Видимо, что-то произошло... или вот-вот должно было произойти, что-то из ряда вон выходящее, вынудившее Хозяина воспользоваться аварийной связью, и это "что-то" так или иначе имеет отношение к Берии, которого он, Адам, боялся даже больше самого Хозяина. Его непредсказуемости боялся, этой мертвящей пустоты за рыбьими стеклами очков, которые делали его похожим на доброго учителя мертвых языков или каких-то тайных наук. Все эти годы Берия подбирался к нему, словно терпеливый лис, но до некоторых пор что-то его сдерживало, и вот сейчас на Ближней даче в Кунцево придется встретиться с ним лицом к лицу. И с каждой минутой, приближающей эту встречу, Адама охватывало все большее и большее беспокойство. Снова и снова на разные лады прокручивал услышанное по аварийной связи, пытаясь разгадать, какая его подстерегает опасность. Ясно одно: Берия - враг, и он, Адам, что-то должен сделать, чтобы помешать врагу осуществить задуманное. И уже в скоростном метро вспомнил все: последние застолья, больше похожие на поминки, где пьют много, но не для радости, а чтобы скорее забыться, и это постоянное, словно повисшее в воздухе, ожидание - кто следующий? И то, что следующим оказался Берия, сам всесильный Берия, можно сказать, его, Сталина, правая рука, могло означать лишь одно: мир рушится - и как бы под его обломками не потерять головы. Но даже он, Адам, не смог бы сейчас сказать (хотя и думал над этим неустанно), какую цель преследовал Сталин, раз за разом провоцируя Берию: желание показать, кто действительный в Кремле хозяин? Или предчувствие конца, который уже известен и хочется в последний раз поиграть со своей жертвой? Вопрос только в том, кто жертва?
23.
"Черный Паккард" еще хранил ее тепло, но холод ночи постепенно брал свое, замедляя даже мысли. А Нино ушла... словно это ушел он... шаг за шагом проделал ее путь и, возможно, в эту самую минуту...
Невольно вздрогнул, шевельнув пальцами, будто искал кнопку, чтобы остановить время. Но светящиеся стрелки часов неумолимо приближались к пяти, впереди смутно застыла тень Надорая, который уже давно научился, как собака, по каким-то одному ему понятным флюидам угадывать малейшие перемены в настроении хозяина и сейчас облегченно вздохнул.
Наверное, отдай он, Лаврентий, ему приказ - смёл бы все на своем пути: и этот с виду неприступный забор с его задвигающимися тюремными воротами, и похожую на блиндаж каптерку с молодцеватым офицером, в обязанности которого входило следить за кнопкой вызова и открывать ворота. Даже он, Берия, был ему не указ. Во всяком случае, пока. Подчинялся только Хозяину. Последний островок, в который, как шагреневая кожа, ужалась теперь вся его власть. Последний оплот последнего императора... диктатора и тирана. Последняя ночь.
Но, как всегда, кто-то бывает и даже должен быть первым, и так уж получилось, что эта роль выпала его, Берии, Нино, его несравненной Нино, которую он, можно сказать, собственными руками отправил в логово дракона, пожирающего своих детей. Единственный шанс, последняя возможность доказать верноподданность, чтобы уцелеть. Через это прошли все: Молотов, Калинин, Буденный... И теперь на очереди он, Лаврентий. А ведь думал, надеялся пронесет... Сталин не осмелится... не допустит... Но вчера за ужином Сталин вдруг сказал: "Ты вот, Лаврентий, человек хороший, а жену свою Нино до сих пор скрывал. Совсем обычаи забыл? Или слишком гордый стал, голова закружилась от успехов, думаешь, что незаменимый, а у партии незаменимых людей нет...", - и его желтоватые глаза стали совсем узкими. Совсем, как у змеи перед решающим броском.
