Слух о том, что ее отцом был, оказывается, не кто иной, как покойный ныне Юрий Петрович, каким-то образом широко разошелся, и женщины часто и подробно обсуждали эту тему. Больше всех, как обычно, усердствовала Плотникова. Она зачем-то выдумала, что Калабаров не раз говорил с ней по душам и, частенько горюя о своей потерянной дочери, называл ее «кровинушкой» и «донюшкой». Понятное дело, Юрий Петрович не мог возразить против того, что, на взгляд всякого нормального человека, являлось первостатейным враньем. А Плотникова божилась, крестилась, таращила глаза, вещала цитатами из этих якобы имевших место откровенных бесед и всячески отстаивала свое право на правду. Добрые наши женщины, слушая и вздыхая, давали ей то сушку, то кексик. Наталья Павловна и Коган склонялись к тому, что Плотникова маленько не в себе, и особенно заметно это стало в последние годы, когда сын Владик вовлек ее в круговерть своих финансовых транзакций. Калинина возражала: дескать, таких нормальных еще поискать, но тоже наделяла Валентину Федоровну печеньицем или конфетой.

Так вот, однажды Плотникова явилась с улицы и говорит:

— Ой, девочки, что делается-то! Окружают нас.

— В каком смысле — окружают? — спросила Наталья Павловна. Цветастый спортивный костюм и завязанный на затылке капроновый платок делали ее похожей на штукатурщицу.

— Натурально окружают, — подтвердила Плотникова. — Со всех сторон. Я еще позавчера заметила, только говорить не хотела. Что там, думаю, может, померещилось. Тогда только четыре экскаватора было и кран, а сейчас еще штук пять бульдозеров добавилось. В кольцо взяли.

— Что вы говорите, Валентина Федоровна! — возмутилась Калинина. — Займитесь лучше делом.

Она была у Натальи Павловны вторым номером — тоже в спортивном костюме, только синем, и простоволосая. На пару они, беспрестанно чихая, укладывали в коробки содержимое очередного стеллажа, посвященного, как я мог заметить, какой-то области филологии.

— Я-то займусь, — посулила Плотникова. — Только когда они на нас наедут, мало не покажется.

— Кто «они»? — взвилась Калинина. — Пойдемте, покажете. Только если там ничего нет, я не знаю, что сделаю!

Плотникова, жалобно причитая насчет того, что никогда ей никто не верит, повела Калинину смотреть. Минут через пять они вернулись.

— Ну что? — спросила Наталья Павловна, со вздохом присаживаясь на стопку книг. — Посмотрели?

— Кольцо не кольцо, но… — ответила Калинина вовсе не возмущенным, а тихим и даже испуганным голосом. — Прямо от входа видно.

Наталья Павловна отмахнулась было, однако тут и Коган пошла убедиться самолично, и вернулась ошеломленной, а потом из другого помещения прибежала встревоженная Зонтикова.

— Это что же делается? Где же Виктор Сергеевич? Пусть он им прикажет!

Меня на крыльцо не пустили, но из всего оханья, аханья и хлопанья крыльями я в конце концов уяснил следующее.

В непосредственной близости от нашего здания, охватывая его неправильным кольцом, расположилась незаметно подтянувшаяся строительная техника. Разнообразные краны — как на автомобильных шасси, так и башенные — для их перевозки в разобранном виде требовалось несколько тягачей. Экскаваторы всякого калибра — от таких, какими только газоны перекапывать, до угловатых монстров, в ковш каждого из которых с легкостью въехал бы милосадовский «мерседес». А также большегрузные самосвалы, сваебойные машины, бетонокачалки и еще тьма всякого железа, опасно ощетинившегося рабочими частями, до блеска отполированными на прежних объектах.

Думаю, если бы нас окружили танками и артиллерией, это не вызвало бы большего смятения.

Напряжение росло, пока наконец не явился Милосадов и, ко всеобщему счастью, в два слова рассеял всю эту нелепицу.

— Да вы что, товарищи! — изумился он, удивленно глядя на нас. Я заметил, что сейчас его глаза были вовсе никакими не серо-синими, а самыми что ни есть голубыми. И, наивно помаргивая, безмятежно соврал: — Это же метростроевцы. Вы разве не знаете? На углу Второго Центрального и Третьего Княжеского запроектирована новая станция. Должно быть, сроки подпирают, вот и концентрируют силы и средства.

