— Знаете, всех слушать… — пробормотал он.

— А что нам остается делать! — сердито возразил мужчина. И повторил размеренно: — Что — нам — еще — остается — делать?

— Ждать. И больше ничего.

— Чего ждать? Вы знаете, — зашептал собеседник зловеще, — город уже начали минировать. О чем это говорит… Но скажу, некоторым предлагают эвакуироваться. Самолетами.

— Мне, — усмехнулся Ведерников, — не предлагали.

— Вот кого нужно было эвакуировать, — мужчина кивнул в сторону женщин и детей. — Неужели нельзя было разгрузить город?

Вот еще голова, занятая ненужными мыслями, подумал Ведерников. Острый подбородок и набрякшие веки горожанина показались ему неприятными.

— Не попробовать ли нам подремать, — предложил он и привалился к стене. Закрыл глаза. Его оставило чувство отдельности, с которым он только что шел по улице. Дыхание и тихий говор десятков людей успокаивали, усыпляли.

Загремели зенитки. Ведерников открыл глаза и увидел, как напряглись лица людей. Сосед тер ладони о колени и раскачивался. Глухо закрылась дверь — в бомбоубежище вошел патруль: два красноармейца и сержант. Патруль мог устроить проверку при выходе, когда тревога закончится. Представил, как его спрашивают: «Ваши документы!». Конечно, он попробует как-то отговориться. Но банка с мукой, если начнут обыскивать, может его подвести.

Дом тряхнул взрыв — сосед встал и сел, за это время Ведерников успел поставить банку с мукой под скамейку. Люди смотрят на потолок. Еще два близких взрыва, и Ведерников видит соседа пробирающимся к выходу. Рядом с низкорослыми красноармейцами тот выглядит чудаковато долговязым. Он что-то им говорит, экспансивно размахивая руками.

Свист бомбы, пауза, взрыв, крик девочки: «Мамочка!». Сосед хватается за засов бомбоубежища и пытается вырваться наружу. Патрульные его оттесняют от двери. Мужчина что-то кричит.

— Сумасшедший какой-то! — крикнула женщина с узлом на коленях.

— У него кто-то остался на улице, — заступилась другая.

Сержант за плечи развернул мужчину и сильно оттолкнул от выхода. Усмехаясь тонкими губами, тот вернулся на свое место. Ведерников приготовил для него вопрос, но тот снова оказался у двери. Патрульные стали между собой о чем-то договариваться. Потом сержант открыл дверь, и бойцы вывели мужчину из бомбоубежища. На секунду в подвал ворвался шум улицы. Ведерников закрыл глаза. Еще один взрыв. Дежурный с повязкой заволновался, поставил у дверей женщину угрюмого вида и вышел наружу. Через час объявили отбой.

Что-то там, на улице, случилось. Объяснение дает дежурный с повязкой.

— В живых остался один. Вот тот, кто вот тут стоял, помните… Да, прямо на перекрестке. Их всех раскидало.

— И все из-за одного сумасшедшего…

— Не нужно было его в бомбоубежище загонять. Шел и пусть идет. А теперь получается, что из-за него погибли ни за что люди.

— А что я мог сделать? Нам приказано — мы загоняем. А вы, Курнакова, почему на дежурство не выходите, в графике одни минусы.

— Мой муж там, на фронте, дежурит, а не здесь с бабами воюет.

— Позвольте все-таки пройти, — сказал Ведерников, пытаясь миновать ругающихся.

— Что вы тут галдите, — крикнула женщина с вытаращенными злыми глазами. — Вот кто виноват! — и ткнула пальцем в сторону Ведерникова. — Вы с ним рядом на скамеечке сидели! Вы с ним, я видела, разговаривали! Вот его нужно спросить.

— Гражданин, неужели вы не могли удержать своего знакомого?

— Вот-вот, пусть отвечает, — у противной бабы нашлись союзники.

«Я этой бабе разобью нос.… Но глупо, глупо… нужно отсюда выбираться».

Ведерников начал говорить в сторону, чтобы не видеть ее физиономии.

