— Обряд называется синикути, в переводе «уста умершего», — сказал он. — Душа умершего приходит с того света и отвечает на вопросы. А есть еще икикути, уста живого, когда вызывается дух отсутствующего человека.
— Это и вправду возможно, деда? — немного испуганно спросила я.
— В префектуре Аомори, на конце полуострова Симокита есть гора Осорэ, — сообщил после очень продолжительной паузы он. — Все туристы знают Фудзи, это своего рода фирменный знак страны, символ. Но кроме Фудзи в Японии много других легендарных гор. И все японцы знают Осорэ. Там возможно встретиться в определенные дни с духами умерших.
— Осорэ? — переспросила я, стараясь запомнить это название.
— Да, — ответил дед. — В переводе — Страх.
Я вздрогнула всем телом. Дед глянул на меня и улыбнулся.
— Пойдем-ка спать, — сказал он, вставая. — Совсем я тебя сегодня запугал.
— Нет, очень интересно, — ответила я, невольно проследив за какой-то быстрой тенью, исчезнувшей в темной глубине сарая.
И тут же раздалось такое громкое и угрожающее завывание, что я вскрикнула и прижалась к деду.
— Опять коты дерутся из-за территории, — спокойно сказал он.
И я сразу облегченно рассмеялась и расслабилась.
Из тетради лекций госпожи Цутиды:
Как писал один древний японский автор, «Богиня Солнца оставила своих потомков править нами вечно, как в этой, так и в загробной жизни. Это действенно лишь для нашей страны, и нигде в зарубежье мы не найдем ничего подобного. Вот почему наша страна именуется Божественной».
Идеи дзэн воспринимались проститутками и гейшами как образ жизни. Они окружали себя неким искусственным дзэном в музыке, пении, исполнении чайной церемонии, принятии пищи, походке и одежде. И кажется, что даже их костюмы и стили причесок возникли из дзэнских идей.
Любая проститутка и гейша в то или иное время держала сверчка в клетке, птицу или собаку на счастье. Великие куртизанки и знаменитые гейши обычно имели по нескольку японских спаниелей. Они были горячо привязаны к своим питомцам. Но, по поверью, маленькое животное, птица, кошка или собака, не должно перебегать комнату; их следовало немедленно поймать и отправить обратно по их же следам, приговаривая «гомэн кудасай» («Прошу прощения»),
И гейши и проститутки находились в плену всевозможных предрассудков, суеверий, верили в предсказания и в разные приметы.
Слово тя («чай») лучше было не произносить вслух; предполагалось, что можно самой быть растертой в чайный порошок или потерять работу.
Сидеть на ступенях не рекомендовалось: это приводило к уходу всех клиентов.
Чихание имело свое значение: один раз — кто-то говорит о тебе хорошо; два раза — говорит плохо; три раза — кто-то в тебя влюбился; четыре раза — ты простудилась.
Если наступаешь случайно на свежий лошадиный навоз — ждет несомненная удача.
Существовало устойчивое поверье, что кудрявые женщины развратны сверх всякой меры.
Несчастье приносит число 4, по случайному совпадению оно произносится как «си», точно также, как слово «смерть». И при счете вслух это слово по сей день стараются заменить словом «ён».
Нельзя спать головой на север — так хоронят покойников в Японии.
Нельзя втыкать хаси, палочки для еды, вертикально в рис — так ставится пиала с рисом перед домашним алтарем в доме умершего.
Нельзя брать сасими палочками для еды с палочек другого, так как после кремации родственники покойного собирают палочками прах и кладут его в специальную фарфоровую урну.
Если мимо проезжает похоронная процессия, то большой палец закрывают другими пальцами: этот палец называется «ояиби» — родительский. Таким образом оберегают родителей от несчастья.
Несмотря на то что все услуги предоставлялись за деньги, все-таки были клиенты, которые казались крайне нежелательными. Тогда шли на крайние меры и прибегали к колдовству.
