Заганос напрягся. Юный султан, даже не глядя на него, почувствовал это, и потому обернулся вправо, ободряюще взглянул на своего верного слугу:

— Я помню о своём обещании. Вторым визиром будешь ты.

Андреас не мог отделаться от предчувствия, что скоро всё закончится. «Мехмед уже взрослый. И он — правитель, — думал грек. — Он всё ещё любит меня, и это единственная причина, почему он до сих пор остаётся учеником. Для взрослого человека, который созрел не только телом, но и умом, бывает непросто кому-то подчиниться. А правитель, подчиняясь кому-то, делает над собой ещё большее усилие. Скоро настанет день, когда Мехмед не захочет больше подчиняться, и тогда обучение закончится, мне придётся уйти».

Эта мысль не вызывала сожаления, поскольку Андреас, оглядываясь на минувшие годы, видел, что успел пройти с учеником много, очень много. Можно сказать, что Мехмед получил высшее образование по греческому образцу.

«Эллинской наукой» юный султан овладел, поскольку изучил семь из восьми предметов этой науки. С Андреасом он изучил грамматику, риторику, логику и даже поэтику. С другими учителями — арифметику, геометрию и астрономию. Восьмой предмет — музыку — Мехмед не изучал, но грек не считал это большим упущением. На музыку можно было махнуть рукой и признать ученика образованным.

За минувшие годы оказались прочтены Гомер, Эсхил, Софокл, Еврипид, Аристофан, весь Платон и не только это. Конечно, если бы Мехмед учился в высшей школе в Константинополисе, то оказался бы вынужден прочесть ещё и сочинения отцов церкви вроде Златоуста, но мусульманину это читать не полагалось, а Андреас даже радовался, что отклонение от списка обязательных книг позволило уделить больше времени эллинским текстам.

«Образование моего ученика завершено, — думал грек. — Пока есть время, почитаю с ним Геродота, но мы вряд ли успеем закончить».

Наверное, сам Мехмед тоже чувствовал перемены, но не хотел замечать. Во время ночных бесед, которые учитель и ученик вели на ложе, устав от утех, юный султан всё время говорил о будущем — иногда об очень далёком.

— Учитель, — однажды спросил он, заглядывая в глаза, — как ты думаешь, прославится ли наша любовь? Окажутся ли наши имена рядом на страницах книг?

— Не знаю, — ответил Андреас. — Сократ, когда учил Алкивиада, вряд ли думал, что их история запомнится. Однако она осталась в веках.

— Учитель, но разве ты не хочешь, чтобы и нас запомнили?

— От нас это почти не зависит. На всё воля случая. Знаю одно — я учил тебя не ради своей славы.

Услышав это, Мехмед горячо поцеловал Андреаса, а грек в очередной раз подумал, что обстоятельства меняются. Ученик незаметно для себя всё чаще действует на ложе так, как будто сам хочет овладеть учителем. Это означает, что подчиняться юный султан хочет всё меньше и меньше.

Пока что Андреаса выручало наличие опыта в соитии. Мехмед оставался неопытным, поэтому присматривался и учился вместо того, чтобы действовать, но ведь он усваивал всё очень быстро. Увы, он и в этой науке оказался весьма способным. Казалось, недалёк тот день, когда учителю будет нечем удивить ученика, и тогда ученик, заскучав, сказал бы: «Я хочу получить от тебя ещё один урок. Хочу сам проникнуть в тебя, а ты скажешь, хорошо ли у меня получается». Увы, учитель не мог этого позволить, потому что перестал бы быть учителем. Последовал бы долгий и неприятный разговор.

Андреас не хотел даже начинать подобную беседу и надеялся, что она не понадобится. Ученик мог и сам понять, что пора просто расстаться, но поведение Мехмед не внушало надежды на безболезненное расставание.

