– Ты можешь пойти хоть в тапочках, а эти просто взять с собой и обуть уже в Айсберге, перед тем как войти в номер.

Её идея мне очень понравилась: ведь, чтобы взять с собой туфли, понадобится сумка, а значит – одной возможной проблемой становится меньше.

Соседки, тоже собирающиеся на работу, не заговаривали со мной, не поднимали глаз и скользили мимо, как тени. Не думаю, что это было проявлением равнодушия: скорее, они избегали меня как напоминания о том, что каждую из них в любой момент может постигнуть та же участь.

Чтобы не действовать им на нервы и не оттягивать неизбежное, я закинула дурацкие туфли в свою пляжную сумку (здорово, что теперь не придётся объяснять, зачем она мне нужна), обула кроссовки и повернулась к замершей рядом Алле.

– Ирэн сказала – третий люкс, да? Это на последнем этаже? Я одна пойду, не надо меня провожать.

Алла приоткрыла рот, собираясь запротестовать, но я не дала ей такой возможности.

– Не бойся: если бы я хотела что-то с собой сделать, у меня на это был целый день!

– Но Ирэн…

– Ирэн ничего не узнает. Какая ей разница, припрусь я к Ховрину сама или с тобой? Главное, что припрусь.

Наверное, Алле тоже хотелось, чтобы я поскорее исчезла с её глаз и своим обречённым видом не напоминала о нашем незавидном положении, о нашей полной беспомощности и бесправии. Она поколебалась несколько секунд, а потом протянула на ладони две белые таблетки.

– Вот. Выпей сейчас. И просто потерпи до утра.

Откуда-то сбоку появилась до этого не замеченная мною Ася, молча подала стакан с водой. Я взяла его, закинула таблетки в рот, отпила воды и, подхватив сумку с туфлями, повернулась к дверям.

Алла что-то сказала мне вслед, Ася, кажется, опять начала всхлипывать, но я не остановилась и не обернулась. Торопливо сбежала с крыльца, свернула за угол и только здесь, наклонившись к земле, торопливо выплюнула на траву обе не проглоченные таблетки.

К ожидающему меня, надо полагать, с нетерпением Ховрину я заявилась на пятнадцать минут позже назначенного срока: пришлось дойти по темноте до Русалкиной ямы и только потом подняться к Айсбергу. Третий люкс оказался пентхаусом, занимающим половину этажа: мой нынешний хозяин явно любил жить на широкую ногу. Дверь была приглашающе приоткрыта, внутри надрывался телевизор, так что стучаться я не стала. Просто перешагнула порог и, как была, в мокрых кроссовках, с которых сыпался морской песок, прошла дальше, в приглушенные золотисто-бордовые тона роскошного номера.

Ховрин возлежал на огромном диване посреди такой же огромной гостиной, освещённой лишь мерцающим камином и яркими южными звёздами, заглядывающими сквозь стекло прозрачного потолка. Он выглядел умиротворённым, крайне довольным жизнью и на меня взглянул почти благосклонно.

– Ну, вот и ты, дикарочка, – молвил Ховрин после того, как мы вдоволь насмотрелись друг на друга. Он – с дивана, сквозь клубы сигарного дыма, я – от порога гостиной. – Видишь, как оно получилось? Бегала ты, бегала, а всё равно ко мне и прибежала. И где сейчас добрый дядя Доннел? А нету дяди Доннела, наигрался он с тобой. А я, как и обещал, тут как тут. Теперь моя очередь играть.

Он начал приподниматься, и я напряглась всем телом, но Ховрин просто сменил лежачую позу на сидячую, не менее расслабленную. Ему явно хотелось растянуть удовольствие, вдоволь насладившись тем фактом, что я наконец-то в его руках. И дать мне возможность как следует это прочувствовать.

– Неплохо выглядишь, – Ховрин демонстративно медленно скользил глазами по моему телу, облачённому в дурацкое алое платье, почти не прикрывающее промежность и оставляющее открытой верхнюю часть груди. – Прошедший год пошёл тебе на пользу, теперь ты больше похожа на женщину. Вот только взгляд слишком наглый, но это я сегодня исправлю.

Мой взгляд наглым не был, он был просто очень спокойным и отстранённым: я по-прежнему наблюдала происходящее, как интересное, но далёкое от реальности кино. Однако для того, чтобы Ховрин начал заводиться, хватило и этого.

