Такой вот был вечер.

Но обычно мы проводили время вдвоем у телевизора. Наталья Павловна любила смотреть сериалы. Кто хоть раз видел сериал для пожилых женщин, знает, что все они битком набиты слезливыми монологами, глупейшими совпадениями, без которых, как я понимаю, несчастному сценаристу не удалось бы свести концы с концами, — и детьми, детьми, детьми. Судьба даже счастливейших из них складывалась не сладко: как правило, их зачинали невзначай, а уже наутро отцы пропадали по делам службы или садились в тюрьму за не совершенные ими преступления; подчас, если везло, папаши возвращались спустя долгие годы, чтобы научить отпрысков приемам самбо. Значительную часть младенцев забывали на вокзалах, а то еще их крали цыгане или подменивали в родильных отделениях. Кстати говоря, уровень кинорождаемости далеко перехлестывал разумные максимумы и приближался к кроличьей. Если бы все эти злополучные создания, за счет которых выдавливалась горячая слеза из часто моргающих глаз Натальи Павловны, неровен час, ожили, в стране не хватило бы ни детдомов, ни сосок.

Затем, с первых кадров новостной программы, на экране появлялся Президент. Сначала он говорил о политике и экономике. Интонации его, как правило, были озабоченны, однако всякий раз подворачивался случай нарисовать ту или иную перспективу, и только его деловитая сдержанность мешала назвать ее лучезарной.

Обязательная программа подходила к концу, наступало время вольной. Президент преображался — подтягивался, веселел, глаза блестели. По мере того, как на экране разворачивались веселящие сердце чудеса, становилось понятно, почему именно этот человек обременен столь высоким званием: да потому что никому другому не удалось бы совершить даже малой толики его былинных подвигов. Прошлое стыдливо склонялось перед блистательным настоящим, сам Геракл смущенно пятился в туманное пространство древних выдумок, с завистью поглядывая оттуда на удивительную современность: новый герой брал под уздцы непокорный стратостат и, смело оседлав его, непреклонно взмывал в облачные небеса, чтобы горделиво измерить наконец температуру верхних слоев атмосферы, никак не дающуюся в руки глупых синоптиков. А покончив с этим тут же, только переодевшись из костюма высотника в грубую брезентуху землепроходчика и надвинув каску, яростно дергал железные ручки, чтобы глубоко в недрах планеты увести в сторону проходческий комбайн, без его участия наверняка наехавший бы на гнезда невинных кротов и несчастных землероек…

Последний по времени сюжет был, пожалуй, самым впечатляющим. Облегающее одеяние, сшитое из каких-то блестящих бляшек вроде копеек или гривенников, убедительно имитировало мелкую рыбью чешую. Налепленные по всему телу розовые плавники трепетали по ходу заплыва. Бултыхая ластами и с рыбьей сноровкой извиваясь всем телом, Президент показывал спасительную дорогу косяку корюшки, заплутавшему в мутной воде низовьев Невы по пути на нерест.

Когда духоподъемные сюжеты заканчивались, звонил телефон: радостно взволнованная Плотникова спешила восторженно поделиться с Натальей Павловной яркими впечатлениями от увиденного.

***

Как всегда, это случилось под утро.

— Соломон Богданович, — сказал Калабаров. — Я не могу сидеть тут всю ночь и ждать, когда вы соизволите проснуться.

Я опять не заметил, откуда он взялся: вздрогнул и раскрыл глаза, уже когда Калабаров сидел на пуфике у комода.

— Я не сплю, — заплетающимся со сна языком сказал я. — Во всяком случае, уже не сплю. Рад вас видеть. Здравствуйте.

— Тише, тише, Наталью Павловну не разбудите… Вы, Соломон Богданович, я смотрю, и в ус не дуете.

— Ничего себе! — Я встряхнулся, сгоняя последние крохи сна. — Четверть пятого, между прочим. Ночь на дворе. Я же не знал, что вы появитесь.

— Вот тебе раз! — удивился он. — Разве я не давал знака?

— Какого знака?

— Могли бы заметить, что вечером штора колебалась. Ни с того ни с сего. Разве не знак?

— Вечером Петя со Светланой заходили и Красовский. Такой галдеж стоял, что только если бы она совсем упала…

— И вода у вас в поилке рябила.

