Еще Иван думал о том, что за все и всегда приходит счет, и что просто так ничего не бывает, и что всякий приличный человек за жизнь проступков наберет, – а хоть и не уголовных, – на два пожизненных срока с поражением в правах.
Список проступков закрывал совсем свежий, вчерашний: он не помог упавшей женщине. Накануне мартовская ростепель сменилась заморозками. Иван пересекал двор по обледеневшей буграми дорожке, перебирая ногами, как конькобежец на повороте, и едва разминулся со встречной женщиной. Одной ногой та ступала в неглубокий сугробчик, а другой скользила по наледи. В руках она несла пакеты. Глядя под ноги, они проскользили мимо друг друга, шаркнув рукавами. Спустя несколько секунд за спиной раздался вскрик и звук отнюдь не мягкого падения; с треском что-то лопнуло, брызнуло, цокнуло стеклянное. «Надо бы развернуться, помочь», но ноги несли его дальше, вперед, и чем дальше он отходил, тем сильнее ему хотелось вернуться. «И действительно же, надо вернуться», – думал уже в магазине. – «Протянуть руку, сказать какую-то ерунду, мол, ну и погоды нынче, хоть с мешком песка ходи. А то и подшутить незлобно: что вы там нашли такое, что аж упали. Или нет, лучше даже так: вот же вы лежебока, травмпункты не резиновые, спасу от вас нет… А там, глядишь, за разговором, может, и проводить до дома». Из магазина зашагал той же дорогой, чуть быстрее, чем обычно. Женщины на тропинке уже не было, только порванный пакет лежал на обочине, да разбитая банка маринованных помидоров разметалась красными ошметками по чистому снегу.
Этим проступком список закрывался, а зачинался он еще трехлетним Ваней. Родители взяли Ваню в гости к двоюродному дяде. Скоро он утомился от застольных разговоров взрослых, захотел спать, и его отнесли в соседнюю комнату, на кровать. Укладываясь под покрывало, он нашел металлический кругляш: огромный, пятнистый медный пятак. Сжал его в кулачке и заснул. А когда проснулся, само собой как-то получилось, что положил пятак в карман. Он потом, лет через десять, хотел вернуть. Конечно же, с процентами, тысячей извинений, реверансами, поклонами и прочими книксенами: молод был и глуп, бес попутал, и ведь такая ерунда, но – прошу понять и простить мальчонку… И спустя двадцать лет тоже хотел, только вот дядя в Австралию эмигрировал, но, впрочем, так получалось даже интереснее: не просто привет из прошлого, а – межконтинентальный привет, и чем не повод съездить в гости: на месяц, а то и на два, чай не чужие люди, когда еще свидимся. А спустя тридцать лет дяди уже не было в живых, и все опять куда-то эмигрировали, неведомо куда; один только дядюшкин сын остался, которого он в глаза не видел и знал только, что зовут его Джон и что по-русски он знает только три-четыре мата; то есть выпить с ним еще можно, а вот поговорить больше получаса – это едва ли, тоска…
А в семь лет у Вани выпал молочный резец. Через образовавшуюся неприглядную дыру научился посылать плевки с необычайной точностью и силой. Дошло до того, что стал на спор бить плевками лампочки. В школьных туалетах лампочки кончились довольно скоро, пришлось гастролировать по подъездам. Сколько людей расквасило себе носы в потемках? Но и этим не кончилось. Однажды спорщиков и любопытствующих застукали, надавали подзатыльников и сдали родителям. В ходе непринужденной воспитательной беседы с отцом Ваня лишился еще одного зуба, соседнего. Дыра, или, если угодно, технологическое отверстие, утратило свое функциональное свойство, но тотчас приобрело другое: теперь Ваня мог свистеть. Свистел долго, пока не позвонили из школы:
– Петр Александрович? Ваш сын стекло в школе разбил.
– Ну, велика потеря, – отвечал в трубку отец, ласково глядя на Ваню и одной рукой высвобождая ремень из брюк, – завтра приду и вставлю, не впервой.
– Это вряд ли.
– Что – вряд ли?
– Вряд ли вставите.
– А что, стекло специальное какое-то?
– Специальное. В очках директорских.
