Вернувшись назад, я махнул старику, привычно лежащему в гамаке, рукой, мол, все в порядке. Но он только нехотя покосился в мою сторону и, верно, снова задремал. Такая вопиющая неблагодарность старика зашипела во мне, словно брызги воды на раскаленной сковородке. И я поклялся себе больше никогда и ни в чем не помогать ему.

Когда я, возмущенно размахивая руками, рассказал обо всем тётке Наталье, она, как и прежде, спокойным, рассудительным тоном поведала мне:

- А ты не обижайся на него. Поди, стесняется он. Утопнуть боится, понимаешь? Его отец еще малого с лодки выбросил. Так в ту пору плавать учили. Испужался, видать, тогда си-ильно он! Теперича даже веревкой себя к лодке привязывает, когда рыбачит.

- Он не умеет плавать? - победно улыбнулся я.

- Не-е-е, - протянула хозяйка, - умеет! Хорошо плавает!

- Так что же тогда? - не понимал я.

- Я ж говорю тебе: утопнуть боится! Каждая рыбалка-то, поди, подвиг для него! Слышала я, как говорил он, что лучше от страшной болезни какой помереть, в мучениях, параличе, чем ко дну пойти!

- Так как он утонет, если плавать умеет? - засмеялся я. - Да и страховка у него всегда с собой такая, словно он в кругосветное путешествие отправляется!

Я долго и заливисто хохотал, предвкушая свою, теперь уже неотвратимую, победу.

Я еле дождался пятницы. Рано утром я был уже на берегу моря. Соседская лодка, покачиваясь на привязи, доверчиво кивала носом в волны. Я подтянул веревку и запрыгнул внутрь. Да, спасательного инвентаря здесь хватало! Страховочный тросик, круг, жилеты, надувной матрац... Видать, старик опередил меня и уже погрузил свое барахло. Только где он сам? Я огляделся - никого. Достал из кармана нож, надрезал тросик, исполосовал матрац, круг и жилеты выбросил за борт. Проделать дыру в днище лодки оказалось немного сложнее, но я справился и с этим. Вскоре довольный собой в предвкушении незабываемого зрелища я спрятался за ближайшей скалой.

Старик все не появлялся. Я нервничал, потому как планировал, что он все же отплывет хоть немного от берега, прежде чем течь даст о себе знать. Но развернувшаяся передо мной позже сцена ничуть не разочаровала меня. Я уже с трудом мог рассмотреть узкую полоску бортов скрывшейся под водой лодки, когда старик вдруг вырос на причале. Подтянув к себе полную воды лодку, он сгорбился и несколько минут простоял так, теребя привязь трясущимися желтоватыми от курева пальцами. Мне показалось, что прошло больше часа прежде. Его силуэт напомнил мне старый замшелый камень у нашего дома, в который ударила молния, разрубив его на две части. В конце концов колени его подогнулись, и он упал на них, точно в молитве, перед спокойной гладью воды, на которой уже не было лодки. Я боялся шелохнуться, чтоб не вспугнуть момент своего триумфа. Только чувствовал, как подрагивают от волнения и радости мои ноздри. Старик тяжело поднялся и поплелся по песку прямо к моей скале. Как только он поравнялся с моим убежищем, я заметил, как вдруг жалок и бледен стал этот сильный крепкий старик. Его белая майка будто внезапно стала велика ему, опустившись до колен. Ее полоскало на ветру, как платье. Я смело, с чувством небывалого превосходства встал ему навстречу. Но старик только пристально глянул на меня и, вздохнув, прошел мимо.

Вскоре заведенный уклад в соседском доме изменился. Старик перестал ездить на рыбалку, он ежедневно носил воду с колонки, кормил поросят и птиц, чистил хлев. Жена же его подолгу сидела на скамеечке рядом с крыльцом, свесив до земли натруженные руки, словно смертельно устала. Я ликовал! Перевоспитать старика оказалось проще, чем я думал. Я был чрезвычайно горд собой и с удовольствием лицезрел новые сцены.

Через две недели, почти перед самым моим отъездом, перед соседской калиткой вновь появилась запряженная телега. Старик привычно побросал в нее рыболовные снасти и, взяв лошадь под уздцы, скрылся из виду.

Наутро тетка Наталья разбудила меня ни свет ни заря и печально сообщила:

- Старик-то утоп...

Я моргал сонными глазами, не понимая, о ком она говорит. Наконец, придя в себя, я спросил ее:

- Как? Не может быть! Вы уверены?

- Да-а... Вот так... - вздохнула хозяйка, словно не слыша меня.

Я пристально смотрел на нее, не зная, что сказать. Тетка Наталья, думая, верно, что я своим взглядом стараюсь выпытать у нее какой-то секрет, наклонившись ко мне, зашептала, должно быть, первый раз в жизни зашептала:

- Утопился он! Точно знаю!

- Так как же он утопился? Что вы такое говорите? Зачем? Да еще сам! По своему собственному желанию! Он же боялся этого! - заорал я.

- Ш-ш-ш! - тетка Наталья поднесла палец к губам. - Вот то-то и оно! Рак у него нашли. Болезнь такая. Смертная. Не говорила я тебе... Почти делать-то уже не мог ничего, а нет-нет да за водой сходит... на рыбалку опять же. Ночью хуже всего ему было! Слыхал, может, как выл? Да вы, молодые, крепко спите-то... Конечно! Вот думал он, наверное, станет ему совсем худо, слягет, что тогда? Жене ухаживать. А и без того весь дом уж на ней одной. Не захотел он, видать, дожидаться-то этого. А жена-то у него верующая, вишь, какая! А самоубийство - грех... Ой, грех! Он выспрашивал у меня как-то про это. Вот он и подстроил все так... Только ни-ни! Никому! Понял?

Я до сих пор не знаю, были ли правдой те слова тетки Натальи, но, часто бывая потом в тех краях, объезжал я тот поселок у самого моря стороной.