— Воду видел, — соврал я. — Но не понял, к чему.

— Ну конечно, — он усмехнулся. — А на потолке я огненными буквами «Ждите!» вывел — тоже не поняли?

Честно говоря, никаких букв на потолке я не заметил.

— Так это вы писали? — деланно удивился я.

— А кто же еще?

— Мне показалось, свет так падает… случайно как бы…

Калабаров махнул рукой.

— В общем, Соломон Богданович, с вами каши не сваришь. В следующий раз придется прямо на голову штукатурку отколупывать… Предпринимать что-нибудь надумали?

— Насчет чего?

— Насчет Милосадова.

— А что надо предпринимать?

— Хорошенькое дело! — возмутился он. — Соломон Богданович, я вам удивляюсь. Мало того, что с блеском порушил все, за что я столько лет боролся, так еще и… даже вспоминать об этом не хочу! Вы ведь понимаете, что я имею в виду?

— Понимаю, — вздохнул я.

— Если бы я был… гм… по-прежнему был у вас, я бы смог ее защитить. Впрочем, если бы я был… гм… был у вас, возможно, не пришлось бы ее ни от чего защищать, — сказал Калабаров. — Не было бы в библиотеке никакого Милосадова. Правда, он бы наверняка других где-нибудь корежил, но ведь для нормального человека как? — если вдалеке, то будто и нет вовсе… Ладно, не в этом дело. Так или иначе мечта этого мерзавца сбывается: с послезавтра он назначен коммерческим директором. То есть получит все, чего так желал: сядет на финансовые потоки. И будет, как добрый поливальщик, открывать воротца. Чтобы водичка то туда текла, то сюда. Главным образом, наполняя карманы акционеров. Свои, в частности. Библиотеки нет, Светлана в коляске, Милосадов на потоках. А вы все это так и оставите? Пусть живет безнаказанным? — я хочу сказать, в вашем человеческом понимании безнаказанным.

Я насторожился.

— А в вашем понимании что?

— А в нашем понимании он, дурачок, себе на роду такого уже понаписал, что можете не волноваться, — туманно разъяснил он. — Этого не замажешь. И не замолишь.

Я разозлился. Что за манера громоздить одну загадку на другую.

— Чего вы от меня-то хотите? Что я могу? Люди-то вон ни о чем не думают, а уж…

— Некоторые думают, — буркнул Калабаров.

— Это кто же?

— Да кто… Петя Серебров. Вообще-то не должен вам этого говорить… ну да ладно: хочет прилюдно дать Милосадову по роже, когда тот в качестве главного лица приедет на открытие.

— Разве Петя знает?

— О Светлане? Нет, не знает. Она ничего и не сказала. И не скажет. Внушила Сереброву, что совершила свой безумный поступок в состоянии временного умопомешательства. Дескать, никаких внешних причин не было, и точка. Концы в воду. Стойкий оловянный солдатик…

— Гены, — вздохнул я. — И что же выходит: Петя за библиотеку мстит?

— Примерно так.

— Глупый птенец… И что? Ну даст он ему по роже. Допустим. А Милосадов его посадит. И Светлана снова останется одна. В ее-то положении…

— Как пить дать посадит, — согласился Калабаров. — Уж чего хорошего… С другой стороны, в России каждый сколько-нибудь приличный человек должен срочок-другой отмотать. Но все-таки нужно Петю от его затеи отвадить. Думаю, достаточно написать. Мол, нишкни, Петя, твой план давно известен. Не суйся, мы и сами все сделаем, а ты только все дело испортишь… а? Тогда не полезет.

— Не знаю, — с сомнением протянул я. — Он существо поэтическое.

— Это верно, — вздохнул Калабаров. — Надежды никакой. Конечно, я и сам могу что-нибудь устроить… Перелом ноги, например. Куда он с поломанной ногой? Или двустороннее воспаление легких. Через две недели будет как огурчик, а пока поваляется. Как думаете?

— Отличный план! — похвалил я. — Или вот еще сотрясение мозга бывает. Шибануть покрепче — и готово. Только идиотом не делайте, а так в самый раз.

— Мне это нравится, — сердито сказал Калабаров. — То не так, это не этак. Вы сами-то на что-нибудь способны?