До Первой мировой войны русско — немецкий конфликт оставался преимущественно конфликтом внутриэлитным (в первую очередь, внутридворянским, в гораздо меньшей степени — внутриинтеллигентским). Между тем, подавляющее большинство немцев, живших на территории Российской империи[171], к имперской элите не принадлежали: они были представителями городского «среднего класса» и (главным образом) земледельцами — колонистами (места обитания — Юго — запад, Поволжье, Сибирь). Тем не менее, мы не располагаем сведениями о каких — либо масштабных столкновениях в городах или в сельской местности между русским и немцами, подобным, например, «еврейским погромам» конца XIX — начала XX в. Даже такой пристрастный и тенденциозный автор как А. А. Велицын (А. А. Палтов) в своей книге, яростно изобличающей вредные последствия немецкой колонизации для России, приводит только один факт подобного столкновения, да и то без указания места, времени и фамилий его участников[172]. Не подлежит сомнению, что таких случаев было немало, но, похоже, что ни один из них не становился серьезной проблемой не то что имперского, но даже и губернского масштаба.

То, что русские крестьяне немецких колонистов недолюбливали — несомненно. Их не могли не раздражать те невероятные льготы, с помощью которых правительство стремилось привлечь «германских землепашцев» (обширные подъемные ссуды[173], заблаговременная постройка домов и даже лютеранских кирх, освобождение от налогов и воинской повинности и т. д.) в то время, как «природным русским», по сути, до начала прошлого века, вообще всякое переселение гласно или негласно запрещалось. Вряд ли им могла понравится подчеркнутая отчужденность приезжих от «туземцев» (они не желали учить русский язык, строго сохраняли свою религию и обычаи, практически не вступали в межэтнические браки[174]). Но, так или иначе, даже в 1914–1917 гг. в Поволжье и Сибири никаких немецких погромов в сельской местности не зафиксировано[175]. Меры 1881–1888‑х гг., ограничивавшие права немецких колонистов западных губерний (иностранным подданным было запрещено приобретать в собственность недвижимое имущество за пределами городов; колонистам, принявшим русское подданство, предписывалось войти в состав городских и сельских обывателей без права занимать общественные должности) правительство приняло по тем же внешнеполитическим причинам, что и мероприятия, ограничивавшие автономию Остзейского края: в случае войны с Германией немецкие колонии оказались бы (и потом действительно оказались) в прифронтовой полосе.

До Первой мировой войны массовых русско — немецких столкновений не наблюдается и в городах, хотя, очевидно, что почва для межэтнической конкуренции там имелась: немцы практически монополизировали аптекарское дело, составляли значительную часть врачей и инженеров, активно участвовали в предпринимательстве[176]. Но все же, видимо, их слишком малая численность не создавала ощущения некой экзистенциальной опасности, в отличие, скажем, от как ком растущего российского еврейства. (Для сравнения — в 1897 г. немцев в России насчитывалось 1 млн. 791 тыс., а евреев — 5,2 млн.; к 1914 г. доля немцев в населении империи составляла 1,4 %, евреев — более 4 %, причем евреи демонстрировали «колоссальную демографическую динамику» и «впечатляющую витальную силу», пытались играть (и играли) активную роль в финансовой сфере, политике и культуре; это было новое и грозное явление, к немцам же более — менее «привыкли»)[177]. В народной культуре образ немца, как правило, малосимпатичен, но он отнюдь не зловещий, а скорее комический персонаж[178].

