– Во-во (сказала Рая). Великая социалистическая.
– Фубля (сказала я).
– Что? (спросил Нурали).
– Что? (спросила Рая).
– Это я так (сказала я). Ну, за мир во всем мире?
– Да! (хором сказали Рая и Нурали).
Вы там держитесь
Мама пошла намедни к консьержке Оле и сказала ей, что если та будет выгонять ейную кошку Мусю на ночь, то Диля ее типа «в газетах пропишет».
Вопреки ожидаемому, Оля засияла:
– Правда?
(Прямо чеховский Митя Кулдаров, который радовался, что в газете написали, как он в пьяном виде под лошадь попал.)
Мама сменила тактику:
– В американских.
Оля сделала стойку:
– Эт как?
– А так! (сказала мама злорадно). Она сотрудничает с американскими газетами. И там прочитают, что русские такие жестокие, что выгоняют кошек на ночь!
Оля покраснела.
И говорит:
– В американских не надо. И так они думают, что мы тут с медведями по улицам ходим.
– С Медведевым? (спросила мама).
– Если бы! (сказала патриотка Оля).
– Если бы ты могла ходить с Медведевым, то куда бы ты с ним пошла? (спросила мама).
– Например, в магазин (сказала Оля). Купить ченить. У него, наверно, денежка водится.
– Нет у него денежки: он сам говорил – денег нет, но вы тут не скучайте – что-то в этом роде. Типа держитесь. Типа всего вам доброго и так далее.
– Точно как мой Василий, алкабан проклятый. Вежливый, сука: все пропьет, а потом лыбится: денег нет, говорит, денежки тю-тю, но ты, Оль, не скучай, держись, блять!
– Кто – блять? (спросила мама).
– Да никто (неохотно отозвалась Оля). Присказка.
– А сказка впереди (сказала мама мрачно).
И пошла дальше в магазин.
Но Муся больше таки не плачет: подействовало.
Памятник Навуходоносору
Шла мимо консьержек – вся из себя, вырядилась. (Ну там ходила по кое-каким делам.)
Они мне и говорят:
– Все цветешь? По какому случаю разоделась?
– Седня (говорю) у Пушкина ДР.
– А! (сказали они хором). А мы вот пропустили. А вы что, празднуете?
– Ну да (говорю). На Красной площади. Жириновский придет, будет его стихи читать (они многие любят Жириновского).
– Про памятник? (почему-то спросила консьержка Оля).
– Ага (говорю). Тем более ему тоже памятник поставили.
– Вот это правильно (сказала Оля). Хороший он человек.
– Ну да – прекрасный человек. А памятник ему еще лучше. Говорят, Пушкина снесут и поставят на его месте Жириновскому. Собянин так решил.
Консьержки призадумались.
Надя говорит:
– По-моему, это слишком уже.
Оля говорит:
– Ну не все же Пушкину стоять и стоять. Памятники тоже менять надо. (?!)
– Ну да (говорю). Места всем не хватает. Потом Жириновский лет 10 постоит, еще кого-нить поставят.
– Кого? (спросили они хором).
– Пока секрет (говорю). Решение еще не принято.
– Ну а все-таки? Ты же вот там вращаешься, все знаешь. (?!)
– Валтасару. Или Навуходоносору.
– А кто это? (опять хором вскинулись).
– Депутаты Мосгордумы.
– Какие-то странные фамилии, нерусские (сказала Оля).
– Наоборот (говорю). Один вятич, другой – кривич.
– Понятно. Только от тебя и узнаёшь новости.
– Вы спрашивайте (говорю). Я всегда рада поделиться.
Антрополог Израилевич
Пошла на помойку мусор выносить. Гляжу – валяется шикарный крепеж для душа: почти новый, немецкий. Наверно, кто-то купил себе еще лучше и этот выбросил.
Обрадовавшись (у меня нет крепежа), стала я его грузить в свою тележку.
Тут откуда ни возьмись является Петрович.
– Ты зачем мой крепеж стырить хочешь? (сказал Петрович).