Господи, какое все испытали облегчение!

Однако оно было недолгим.

К соседнему с библиотечным подъезду подъехал большой грузовик, на бортах которого значилось: «ПЕРЕЕЗД WWW.SHEMETOM.RU», и несколько грузчиков в одинаковых синих комбинезонах с белыми литерами на спинах, повторявших надпись на грузовике, стали выносить и укладывать какую-то трепаную мебель.

Время от времени показывались и хозяева — то заплаканная женщина в красной куртке принесет люстру, то хмурый мужчина выкатит велосипед, то две девочки с бантами притащат скрипку в футляре и сядут на скамью смотреть, как дяди в комбинезонах грузят пианино. Снова появится заплаканная женщина в красной куртке, отругает их и пошлет за новой ношей, мотивируя свою строгость напряженностью дела и недостатком времени.

Плотникова, понятное дело, поспешила туда, уловила заплаканную хозяйку, и они крепко и надолго зацепились языками.

Выяснилось, что из квартирной части дома выезжает последняя семья. Их не устраивали предлагаемые муниципалитетом варианты, они упирались до конца; на последнем суде, решившем дело не в их пользу, муж потерял сознание, а женщина в красной куртке, по ее словам, чуть не сошла с ума, и тогда им отключили воду и вырубили свет. В итоге выезжали они не в радости новоприобретения, а в негодовании утраты, злые и несчастные.

Разумеется, Плотникова подсыпала соли на раны, хлопая себя по щекам и причитая: «Уж на край земли-то, господи! На край земли!» — и в глазах заплаканной женщины появлялось такое затравленное выражение, будто и в самом деле гнали их в Шилку или Нерчинск.

— Ну конечно, — нашла объяснение Наталья Павловна, выслушав историю. — Если в центре присиделся, разве хочется на окраину, даже если на время?

И посмотрела на Коган в надежде, что та разделит эту простую мысль или по крайней мере одобрит ее, но Коган только с сомнением хмыкнула.

Хотя, казалось бы, Наталья Павловна стопроцентно верно рассудила — кто же в такой ситуации будет радоваться?

***

Последние дни вообще было как-то тревожно. Уснул я кое-как, спал вполглаза, и, когда проснулся и увидел, что в директорском кресле сидит Калабаров, даже не удивился.

И тут же спросил:

— Юрий Петрович, а вы знали, что Светлана Полевых — ваша дочь?

Ляпнув это, я, честно сказать, даже не удивился тому, что ляпнул. Все равно уже несколько дней крутилось на языке. А сейчас голова была замутнена, вот спросонья и выскочило.

Вздрогнув, он оторвал затылок от подголовника и потянулся, сцепив руки в замок.

— Что? Какая дочь?

Я встряхнулся. Сказав «а»…

— Светлана Полевых… утверждает, что вы были ее отцом.

— То есть она все-таки Полевых, а не Калабарова, — уточнил он. — Что можно сказать. Мир тесен. Как вы узнали?

— Теснота мира в данном случае ни при чем. Она у нас появилась совсем не случайно.

— Где — у вас?

— У нас в библиотеке.

— Уже после?

— Нет. Задолго до.

— То есть что же выходит…

— Ну да, — подтвердил я. — Она ходила к нам книжки читать, а вы и не знали.

— Интересно… Долго ходила?

— Полтора года.

— И не подошла ко мне, не сказала? — задумчиво произнес он.

— Говорит, не хотела впутывать в свою жизнь. Мол, у вас своих забот полон рот, а тут еще дочка как снег на голову.

— Это она зря, конечно, — сказал он, пожав плечами. — Зря. Очень даже это было уместно. Не знаю, чем бы я мог ей помочь, но…

Я вздохнул.

— Даже если бы ей удавалось время от времени с вами поговорить, уже было бы много.

— Ладно, не будем попусту крыльями махать. Сделанного не воротишь. И что же она?

— В каком смысле?

— Что делает, чем занимается?

— Знаю только, что окончила третий курс мехмата.

— Ничего себе! — удивился он. — Интересный выбор. Мать у нее до невозможности гуманитарная.