Рассказывали, что Сарие посадили в подвал, наполненный водой, и пустили туда змею. Даже если этот эпизод (а змей Сарие действительно боялась больше всего на свете) является плодом фантазии несчастных, доведенных до умопомрачения заключенных, если история в стиле Оруэлла не имела места в 37–38 г. г, Берия и садистка Подольская все же использовали едва ли не все доступные методы из арсенала истязателей.

После безрезультатных пыток, — Сарие не сказала ничего, — разве что крики смогли выудить у этой стойкой женщины, Берия решился на беспрецедентный поступок. На очную ставку Сарие с сыном. Очная ставка шестнадцатилетнего изувеченного юноши с измученной матерью, — прекрасный шанс, по мнению Берия, выбить у нее признание. Но много ли в человеческой истории примеров подобного злодейства? Видимо Лаврентий в бессильной злобе решил утешить себя чудовищным поступком…

Ей разрешили обнять Рауфа. Наверное, сценарий предусматривал такое действие. Необходимо было довести мать до отчаяния. Дрожащей рукой Сарие погладила сына по израненной голове, но, вдруг твердым голосом сказала:

«Как ты вырос, мой мальчик!»

«Но ты ни разу не взглянула на меня?», — удивился Рауф.

Ее веки так сильно распухли, что она, как ни старалась, не могла открыть глаз. А может быть… она уже ничего не видела…

«Что сказать тебе, мой мальчик?! Готовая уйти из жизни, я не в силах…оставить в душе облик того существа, которое любила больше…».

Но Берия не дал ей договорить. Он уже ревел, он уже командовал приспешникам: «Бейте этого выродка, топчите его ногами! Она не может видеть, зато хорошо услышит! Теперь-то она сама назовет проклятого Нестора «врагом народа». И обо всем, как миленькая, расскажет…».

«Спаси меня, мама, — молил Рауф, — когда эти звери накинулись на него и стали избивать ногами. «Я больше не вынесу…».

Что может быть для матери нестерпимее, чем видеть, как сын страдает из-за нее. Но Сарие прекрасно понимала, что этих выродков унять невозможно.

Из больных глаз ручьем текли слезы, но в тот момент, когда Берия решил, что сумел-таки «расколоть контрреволюционную гидру», Сарие произнесла из ряда вон выходящие слова: «Терпи сын мой, ради отца терпи!».

Задолго до выхода знаменитой статьи А. Солженицина, Сарие своей стой-костью показала, что были в те страшные годы люди, которые сумели «жить не по лжи»…

Зимой 1940 года я некоторое время содержался в пересыльной тюрьме г. Тбилиси, переполненной такими же, как и я «врагами народа». Все ожида-ли этапа. Моим соседом по нарам оказался родной брат бывшего секретаря ЦК КП (б) Грузии Кахиани, который рассказал мне еще об одной очной ста-вке, предпринятой Берия, — на сей раз с братом Сарие (и, естественно, моим братом) Лютфи.

Перед тем как устроить очную ставку, Лютфи внушили, как он должен себя вести, с тем, чтобы Сарие, наконец, развязала язык. В случае «благопо-лучного исхода» ему гарантировали не только жизнь, но и полную неприкос-новенность. Что-что, а на обещания эти изверги никогда не скупились…

Если бы читатель имел возможность прочесть слова, нацарапанные на стенах бывшей внутренней тюрьмы НКВД г. Батуми, он бы понял, что и здесь, и в Тбилисской тюрьме внутренних дел, и в любом другом подобном заведении на огромной территории СССР «физическая неприкосновенность» ценилась выше жизни. «Он вернулся в камеру без глаз», «После двухчасового допроса он мо-чился кровью», «Он умолял нас перегрызть ему вены, потому что сам сде-лать этого не мог — у него не осталось ни зубов, ни ногтей»…

Лютфи не сразу узнал в этой старухе среднюю сестру. Что осталось от былой ее красоты? Ни следа, ни намека. Она же узнала его лишь по голосу…Он был потрясен до глубины души, но все-таки сумел подавить в себе вопль, хотя слез удержать не смог. Ему не помешали подойти близко к сестре, встать на колени, обнять ее.