— Ах, учитель! — сказал юный султан, лёжа в объятиях наставника. — Как я счастлив! Так счастлив, что если бы мне предложили сейчас отправиться в рай, но при этом покинуть тебя, я бы отказался. Я бы ответил, что в раю мне не будет лучше, чем здесь, с тобой.

Грек ничего не ответил, лишь вздохнул и поцеловал ученика в шею, чтобы скрыть выражение своего лица.

Мехмед всё равно забеспокоился, сжал ладонями голову Андреаса, сделал так, чтобы оказаться с учителем глаза в глаза:

— Почему тебя печалят мои слова? Почему? Ты вспомнил о своей вере?

— И о твоей, — ответил грек.

— Учитель, я не верю, что мы попадём в ад из-за того, что совершаем, — сказал Мехмед. — Неужели, ты веришь?

Отношения с Богом у Андреаса всегда были сложные. Грек считал себя христианином, но вместе с тем отказывался верить, что после смерти обречён на страдания: «Я стремлюсь служить добру, но по-своему, — говорил он себе. — Я стремлюсь делать своих учеников лучше, чем они были до встречи со мной. И у меня получается. Это не я говорю, а люди, которые видят моих учеников. Неужели, моё стремление сделать учеников лучше не зачтётся мне?» Но главное, что помогало Андреасу без страха думать о посмертии, это собственные представления о том, что является счастьем в потустороннем мире: «Я иду той же дорогой, которой шёл Сократ и, куда бы ни пришёл этот великий человек, я надеюсь оказаться там же. Если после моей смерти мы с ним встретимся, я сочту себя удачливым, где бы ни состоялась встреча».

Правда, Андреаса весьма смущало то обстоятельство, что Сократа наряду с Платоном и Аристотелем иногда изображали на стенах церквей как праведников, которые не стали христианами лишь потому, что жили до Христа. Некоторые священники даже уверяли, что Христос, когда воскрес и спустился в ад, вывел оттуда всех троих философов вместе с праведниками, упомянутыми в Ветхом Завете.

Слушая эти рассказы, Андреас не знал, что и думать: «Если Сократу так повезло, то мне тоже нужно стремиться попасть в рай. Но было бы весьма досадно оказаться в раю и обнаружить, что Сократа там нет, как нет и Платона. Ах, если бы знать наверняка, где они!» Но, увы, приходилось полагаться на собственное чутьё и везение.

Это Андреас объяснил Мехмеду, на что ученик, мечтательно вздохнув, сказал:

— А я желаю после смерти оказаться там, где ты. Где бы то ни было. Это место станет для меня раем.

Грек покачал головой:

— Жизнь длинная, мой мальчик. У тебя годы впереди, чтобы подумать. Возможно, твоё мнение изменится.

— Нет, никогда, — ответил Мехмед, крепко обняв учителя.

Ученик стал взрослым, но оставался ещё таким неопытным! Он верил в вечную любовь. Как же не хотелось Андреасу, чтобы Мехмед потерял эту веру! Учитель завидовал ученику, потому что и сам хотел бы верить. Грек хотел забыть, как прощался с теми, кого любил. Расставание — это грустно, а иногда трудно и даже больно, но оно — вещь неизбежная, увы.

Евнухи своим поведением могут быть весьма похожи на женщин — Мехмед не раз слышал подобное мнение, но не был согласен. Как-то так получалось, что евнухи в его окружении имели вполне мужественный вид и повадки. Мехмед привык к этому, так что теперь весьма удивился, глядя на то, как говорит и смотрит Шехабеддин-паша. «А ведь и впрямь, как женщина», — подумал юный султан.

Это открытие совершилось в середине дня, когда он в полном уединении обедал в своих покоях. Поначалу Мехмед хотел пригласить Учителя разделить трапезу, но Шехабеддин попросил этого не делать, сказав, что объяснит причину после. Юный султан согласился, но причину пока так и не узнал — лишь наблюдал за евнухом и удивлялся.