– А как ты будешь смотреть в глаза родственников, когда эти люди умрут на операционном столе? Ведь они бы могли прожить еще несколько дней или месяцев, а ты отнимешь последнее, что эти несчастные имели! – я заводился от того, что сын не понимает той мысли, которую я хочу до него донести. – Зачем кого-то искать? Я и есть безнадежно больной!
– Вот только не надо прикрываться плохим самочувствием, ты просто слишком мнителен, – уже смягчившись, продолжил Джим, вероятно вспомнив, что мне нужно избегать волнений. – Думаешь, я не заметил, как ты распушил хвост, флиртуя с журналисткой? – заговорщицки подмигнул мне сын.
– Человек, у которого болит внутри, всегда делает музыку погромче, уж так он устроен! Женщины любят, когда ими восхищаются. От меня же не убудет, а Кэрол приятно, – отмахнулся я от беспочвенных подозрений сына. – Согласись, она очень хорошенькая и далеко не глупая.
– По мне, так обычная. Ты не увиливай от ответа, едешь со мной или так и будешь теперь жить затворником? – не отступал Джим.
– Возьми с собой Тэда или Оливера. Оставь старика в покое, – взмолился я.
– Пап, тебе надо встряхнуться, не хорони себя в этих стенах раньше времени. Мы так давно не выбирались с тобой куда-нибудь вместе, – Джим, не сводя с меня напряженного взгляда, ждал ответ.
– Ну, хорошо, – нехотя согласился я, понимая, что сын прав и, может быть, действительно это будет наш последний совместный выход.
– Вот и отлично! Я планирую поплавать, не хочешь спуститься со мной к бассейну? —поднимаясь из кресла, предложил Джим.
– Идем.
Я последовал за ним, слушая, как он взахлеб расхваливает достоинства «Ferrari berlinetta». Мы миновали светлый коридор второго этажа, стены которого украшали сотни маленьких лампочек в виде прозрачных капелек воды, беспорядочно разбросанных в верхней части стен. В дневное время они создавали иллюзию влаги. В вечернее время их мягкий свет придавал серо-голубым стенам какое-то особое нежное свечение, наполняя пространство чистотой и бодрящей свежестью океана. Это был мой дизайнерский вклад в оформление дома. Таким образом, каждое утро, направляясь к себе в кабинет, комнату для совещаний или в тренажерный зал, бойкотируемый мною последние годы, я получал деловой настрой и заряд бодрости. Коридор правого крыла дома, напротив, был выполнен в светло-зеленых тонах, всё с теми же каплями-светильниками, в этой цветовой гамме уже напоминающими утреннюю росу на листьях растений. В этом крыле располагалась моя спальня, библиотека, джакузи, сауна, – словом, всё то, что должно настраивать идущего по коридору на предстоящий отдых. В холле к нам присоединился Винчи. Он нехотя поплелся следом, осуждающе взглянув на нас, словно говоря: «И хочется вам в такую жару выходить из прохладного дома!»
Бассейн голубым полумесяцем обнимал дом со стороны океана. Его длина составляла тридцать два метра, и задуман он был для тренировок, которые устраивал Джим, приезжая ко мне в гости. Рядом находился еще один круглый бассейн, который предпочитали для своего отдыха менее спортивные люди, к коим относил себя и я. Элизабет, моя вторая жена, установила ряды белых мраморных вазонов с розами, которые лучами отходили от большого бассейна. С высоты птичьего полета хорошо просматривались очертания глаза: круглый бассейн превращался в зрачок, а полумесяц большого бассейна – в веко, и ряды вазонов, словно алые ресницы, окаймляли верхнюю часть века гигантского глаза. При всем моем неуважении к Элизабет, я всегда признавал ее тонкий изысканный вкус во всём, начиная от правильно подобранного комплекта одежды и заканчивая оформлением интерьера. Она сумела придать моему холостяцкому жилищу необходимый уют и расслабленную элегантность. Лиз создала безупречный ландшафтный дизайн в нашем саду: в вечернее время фигурная стрижка кустов и умеренное освещение придавали саду таинственную роскошь и гармонию. Особняк располагался вдали от городской суеты на четырех акрах побережья. Сюда я сбежал из Бостона почти тридцать лет назад и ни дня не пожалел о своем уединении.