— Как его удержать?! Какие у меня на это права?! Я его совершенно не знаю, — говорил он, обращаясь к женщине — учительнице? секретарше? библиотекарю? — не участвовавшей в этом поиске виновного. Я вам скажу, о чем он говорил. Из его слов я понял, он хотел эвакуироваться…

Ведерников продолжал говорить, стараясь вспомнить детали разговора с этим странным и нелепо погибшим человеком, повинным, как он понял, в смерти красноармейцев из патруля. Но люди уже перестали думать о произошедшем. Они тянулись к выходу.

Баба прокомментировала, обращаясь в пустоту:

— Эвакуироваться хотел! Вот и эвакуировался. Так и все сэвакуируемся, паникер проклятый!..

У инженера не хватило смелости вернуться и взять под скамейкой муку. Сам заговорил с дежурным, чтобы показать себя знакомым:

— Видите, как бывает…

Но на лице человека с повязкой уже не было ни решительности распорядителя, ни переживания случившегося, в чем он сыграл свою роль. Обязанности закончились вместе с окончанием воздушной тревоги. Ведерников видел перед собой усталого, частного и даже случайного в этой ситуации человека.

На улице Ведерников продолжал думать о дежурном, вернее, о том, как меняются люди, выполняющие приказы. Важно, не кто ты и что ты, а какой выполняешь приказ. И, может быть, это не самое худшее, потому что приказы могут быть разумными. Когда он бежал по окопу с воплями «Дядю Мишу убило!», как он жаждал услышать приказ, который бы превратил бред происходящего во что-то ясное и оправданное, например, «Стоять! — нам нужно выиграть время!» или что-то подобное.

«Плохо, что живешь среди людей, тебя не знающих и тебе неизвестных, каждый из которых выполняет полученный приказ. Я могу остановить любого человека и потребовать показать свои документы, и он мне покажет, если у меня хватит сумасшествия власти… Мы все призраки отданных приказов!.. Однако глупо было тащить на толчок муку первого сорта».

На следующее утро поймал на шее вошь. Он даже забыл, что такие насекомые существуют. Помнил их по изображениям на плакатах в поликлинике и в какой-то гигиенической брошюре. Блокадная цивилизация становится вшивой. Скорее всего, эта вошь перебралась с одежды вчерашнего скандалиста, и тогда кровь этого беспокойного человека он видит в раздавленном ногтем насекомом. Снял рубашку и внимательно ее осмотрел. Кожа сухая и грязная. Разломал этажерку и растопил буржуйку. Поставил греться таз с водой, вычесал волосы и вымыл голову и кое-как тело. Сменил белье постельное и на себе. Осмотрел пальто и даже кепку.

…Печка прогорела. Снова стало холодно. Мало этого — свет погас. Проверил пробки. Пробки в порядке, авария где-то в доме или в городской сети. Немцам ничего не стоит разбомбить все электростанции, если их сейчас как раз не разбомбили. Услышал голос невидимой Нади: «Вадим, ну сделай что-нибудь!..».

Вспоминая семейную сценку на тему «свет погас», смастерил коптилку. В пузырек из-под лекарства вылил остатки керосина и пристроил фитиль из шнурка. При таком освещении кухня стала темной мрачной пещерой. Вспомнил про бутылку машинного масла. «Я бы мог натаскать с завода такого масла целый бидон!»

День закончился. Ведерников засыпал, набросив поверх одеяла свое пальто и полушубок жены. «Интересно, — думал он, — будет ли коптилка светить, если фитиль опускать в лекарства, настоенные на спирту? Нужно накупить их как можно больше, пока народ не догадался, как их можно использовать». А потом подумал о смерти: «Что такое смерть? Это конец всем страхам и болям или смерть — боль, продолжающаяся вечно, — боль насекомых, рыб, травы?..».

«Глупо под нос все время что-то бубнить, но иначе можно вообще отвыкнуть от человеческой речи».

Появился некто, постоянно вмешивающийся в его монологи. В голове становилось шумно и путано. Мысли разбегались, длились сами по себе, чтобы возникнуть в мозговой тьме то уже постаревшими и унылыми, то посвежевшими и злыми.

— …Снег пошел. Хуже или лучше?..

— Кому?..

— Не все ли равно?..

— Все — все равно…

— А вот то, что дует в окна, — скверно. Где тряпки?..

— Сейчас законопатим. Между окон вату наложим.

— Не наложим, а уложим.

— Уложим, если она есть…

— Ну как без ваты… Моя Надя без ваты?