– Все правильно?

– Да вроде бы… – прозвучало в ответ, а потом последовал вопрос: – Вы абсолютно уверены, что в десятом году префектуру возглавлял Баре?

– Естественно! – оскорбился нотариус. – Это первое, что я выяснил, а потом ещё раз перепроверил. К счастью, этот человек ещё жив и его подпись на купчей и в бухгалтерских книгах подлинная.

– Скольких же людей вы привлекли на сей раз?

– Двоих: самого Баре и секретаря префектуры.

– Хватило бы одного секретаря. Не сомневаюсь, что тот умеет подделывать подписи всех своих начальников.

– А вдруг начнут проверять? – огрызнулся Трике. – Первым, кому зададут вопрос о том, выкупались ли эти земли, будет как раз префект. Наследники явятся к нему, и Баре придётся подтвердить, что земли выставлялись на аукцион и префектура по закону продала их честным приобретателям.

– Ну, только не пугайте меня своим занудным крючкотворством! – в голосе Рене прямо-таки звенела безграничная самоуверенность. – Здесь как раз наследников не осталось, некому приходить. Так что незачем было рисковать, привлекая лишних людей.

Трике хотел было возразить, но вдруг осёкся. Зачем помогать дуракам? Их нужно учить, обирая до нитки. Надо сначала получить деньги за первую часть дела, а потом стрясти с Рене ещё столько же, чтобы объявившиеся наследники ничего не смогли добиться ни в Тулузе, ни в Париже. Как раз тот самый случай, когда молчание – золото. Сразу повеселев, нотариус поторопил:

– Если вас всё устраивает, давайте рассчитаемся и поедем по домам. Время позднее!

Трике мысленно взвешивал, стоит ли поднимать вопрос об аренде коттеджа. Деньги не то чтобы уж очень большие, но и не малые… Так сказать или нет? Конфликтовать с Рене – дело опасное. Разрываясь между жадностью и страхом, нотариус всё-таки решился:

– Не хотите ли рассчитаться со мной и за аренду? – спросил он. – Вы занимаете коттедж уже полгода.

– Так я использую этот дом только для встреч с вами!..

– Я этого не знаю! – не совладав с собой, злобно тявкнул взбешённый Трике и тут же замер и замолчал. От удивления.

На лице Рене явно читалась растерянность, а повисшее между ними молчание говорило само за себя. Да что же это?.. Неужто слабость?.. Или, хуже того, неплатёжеспособность?

Нотариус вдруг как будто прозрел. Вот и верь после этого слухам! Кто там наплёл, что Рене – всемогущий монстр и беспощадное чудовище? Монстр – это сила и мощь, а какая сила без денег?.. Трике мгновенно сообразил, что может внести в прежние отношения существенные коррективы, и, закрепляя новый расклад сил, жёстко напомнил:

– Кстати, не забудьте про две тысячи сверху! И на будущее – я думаю, пора пересмотреть наши расценки. Сами понимаете, риску много.

Нотариус мог торжествовать победу: плечи Рене поникли, да и в прозвучавшем голосе завибрировали просительные ноты:

– Друг мой, не будем ссориться, тем более по пустякам! Давайте встретимся завтра и всё спокойно обсудим.

– Хорошо! Но уж за полученные документы извольте расплатиться сейчас, – снизошел до уступки Трике.

– Конечно!.. Как же иначе? Деньги давно приготовлены!..

Нотариус внимательно следил за Рене. Боялся какого-нибудь подвоха. Но повода для опасений пока не было. По крайней мере, бархатный кошель, набитый золотом, выглядел в руках Рене приятно объёмным. Трике вздохнул с облегчением… и потерял бдительность. Внезапно он ощутил движение в своём кармане – это скользнул внутрь кошелёк. Но почему же не отдали в руки?..

Нотариус обмер. Сердце его вновь забилось часто-часто, как хвост у вертлявой трясогузки, ведь в том кармане, куда скользнул кошелёк, лежал и пистолет со взведённым курком. Не дай бог, выстрелит…

– Как же вы недоверчивы, мой друг, небось о других по себе судите. – В голосе Рене звучала явная издёвка.