На соседнем участке садовник косил газон. Запах свежескошенной травы и прогретой солнцем земли спорил с соленым бризом океана. Винчи сразу занял место на траве в тени куста жасмина. Удобно устроившись на диванчике под навесом, я наблюдал, как сын раздевается, вытягивает руки вперед и ловко, без единого всплеска, входит в воду. В октябре Джиму будет сорок восемь, но он оставался по-прежнему в прекрасной спортивной форме. Плоский живот и мощная грудная клетка свидетельствовали о сорокалетнем стаже пловца. Я не претендую на беспристрастность, но Джим отождествлялся у меня со львом. Сын обладал завидной алертностью. Пожалуй, он единственный известный мне человек, способный на максимальную готовность к действию на фоне внутреннего спокойствия. Густые каштановые волосы мягкой волной распадались на прямой ряд. Их едва заметно задела седина, как и усы, которые он носил со своего двадцати восьмилетия. Легкая припухлость под глазами выдавала проблемы с почками, приобретенные уже в зрелом возрасте. Он был высокий и широкоплечий, как мой дед, живший в Миннесоте, и имел мои каре-зеленые с легкой грустинкой глаза. В остальном он всё же больше походил на свою мать.
Джим рос настоящим перфекционистом: всё в его будущем было запланировано с арифметической точностью. Он не мог плестись в колее, всегда пытался выбраться, приложить усилия, чтобы разрушить границы, чего бы это ему ни стоило. Ум, юмор, самоирония – всем этим природа щедро наделила моего мальчика. Я всячески поддерживал в нем внутреннюю свободу, не хотел, чтобы пропала непосредственность, присущая всем детям.
Перед сном Хелен читала ему книги, которые они позже обсуждали. Каждые выходные я водил его в музеи, в театры, на выставки. Хотелось, чтобы он прожил то, чего был я сам лишен в детстве, чтобы ему не пришлось догонять знания в зрелом возрасте.
В школе Джим был на хорошем счету. Спортсмен, отличник и просто красивый парень. Нельзя было не заметить, что у нас дома часто стал бывать его одноклассник по имени Джереми – маленький, очень полный, в очках с толстыми линзами. Я поинтересовался у сына, что между ними общего. Его ответ врезался мне в память, как неопровержимая истина, игнорируемая многими. Сын сказал, что с Джереми в классе никто не дружит, а это неправильно, потому что у каждого человека обязательно должен быть друг!
Однажды Том устроил моему сыну ознакомительный перекур марихуаны. Пятнадцатилетний Джим и его друг начали проявлять интерес к травке. Том, прикинувшись единомышленником в этом деле, раздобыл самую лучшую забористую дурь, какую только смог найти. Парней рвало так, что ни тот, ни другой больше в жизни не прикоснулись даже к обычным сигаретам. Об этом уроке взрослой жизни я узнал лишь через два года и был безмерно благодарен «непутевому учителю» за горький опыт.
В семнадцать лет Джим влюбился в красавицу с прохладной северной кровью. Пепельные волосы, взгляд голубых глаз с поволокой, спортивная фигура. И парень пропал. Ее семья переехала в Бостон из Финляндии. Полгода Джим буквально жил под ее окнами, не смея подойти и заговорить с богиней своих грез. Илоне было шестнадцать. И как говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло. Однажды он увидел в парке плачущую Илону. Набравшись смелости, подошел к ней и предложил свою помощь. Оказалось, что ее младший брат подсел на наркотики. С Джимом на плавание ходил парень, чей старший брат работал в полиции в отделе по борьбе с наркотиками. Он-то и помог ребятам, накрыв несколько точек торговли в районе. Илона ответила Джиму взаимностью. Они стали встречаться, и их любовь прожила целых четыре года. Вместе с ней он отпустил свою юность. О причинах расставания Джим мне никогда не рассказывал, да, признаться, я и сам не лез к нему в душу с расспросами.
Закончив исторический факультет Гарварда, сын увлекся автогонками. Получил много кубков, но в двадцать восемь лет попал в серьезную аварию, и это закончилось множественными переломами. Целый год он провел в клинике, учился заново ходить. В итоге принял решение оставить этот вид спорта и занялся поставками европейских спортивных машин в Америку.