И ведь все случайно получилось: гогоча и улюлюкая, бежал по школьному коридору и столкнулся с директором Виталием Фотиевичем, которого все звали Виталием Фотоаппаратовичем. Он схватил Ваню за ухо и даже слегка приподнял над полом. Ваня набрал полные легкие для крика, но не закричал, а засвистел. Свистеть он умел хорошо, слишком хорошо, об этом знали все, и нелишне было бы знать и Виталию Фотиевичу, но он не знал. Спустя секунду директор ощутил неприятный резонанс, и из его очков выпала левая линза. Ваня поднял ее, обтер о штанину:
– Ваше очко, Виталий Фотич…
…И вот – пришла расплата. За все лампочки, пятаки и линзы.
В таких мыслях прошел остаток воскресенья. Тысячи людей вставали перед Иваном Петровичем, тысячи глаз смотрели в одну точку с печалью и укоризной, и этой ничтожной точкой был он, он, он – Иван Петрович.
Читал медицинский справочник и темнел лицом все гуще и гуще. Глубокой ночью даже захотелось взвыть, от чего он воздержался только лишь из-за боязни разбудить соседей, милейших тихих людей.
Ранним понедельничным утром измотанный Иван Петрович выстрелил собой в аптеку. Фармацевт, отчаянно молодящаяся женщина, долго не могла понять, зачем покупать настойку календулы, если, во-первых, она невкусная и, во-вторых, есть настойка боярышника, отлично зарекомендовавшая себя как вкусовыми, так и прочими качествами. Иван мычал, мотал головой и показывал на ухо, и этим еще больше разжигал ее азарт продавца («Цвет – ну чистый коньяк!»). Потом она все же с опаской заглянула в его ухо, как, должно быть, заглядывают в пасть льву, и посоветовала сходить в поликлинику.
В поликлинике Иван Петрович не был давно. Не болел, хроническими заболеваниями не страдал, на здоровье не жаловался. И вообще не жаловался, не имел такой привычки.
Рук-ног не ломал. Точнее, рук-ног себе не ломал, но то – история давняя, из опыта работы крановщиком; да и, как растяпе, тогда было указано: «Если ты стропальщик, так лицом не торгуй и ветошью не прикидывайся, а смотри в оба и когда надо – отскочь» – и добавить к этому решительно нечего.
Со своим телом давно уже заключил ряд дипломатических соглашений. С головой – о дружбе и согласии, с желудком – о взаимных интересах, с легкими – об общем воздушном пространстве, с мочеполовой системой – о добрых намерениях. Соглашения соблюдались свято.
В общем, в поликлинике Иван не был лет тридцать пять, со времени обязательной медкомиссии при приеме на работу. Но по старой памяти помнил всё поликлиническое великолепие: осаждающую справочное окошко толпу неопрятных стариков, прикрывающие развал самодельные агитплакаты со страшными картинками, номерок к хирургу на 6 часов 15 минут утра.
Встал в очередь к справочному окну. Кругом – разноцветье и разномастье: шелестят бумажками и мнут пожелтевшие полиэтиленовые пакетики с документами пенсионеры разных возрастов и весовых категорий, тренируют болезненные позы симулянты и любители «побюллетенить», нетерпеливо вытягивают бритые шеи ребята с отпечатком на лицах простой и ясной заводской судьбы.
Самые частые слова здесь «медицинская карта». Ее просят, ищут, требуют выдать на руки или отнести в такой-то кабинет, сделать выписку, разыскать, завести новую взамен утерянной, достать из-под земли, материализовать из ниоткуда. А вот еще новое модное слово – «истребовать»: некоторые угрожают истребовать по суду. Стоя в очереди у справочного окна, легко представить, что в мире нет ничего важнее медицинской карты.
Очередь двигалась медленно.
– Издевательство над людьми… – сказала какая-то старушка.
«Вот, сейчас начнется». Он называл это самовозгоранием. Такое бывает в долгих очередях и поездных купе: у всех накипело, и всем есть чего рассказать, но – кто-то должен начать первый, кто-то должен прорвать плотину, нарушить напряженную тишину. Такой смельчак находится, он говорит заведомую ерунду про издевательство над людьми, или про погоду, или про цены; и все смотрят на него с обожанием, теперь каждый получает шанс развернуть перед случайным собеседником эпическое – как правило – полотно. И спустя каких-то полчаса вас уже несет по волнам чьей-то тяжелой жизни, в которой муж-работяга умер рано, потому что пил и, кстати говоря, по этому делу поколачивал, но в целом, в целом неплохой был человек, а сноха лентяйка и плохо моет полы, даром, что из неблагополучной семьи, не чета нашей, не чета, но зато внучка – внучка! – такой ангел, такое дите, такое золотце, что неровен час можно и ослепнуть, вот фото, смотрите и не говорите, что вам не показывали, нам тут четыре годика.