Чужая рука шевельнулась в кармане мэтра, а следом прогремел выстрел…

Почтеннейший месье Трике – самый дорогой нотариус Парижа – свернувшись в клубок, лежал на влажном от росы берегу Сены. Адская боль разрывала простреленный живот мэтра, но жизнь ещё теплилась в искалеченном теле. Нога убийцы упёрлась в грудь нотариуса и подтолкнула беднягу к воде. Минута-другая – и всё закончится. Неужто помощь так и не придёт?..

Обострённым слухом умирающего Трике уловил странный шум. Вроде бы хрустнула ветка?.. А что это за голоса? Как будто шепчутся двое… Нотариус скосил глаза и увидел метнувшуюся из кустов парочку. Мужчина и женщина, взявшись за руки, бежали в сторону церкви. В угольной тени деревьев платье беглянки выделялось чётким светлым пятном. Ещё мгновение – и женщина исчезнет за углом… Но прогремел выстрел, и беглянка свалилась, как подкошенная. Однако её кавалер сделал огромный прыжок и, обогнув церковь, исчез.

– Дьявол… – в голосе убийцы кипела злоба.

Трике вдруг осознал, что больше ничего не видит, но он всё ещё мог слышать и ощущать прикосновения. Руки убийцы бесцеремонно шарили по его одежде, расправляли складки жилета, разглаживали отвороты сюртука – будто бы наводили красоту. Затем из кармана мэтра вытащили кошелёк, и золотые франки жалобно звякнули – словно прощались. Потом зазвучал презрительный голос:

– Нечего на тебя ещё одну пулю тратить, всё равно сдохнешь через пару минут… – В тоне Рене сквозило презрение.

Шаги убийцы замерли в отдалении, а Трике остался умирать.

Мэтр прожил свой последний час в страшных мучениях, но до последнего вздоха думал только об одном – как он с того света полюбуется на крах убийцы. В том, что это неизбежно, Трике не сомневался. Как хорошо, что он оказался таким предусмотрительным!

Верно говорят, что Париж хорош всегда, но в мае – ему просто нет равных. Вид из окна особняка де Сент-Этьен блистательно подтверждал эту старую истину. Под высокой безбрежной голубизной пронизанного солнцем неба убегала вдаль улица Гренель. Не слишком широкая, почти всегда притенённая высокими фасадами, сейчас она купалась в золотистых лучах. Вечно серые, стены её домов нынче играли всеми оттенками дымки и перламутра, а скульптуры фонтана «Четырёх сезонов» буквально сияли, притягивая взгляды прохожих. Весеннее солнце заливало теплом гордую столицу вновь воскресшей из небытия Французской империи. Это казалось чудом, но Наполеон вернулся – и Париж снова лёг у его ног, будто старый преданный пёс.

Лучшая модистка Европы – хозяйка знаменитой мастерской по пошиву дорогих английских платьев – Луиза де Гримон задёрнула штору, спасаясь от жалящих солнечных лучей, и оглянулась на свою племянницу. Генриетта с увлечением подбирала на фортепиано какую-то мелодию. Бедняжка явно не понимала всего ужаса произошедшего, а Луиза не спешила раскрывать ей глаза, но факт оставался фактом: в столице Франции, вновь присягнувшей Наполеону, юная герцогиня де Гримон запросто могла повторить печальную судьбу своих родителей.

Господи, ну зачем оно их нашло – это письмо из королевской канцелярии? Луиза подавила грустный вздох. Не нужно было уезжать из Лондона! Жизнь в Англии наладилась, мастерская процветала, и их маленькая семья давно уже перестала нуждаться. Генриетта училась петь, Луиза пропадала в своей мастерской – по большому счету, обе они были счастливы, пока Людовик XVIII не вспомнил вдруг о семье казнённого герцога де Гримона. Теперь Луиза проклинала себя за наивность. Уж кто-кто, а она должна была точно знать, что чудес на свете не бывает, но ей так хотелось верить в справедливость и в то, что состояние, отнятое Францией вместе с жизнью у последнего герцога де Гримона и его молодой жены, по праву вернётся к их единственной дочери. Луиза так мечтала, что на родине Генриетту наконец-то признают тем, кем девочка была от рождения, – единственной наследницей самого древнего и богатого рода Лангедока.

«Я сама притащила бедняжку в этот безумный город, – терзалась Луиза. – Как можно было собственными руками перечеркнуть дело всей своей жизни? Семнадцать лет, столько жертв…»