И вот уже скоро час, как его Нино там, а он вынужден чего-то ждать, и хотя подобный вариант тоже прорабатывался, до конца не верилось, что "усатый" клюнет... В итоге его, Берию, не пустили даже за порог. Скорее всего потому и пригласили, чтобы не пустить. Напомнить ему его место. Знакомая школа иезуитов и их методы. Приблизить, чтобы уничтожить. Доверить, чтобы обвинить. Непредсказуемость абсурда, которая уже давно стала нормой жизни. Теперь умные не нужны. Они только все путают. Умные - это всегда проблемы. А глупые умеют хорошо исполнять приказы. Это для них жить стало лучше, жить стало веселее, потому что еще из глубины, можно сказать, веков тихой поступью неумолимо наступает и приближается "эра светлых годов" - эра посредственностей, идиотов, и вся история готовится повториться с начала, с того самого момента и места, когда первым словом было слово - Бог, и этим Богом должен стать, разумеется, "человек из стали" - Иосиф Сталин.
24.
Но в следующую минуту что-то вздрогнуло и покатилось, словно снежная лавина набирала силу. Сзади одна за другой начали подъезжать тяжелые военные машины. Из них высыпали люди. В белых маскхалатах двумя цепочками разбегались в стороны. Это подоспел полковник Саркисов. Значит, произошло, свершилось! Его Нино удалось задуманное...
К "Паккарду", похрустывая снегом, подбежал какой-то человек. О чем-то негромко доложил Надораю, который сразу пришел в движение:
- Сигнализация отключена, охрана обезврежена. Сейчас откроют ворота...
Но он уже и сам все понял. Впереди сиреневато забрезжил просвет. "Паккард", как подстегнутый кахетинец, лихо взял с места и устремился по аллее, ведущей к дому. В темноте деревья казались часовыми, вытянувшимися по команде "смирно" для встречи высокого гостя. Короткий разворот - и машина замерла у знакомого подъезда. Сколько раз он, Лаврентий, бывал здесь! Только тогда встречала музыка, горел свет в окнах, сверкала кавалькада автомобилей, согласно строгой иерархии, в которой он был сперва последним, но постепенно опередил всех. Но главный хозяин всегда был один - с блуждающей улыбкой, скрипуче покачиваясь на носках (старая привычка казаться выше) он взирал на мельтешащих внизу (точно навозные жуки) всех этих генералов и членов... таинственной организации Политбюро, на которых он мог бы сейчас плюнуть или справить нужду и все бы сделали вид, что ничего не случилось, не произошло (похожую сцену он видел в каком-то трофейном фильме: черные шляпы, черные лимузины, могущественная организация, которая фактически правила миром и жила по своим законам - жестоким, но справедливым. Что-то вроде таинственного ордена иезуитов, только на современный лад и всемирнее, не то что его партия, безмерно разросшаяся свора разжиревших боровов, которых пора отстреливать и оскоплять, чтобы не успели дать дурное свое потомство). Некоторым из гостей радушно пожимал руки, других не удостаивал даже кивком, а потом за столом вспоминал о них, будто видел впервые.
Обычно веселье сразу набирало силу, и чем громче произносились тосты, чем развязнее становились голоса, тем сильнее под шкуры забирался страх, который не могла задушить даже водка.
А игра еще только начиналась. Еще не выбрана жертва и не намечены загонщики. Да и сами "стрельцы" в любой момент могли стать жертвами (что в общем-то даже демократично уравнивало всех в правах). И, как всегда, случайность правила бал: случайный взгляд (который, как правило, первым и выдавал жертву), случайное слово (что у трезвого на уме, то у пьяного на языке), случайная глупость, случайный ум.
Самое, конечно, главное было в том, чтобы никто до самого конца не знал (порою даже сам хозяин), что будет с намеченной жертвой. Все зависело от того, как она поведет себя в игре. Тут решал все только Он - ни с чем не сравнимый томительный момент выстрела, а точнее, его ожидание... после которого или все бросались поздравлять жертву, или... никто уже не подавал ей руки, чтобы, не дай бог, не заразиться ее опущенностью. Почти как в тюрьме и по ее законам. "Наметить жертву, все подготовить, беспощадно отомстить, а потом пойти спать," - как когда-то сформулировал сам Coco.
Но сперва сама охота. Гон начинался с первого тоста. Некоторые предпочитали напиться сразу, чтобы естественно выпасть из игры и оказаться потом ни при чем. Но Хозяина не провести - ему известны все уловки наперед, а значит, и наказание последует неотвратимо. Можно просто занять место жертвы.
