носом, деловито добавила Алка.

— Надо действовать, — решительно сказал Стас. — Ромка, сбегай в гараж, узнай, может, кто на центральную едет. А ты вещи собирай, живо. И не нюнь. Самолетом отправим.

И уже через полчаса Алку с чемоданом из желтой кожи усадили в кабину полуторки. Девочки целовали ее и совали наспех написанные письма домой.

Ромка, как и остальные, махал рукой вслед машине, испытывая щемящее чувство вины перед Алкой.

— Умеют же люди устраиваться! — сказал рядом стоявшая Натэллочка.

— Что ты болтаешь? У человека мать заболела...

— Действительно, блаженненький, как Аллочка выражается. Что такое гипертония, знаешь?

— Что-то с сосудами, по-моему.

— Повышенное давление.

— Ну разве это хорошо?

— Плохо! Но этой болезнью болеют десятками лет и никто не умирает. Я знаю, что у Алкиной матери — гипертония несколько лет.

— Так, может, приступ?

— Какой приступ? Просто Алка написала, что хочет скорей домой. Вот отец и расстарался.

— А как же подпись врача?

— Так он заверил все правильно: у нее же действительно гипертония.

— Значит, все эти слезы...

— Бутафория, мой милый. Просто по дому соскучилась.

— Так ведь все по дому соскучились, но никто же не убегает. Вот ты, например...

— Что ты! — ужаснулась Натэллочка. — Мне папа никогда дезертирства не простит.

— Ты правильно сказала — дезертирство.

Ромка себя чувствовал так, будто его обмазали чем-то липким и грязным. Было как-то неудобно смотреть другим в глаза.

«Как же так получается? — размышлял он. — Сверху человек вроде бы один, а внутри — другой?»

Они со Светиком давно уже придумали игру, в которую обычно играли в троллейбусе. Разглядывая пассажиров, старались угадать, кто на какой остановке сойдет. И так в конце концов навострились, что угадывали почти безошибочно.

Эта дама в модном платье сойдет, конечно, у Арбата. Видно, что коренная москвичка, живет там, в одном из узеньких, кривых переулков. Супружеская пара выйдет у Вахтанговского, ясное дело, в театр собрались. Этот парень костюм едет покупать в «Руслан», черноусый гражданин в широкой кепке следует до Дорогомиловского рынка. Ну, а это — свой брат, студент. Даже носок дырявый виден. Сойдет, конечно, на Студенческой.

Небезуспешно угадывали профессии пассажиров. Этот — рабочий, тот — служащий какой-нибудь мелкой конторы, а этот в кожаном пиджаке, — либо маститый журналист, либо малоизвестный артист.

А вот попробуй угадать, какой человек перед тобой? Взять ту же Алку. Когда сюда ехали, активнее ее не было. Первой в отряд записалась, речи говорила. И вроде от работы не отлынивала. И первой сбежала. Показала, что глубоко наплевать ей на всех.

А вот Михаил — наоборот. Казалось бы, лодырь, шут гороховый. Но когда ногу вывихнул и ему предложили уехать в Москву, чуть не застонал:

— Что вы, ребята! Как же я без вас вернусь? Стыдно в глаза будет смотреть.

Или тот же Светик. Они все лапки кверху, а он пошел к секретарю парткома. А Василий. Как взялся кашеварить, так стряпает до сих пор без единого слова.

Хотя есть такие типы, которых сразу видно. Тот же Евгений. Как был гад ползучий, так и остался. Подошел тут как-то к Светику и Ромке:

— Что-то вы, братцы-кролики, на меня косо смотрите?

— С чего ты взял? — великодушно сказал Светик.

— Ну, тогда ладно. Меня будете держаться — не пропадете. Если, к примеру, Андрей в отношении вас снова начнет права качать, я его вмиг к ногтю!

— Ты? Каким же образом? — удивился Ромка.

Евгений гаденько хихикнул:

— Помнишь, на выходной мы в центральную усадьбу ездили?

— Ну?

— Там девчонок с нашего курса встретили. Андрюша наш, конечно, хвост трубой. Они ему говорят: «зазнался, как командиром стал». Ну, он, чтоб доказать, в совхозный сад залез, там мичуринская скороспелка какая-то: его и цапнули. Ели скандал замяли.

— Кошмар, — расстроился Ромка.

— Конечно, кошмар, — подтвердил Евгений. — Он потому и с управляющим тише воды был. Когда машину с зерном украли, помнишь? Скандала не хотел. За свою шкуру каждый дрожит!

— Подлец ты, Женька! — убежденно заявил Светик.

— Может быть, — легко согласился он. — Но порядочный!

— Порядочный подлец? Разве так бывает?

— Конечно. Я ведь Андрея не шантажирую. А мог бы — ты мне работу поденежней и полегче, тогда я буду молчать. Но я же этого не делал? Вот если он на мозоль мне наступит, держись.

— Иди отсюда, неохота об тебя руки марать, — свирепо сказал Ромка.

— Пожалеешь, — заметил Евгений.

— Что, обгадишь? Не боюсь. Как-нибудь отмоюсь. Но и ты не взыщи, попадешься где-нибудь в узком месте.

Друзья весело захохотали ему вслед.

— Плюгавенький человечишка! — сказал Ромка.

— Потому он и ищет самоутверждения таким способом, — заметил Светик.

— Это что, по Достоевскому?

А какой он сам, Ромка? Веселый? Добрый? Пожалуй. А сила воли, а принципиальность? Потом, когда старше станет? А сейчас лучше не портить нервы? Так хороший он или плохой? В этом еще предстояло разобраться.

...Темп уборки начал спадать. Ребята сердились:

— Как же мы быстрей закончим, если в час по чайной ложке зерна привозят!

— Так и должно быть, — хитро улыбалась агроном. — Остаточки подбираем.

И вот она сияющая примчалась на ток:

— Совхоз рапортовал о досрочном завершении уборочных работ.

— Урра! — закричала бригада.

— Пришла телефонограмма. Сегодня после обеда устроим вам баньку, а завтра отправляетесь на центральную и домой!

Прощание было неожиданно трогательным. Незаметно они успели полюбить и Кузьмича, и Ваню Дудку, и некрасивую девушку-агронома, и даже старика бухгалтера, который на прощанье сообщил, что каждый из них заработал вполне приличную сумму, каковую получит в центральной бухгалтерии. Ромка даже сбегал утром попрощаться с кобылой Машкой. Сунул ей кусок хлеба с солью. Та в знак благодарности попыталась его ущипнуть.