– Почему ты не в туфлях? – спросил он неожиданно резким, визгливым голосом, напомнившим мне нашу первую беседу в ресторане. – Я же велел передать тебе туфли!

Я качнула пляжной сумкой, которую держала в левой руке.

– Я принесла их с собой, сударь.

– Какого чёрта ты не пришла в них сразу?! Что за говнодавы на тебе… вот дерьмо, ты заляпала ковёр!

Ховрин по-бабьи всплеснул полными руками и разразился бранью, разбрызгивая слюну. Но я видела, как в его красноватых от лопнувших сосудов глазах разгорается злобная радость, и понимала, что всё это тоже часть запланированного действа, что садист нарочно распаляет себя перед тем, как приступить к удовлетворению своих гнусных потребностей.

А этого я дожидаться не собиралась.

Приподняла сумку, приоткрыла её, вопросительно посмотрела на Ховрина.

– Так мне надеть туфли?

От неожиданности Ховрин поперхнулся собственной желчью, смешно кудахнул. И завизжал ещё громче:

– Ты должна была прийти в туфлях сразу, дура! Если бы я хотел, чтобы ты переоделась здесь, то и оставил бы их здесь! Идиотка, всё испортила! Ничего, сейчас я вправлю тебе мозги, сейчас… что… ты…

Ховрин как раз попытался встать и очень удачно замер в полуприсяде, растерянно раскрыв рот и вытаращив на меня водянистые глаза. В один из этих глаз я и загнала тяжёлый стальной шарик, который за долю секунды до этого вложила в кожеток стремительно выхваченной из пляжной сумки Пчёлки…

Эпилог.

Яринка опять оказалась права: я сумела вырваться из Оазиса. Вот только лучше бы ей никогда не узнать, как именно это произошло и чем должно для меня закончиться.

С моря остров выглядел как нарядный жёлто-зелёный торт, увенчанный сверкающей под полуденным солнцем луковкой Айсберга. Прекрасный, словно сказочный мираж, фата-моргана, райский уголок из детской книжки про далёкие жаркие страны… если не знать о его предназначении.

Лежать на спине было неудобно, кровь из разбитого носа текла прямо в горло, и я неловко перевалилась на бок, прижалась щекой к палубе, на которую меня швырнули с причала, как мешок картошки. Зато здесь было прохладно, морской бриз освежал кожу, трепал остатки глупого красного платья. Но после темноты и духоты, в которой я оказалась заперта на несколько дней, даже этого хватило, чтобы почувствовать себя лучше. И того, что солнце теперь ласково заглядывало в лицо, а не слепило безжалостно, как в первые минуты, когда меня только вытащили на воздух…

…солнечный свет оказался таким неожиданно ярким, что смотреть на мир не было никакой возможности. Так, с зажмуренными глазами, я и потащилась за парочкой охранников, подхвативших меня под руки с двух сторон. Потащилась в буквальном смысле слова, почти волоком. Не скажу, что это было плохо. Мне даже не пришлось перебирать ногами: они всё равно висели, не доставая до земли, да и сил в них почти не осталось, – так что, думаю, я всё равно не поспела бы за своими конвоирами. Они очень торопились.

Когда глаза начали привыкать к солнцу и я смогла слегка приоткрыть их, то, как и ожидала, увидела, что меня тащат к причалу, вниз по лесенкам, мимо аккуратных пряничных домиков Оазиса, мимо качающихся пальм и нарядных павлинов, которых с наступлением весны снова выпустили гулять по всему острову. Я вдруг пожалела, что не смогу в последний раз пройтись по этим улочкам, вдыхая запах горячего песка и слушая крики чаек. Всё-таки Оазис успел стать частью моей жизни, и грустно было оставлять его, даже не попрощавшись.

Тяжёлые решётчатые ворота причала открылись передо мной второй раз за два года, на этот раз не пропуская внутрь, чтобы там и закрыть от всего мира, а выплёвывая наружу. «Яринка, смотри, я действительно ухожу! Я ухожу отсюда!» – крикнула бы я, не будь горло таким сухим от жажды и многодневного молчания. А потом я увидела тех, кто ждал меня, и радоваться расхотелось.