Ситуация резко изменилась во время войны. Немцы сделались экзистенциальными врагами, даже еврейская тема ушла в тень. Была развернута мощная агитационная кампания по изобличению «немецкого засилья» в стране. Запущенная по инициативе правительства, она, тем не менее, неизбежно вышла из — под его контроля, ибо попала на благодатную и хорошо возделанную почву германофобского дискурса, созданного русским дворянством в XVIII–XIX вв. Этот дискурс в несколько упрощенном и приспособленном для массовых вкусов виде был взят на вооружение интеллигентско — буржуазными националистами, контролировавшими такие массовые газеты как суворинские «Новое время» и «Вечернее время», печатный орган октябристов «Голос Москвы»[179], национал — либеральные «Утро России», «Биржевые ведомости» и др. В Петрограде действовало «Общество 1914 года», ставившее своей целью освободить «русскую духовную и общественную жизнь, промышленность и торговлю от всех видов немецкого засилья». К началу 1915 г. в Обществе состояло 6 500 чел., среди них — члены Государственной Думы М. А. Караулов и С. П. Мансырев, издатель и публицист левых убеждений В. Л. Бурцев и первый переводчик марксова «Капитала» на русский язык Г. А. Лопатин. В Москве общество «За Россию» публиковало списки «вражеских германских фирм». «Немецкое засилье» было одной из постоянных тем думских заседаний, например, в 1915 г. тот же Мансырев выступил на одном из них с цифрами, свидетельствующими о преобладании немцев в МИДе[180].

Были ли основания для этой неслыханной по своему размаху волны «немцеедства»? Говорить о повальной измене «русских немцев», разумеется, нельзя, многие из них с честью исполняли свой воинский долг в рядах русской армии, но, в то же время, «без сомнения, часть немецкого дворянства симпатизировала своей праматери и даже покинула России, вступив в рейхсвер»[181]. Во время оккупации германской армией Прибалтики местные предводители дворянства открыто восхищались «успехами германского оружия» и призывали баронов посылать своих сыновей на помощь «освободителям»[182]. Враждебную России политическую деятельность вели находившиеся в Германии эмигранты — остзейцы — писатель и философ П. Рорбах, теолог А. фон Гарнак, медиевист И. Галлер, теолог Р. Зееберг профессор истории Т. Шиманн. Последний в течение многих лет «являлся экспертом Министерства иностранных дел Германии по российской политике и пользовался особым доверием Вильгельма II». Начиная с 1890‑х гг., Шиманн «был посвящен в секретную дипломатическую переписку, относившуюся к России. В 1909–1914 гг. он был, по сути, вовлечен в разведывательную деятельность как переводчик секретных документов, поступавших от секретаря Российского посольства в Лондоне остзейца Б. фон Зиберта (напомним, возглавлявшегося графом А. К. Бенкендорфом, — С. С.)»[183]. Шиманн и Рорбах в своих работах обосновывали идею расчленения Российской империи. Другой остзеец — эмигрант барон Ф. фон дер Ропп (между прочим, русский по матери) «был одним из организаторов и фактическим руководителем «Лиги инородцев России», созданной весной 1916 г. при участии германского внешнеполитического ведомства. В ее задачу входила организация антироссийской пропаганды в прессе нейтральных стран и, по возможности, государств — членов Антанты, а также среди национальных меньшинств России»[184]. С германским МИД сотрудничали бывший активный участник акции «Немецких обществ» по переселению немецких колонистов в Прибалтику С. Бредрих и бывший сотрудник А. В. Кривошеина в ведомстве землеустройства и земледелия Ф. фон Гакен. Э. фон Ёльзен и Г. Козак занимались пропагандой среди российских военнопленных[185]. Чиновник российского МИД вспоминал: «Один из дипломатических наших чинов, 1‑й секретарь миссии в Швеции барон Розен, был действительно из ярко немецкой шовинистической семьи, его родной брат сражался в рядах прусской армии, офицерами этой армии были и другие родные барона Розена». Другой российский дипломат немецкого происхождения барон Унгерн — Штернберг (Лиссабон) обвинялся печатью в германофильстве, и был оправдан, но, «когда произошел большевистский переворот, то он первый (и очень долго единственный) из русских дипломатических представителей перешел к большевикам. На этот раз, я думаю, «Вечернее время» было право…»[186].