– Это мой крепеж, Петрович. Я сначала его вчера выбросила, а потом вдруг ночью о нем стала думать, соскучилась и вот пришла его обратно забрать. Ты мой маленький (обратившись к безмолвному крепежу, сказала я).
– Врешь ты все (сказал, засмеявшись, Петрович). Это я по нему всю ночь скучал и вот пришел забрать. Правда же? (обратившись к крепежу, сказал Петрович).
Крепеж гордо молчал.
– Молчит (сказала я). Как партизан.
– Как мы его делить бум? (спросил Петрович).
– Я тебе куплю пива (сказала я).
– Идет (сказал Петрович). Но крепеж-то надо спросить, с кем ему уютнее будет.
– С женщиной, конечно (сказала я). Он же мужского роду.
Петрович опять засмеялся:
– Ишь ты какая хитрая! Евреев в роду не было?
– Ты, Петрович, кто угодно, но ни разу не антрополог.
– Я – нет. Я – Белов. А у Антрополога какое отчество? Израилевич?
– Ясный пень.
Ну, пошли ему пиво купили. А слесарь Володя мне приладил крепеж: теперь мама будет мыться в ванне, а сверху душ ее будет поливать.
Перегибчатая
У нас во дворе открылся магазин для животных, называется «Братья наши меньшие».
Петрович говорит:
– Это про кого?
– Про алкашей, Петрович (говорю я).
– А я думал, про негров (мстительно говорит Петрович, который совсем не расист, а просто болван: это я про него писала байку, как ему «срет» какой-то «негритенок», типа Обама).
– Они, Петрович, бо́льшие. Выше ростом и покрасивше тебя будут.
– Кому что нравится (философски замечает Петрович, низкорослый и спившийся). Вот тебе кто больше нравится – Обама или Путин?
Я молча улыбаюсь.
Петрович вдруг говорит с горечью:
– Ты права, ихний красивше. Хоть и черный, бля…
– Переживаешь за белую расу, Петрович?
Петрович вдруг наклоняется ко мне интимно и говорит:
– Ты тут негритяночку не видела, с ребенком ходит (есть у нас такая, в Куркино живет).
– И что?
– Ммм… Мечта, а не баба. У нас таких отродясь не бывало.
– Есть хорошенькие.
Петрович махнул рукой:
– Есть-то есть, но какие-то они не такие… А эта, что твоя лань – перегибчатая вся.
– Ты, Петрович, поэт.
Петрович опять выдал:
– Поэт с писателем – сила.
– Тандем?
– Ага. Типа банда.
Как Швейк
Одна девушка, живущая в Америке, из наших, переводит мои байки на инглиш.
Там Бабыра так говорит: «Meaning?»
Ну, тут она как-то опять заходила.
И я ей говорю:
– Бабыр!
– Ась?
– А я про вас рассказы пишу.
– Дай почитать.
– Так я на английском пишу про вас.
– Так хто будет на английском про меня читать?
– Американцы.
– Так они ж на омериканском читают.
– Ниче, как-нить подтянутся: похожи языки у них.
– Подтянутся, чтобы читать про Бабыру (говорит Бабыра иронически).
– Ну да, Бабыр – вы теперь как Швейк.
– А эт хто? (кстати, высшее образование).
– Чех.
– И че делал?
– Чушь молол всякую.
Бабыра посмотрела на меня с ужасом, степенно допила чай, а потом маме в коридоре сказала, что у нее есть неплохой врач для таких, как я. Даже типа не врач, а бабка.
– Отшепчет, как что (сказала Бабыра). Вылечит ейные фантазии. Бабка хорошая, она нам дурака Ваньчика вылечила. Он даже перестал на прохожих гавкать.
Мама вдруг обиделась и говорит:
– Диля ни разу ни на одного прохожего не гавкнула.
– Так гавкнет (сказала Бабыра совершенно спокойно). Ваньчик тоже поначалу не гавкал.
Мама спросила сквозь смех:
– А че делал? Мяукал?
Бабыра степенно ответила:
– И мяукал, и достоинство свое показывал, всё делал.