Сарие, воспользовавшись моментом, призналась ему на ухо, что по ее вине страдает вся родня — пять братьев, младшая сестра, дяди, невестки. Все арес-тованы, всех ожидает либо смерть, либо долгая тюрьма. И повинилась Лютфи, что не выйди она наперекор братьям за Нестора Лакоба, ничего такого с ними не произошло бы. Если бы она была хорошей сестрой, то пожертвовала бы сво-ей любовью ради родных…

Но именно любовь к мужу, беззаветная любовь и преданность, поставили Сарие на недосягаемую высоту….

Лютфи… не держит на нее зла. Он говорит, что неприязнь к Нестору, отри-цательное отношение к их браку у братьев быстро прошли (то-то, ведь мы были родственниками Председателя СНК и ЦИК Абхазии, в гости к которому приезжал сам Сталин).

«Мы тоже во многом виноваты», — вздохнув, произнес он.

«В чем», — насторожилась Сарие, — надеясь услышать хотя бы одно слово, спо-собное уменьшить ее вину перед родными.

«Не становись слишком близко к огню, — сгоришь, не становись далеко, — заме-рзнешь, выбирай середину, — нагреешься!»… «Вы стояли слишком близко к трону, — вот и сгорели, а я замерз, потому что был слишком далеко» (Лютфи, хоть и был родным братом Сарие, никогда не переступал порог ее дома).

«Да, но ведь Хакки*… как раз он был не очень близко, не очень далеко, тем не менее, пострадал!»

«Всем известно, что Хакки — старый член партии и в годы подполья актив-но помогал Нестору».

Но в этот момент, вероятно, раздался сухой кашель следователя. Он прозвучал сигналом к обговоренному наступлению. Им и так слишком многое позволили сказать.

«Ты могла бы несколько облегчить участь…хотя бы Рауфчика», — неожидан-но поменял тему разговора мой несчастный, загнанный в тупик брат.

«Каким образом?»

«Тебе следует пожертвовать именем Нестора! Уже давно все его родственни-ки, друзья, наконец, вся Абхазия отказались от него…».

…Неужели ей одной дано было понять, что даже если бы она отказалась от Не-стора, предала бы его имя ради жизни братьев, их ни в коем случае не пощади-ли бы. И эта уверенность вселила в сердце необычайную силу сопротивления злу и умение молча переносить страдания. Ведь недаром говорят: отнять наде-жду у порока, значит дать оружие добродетели!..

«Сарие, сестра моя!», — взмолился несчастный Лютфи. Он уже потерял равно-весие, он открыл все свои карты.

И вдруг холодный как лед голос Сарие пронзил его сердце: «Прочь! Ты не Лютфи! Он был слишком честным для такой грязной роли!»…

Решением тройки НКВД Грузинской ССР, Лютфи был расстрелян 14 июня 1938 года…

К концу 37-го все братья были арестованы. Только я оставался на свободе. Но решил покинуть Сухуми и переехать к маме. Кстати, она была насильственно переселена из собственного дома в маленький старый сарай. А наш родовой дом заняли какие-то люди, черт знает, откуда приехавшие в город и смотрев-шие на меня и маму с презрением.

Наши мучения на призрачной свободе усугублялись тем, что родственни-ки, за исключением двоюродных сестер, живших по соседству, остерегались нас, знакомые — раззнакомились, а чиновники, как только узнавали из анкет об истории семьи, в лучшем случае показывали на дверь.

Тот, кто сказал, что страх приносит мудрость, либо никакого представления не имел о страхе, либо не ведал, что такое мудрость. Я имею полное право так говорить, потому что за время жизни в сарае пережил такие мучения от пос-тоянного ожидания ареста, однако не только не прибавилось во мне мудрости, а напротив, я перестал нормально мыслить. И клянусь Аллахом, что впервые свободно вздохнул только тогда, когда очутился в душной камере внутренней тюрьмы НКВД. Но до этого…

Каждый посторонний вызывал во мне чувство тревоги. И я задними двора-ми убегал к двоюродным сестрам, — единственным родственницам, которые пре-доставляли убежище. Но однажды я не успел. Мама готовила любимое блю-до, мне удалось достать немного вина, и я отвлекся. Или устал. Устал жда-ть, бояться.

Они пришли незаметно. Как дикие кошки пробрались к двери и постучали. О том, чтобы не открыть, не могло быть и речи. Кто-нибудь из соседей мог нас-тучать, что я дома, то есть в сарае. Обязательно бы настучал. Они бы сломали дверь, напугали мать, и кроме побоев и сердечного удара у матери, ничего из этого не вышло бы.