Брали коёри (скрученную бумагу, использовавшуюся в качестве лучины) и из нее сворачивали фигурку собаки. Клали ее на подставку для зеркала в комнате, смежной с той, где находится посетитель, повернув к нему морду животного. Шепотом несколько раз спрашивали животное: уйдет гость или останется?
Заворачивали горстку теплого пепла в кусок бумаги и подкладывали пакетик под ночные одежды гостя ближе к его ногам. Он уходил немедленно.
Прислоняли веник к перегородке в конце комнаты рядом с комнатой гостя и, положив рядом с ним сандалии, говорили шепотом: «Вот, пожалуйста, уходите быстрее». Он тут же должен уйти.
Проснулась я рано, почувствовав запах булочек с ванилью, доносящийся из кухни. Я спихнула тяжелого сонного Тимофея с живота и быстро вскочила, чувствуя необычайную бодрость. Выйдя во двор, потянулась и с наслаждением вдохнула полной грудью прохладный, кристально чистый воздух. Поднимающееся солнце подсвечивало резные листья хмеля, увивающего веранду до самой крыши, и они казались золотисто-салатовыми. Семенные коробочки, свисающие между ними, напоминали смешных зеленых ежиков. Я потрогала одну из них и рассмеялась, ощутив мягкие иголочки. Почему-то вспомнила последний сеанс шибари и себя, увитую вьюнками и висящую в центре пустого пространства, залитого солнечным светом. Воспоминание о том, что последовало дальше, вызвало прилив вполне отчетливого возбуждения. Я быстро спустилась во двор и пошла к умывальнику, висящему на заборе. Вода была холодной, и я с удовольствием набрала ее в ладони. Но умывальник уже оказался пуст, и я пошла в огород, чтобы набрать воды из колодца. Открыв калитку, я замерла, увидев деда. Он стоял на широко раздвинутых полусогнутых ногах, лицом к солнцу и спиной ко мне. Его тело было литым и словно подсушенным. Я не заметила ни лишнего жира, ни дряблых складок. Короткие спортивные трусы позволяли увидеть мускулистые стройные ноги. А ведь деду было далеко за семьдесят. Он медленно повернулся вправо всем корпусом и плавно развел руки. Я не стала мешать и ушла в дом.
После завтрака родители сказали, что хотят помочь в прополке картошки.
— Да и колорадских жуков много, — вздохнула бабушка. — Может, Танюша обберет их?
Я поморщилась, так как с детства не очень любила это занятие. Жуки казались мне противными на ощупь, а их личинки были мягкими и пухлыми. Я надела тряпичные перчатки, взяла пластиковое ведерко и пошла на огород. Дед уже был там. Он тяпал между рядами картофельных кустов. Его вид в застиранной рубашке и мятых старых брюках был обычным для деревни. На голове белела полотняная кепка.
«Странно все-таки распоряжается судьба», — подумала я, подходя к нему.
— Ага! — усмехнулся он. — И тебя заставили!
— Обычная и непременная обязанность, — вздохнула я и сняла с куста жирного полосатого жука.
— Сегодня будет очень жарко, — сказал дед. — Так что долго не работаем. И сходи на речку.
— Обязательно! — обрадовалась я.
После обеда все отправились отдыхать, а я, надев купальник и сверху накинув сарафан, отправилась босиком на речку. Деревня располагалась на вершине длинного холма. Я прошла между домами, периодически морщась и подпрыгивая от невозможно раскаленного песка.
«Черт! Надо было напеть шлепанцы!» — подумала я, ускоряя шаг.
Дорога вывела меня на начало спуска, и я на миг замерла, привычно любуясь открывающимся простором. Склон холма порос высокой травой, в основном коноплей. Узкая тропинка, ведущая к реке, терялась в этих, выше моего роста, зарослях. За блестевшей лентой реки виднелись поля, за ними возвышался темно-зеленый сосновый бор.
— Чего застряла? — услышала я сзади насмешливый голос и обернулась. — Может, подтолкнуть?
Ко мне приближались два парня типично деревенского вида. Один, сильно загорелый со светлыми кудрявыми волосами и ярко-голубыми глазами, смотрел на меня, улыбаясь.
