25 мая:

«Этой ночью глаз не сомкнул (в буквальном смысле): отчасти из-за оглушительного рева моторов. В результате на лекции во вторник не то чтобы блистал. Однако главная причина состоит в том, что все мысли мои поглощает Фродо. Он полностью завладел моим вниманием и совсем меня вымотал: главу про Шелоб и про несчастье в Кирит Унголе я переписывал несколько раз. В результате история разворачивается совершенно не так, как в предварительных набросках!»^[311]

31 мая:

«На собрании „инклингов“ посидели очень даже приятно. Гвоздем программы стали глава из книги Уорни Льюиса о временах Людовика XIV (мне очень понравилось); и отрывки из повести „Кто возвращается домой?“ Льюиса. Эту рукопись, посвященную аду, я предложил переименовать в „Дом Хьюго“. Вернулся с собрания уже за полночь. Все остальное время, за вычетом хлопот по дому и в саду, ушло на отчаянные попытки довести рукопись „Властелина Колец“ до захвата Фродо орками на перевалах Мордора. И я преуспел. И в понедельник утром прочел К. С. Л. последние две главы — „Логово Шелоб“ и „Выбор мастера Сэммуайза“. Он одобрил, даже в бурный восторг пришел, чего за ним обычно не водится. А последняя глава так вовсе растрогала его до слез. К слову сказать, сокращение Сэм идет не от имени Сэмюэль. Оно — от имени Сэммуайз, что на древнеанглийском означает „полоумный“ (half-wit, скорее уж „полудурок“. — Г. П., С. С.). Точно так же имя его отца Хэм восходит к древнеанглийскому Хэмфаст („Домосед“)»^[312].

30

К концу мая четвертая книга «Властелина Колец» была, наконец, закончена. Начался медленный процесс переписывания рукописи на машинке — Толкин большей частью делал это сам, двумя пальцами. По мере готовности экземпляры глав отправлялись Кристоферу в Южную Африку.

Но работа и теперь (уже в который раз) прервалась. В августе 1944 года Толкин написал Кристоферу: «Вдохновение у меня совершенно иссякло; я опять такой, каким был по весне, во власти все той же апатии»^[313]. К счастью, финал книги был уже ясен и все основные линии сведены воедино. Писательский опыт у Толкина за последние годы значительно вырос, в том числе — опыт ведения сразу нескольких достаточно сложных переплетающихся линий повествования. В конце июня он писал Стэнли Анвину:

«Боюсь, я обошелся с Вами не лучшим образом. Надо было держать Вас в курсе того, как продвигаются дела с продолжением „Хоббита“, но в течение целого года я не имел возможности написать ни строчки. Все же в результате освобождения от работ по линии Королевского флота и Королевских военно-воздушных сил (и пока меня не поглотила очередная экзаменационная пучина) мой труд (великий) наконец-то близится к завершению, и я вот-вот его закончу, пренебрегая всеми прочими повинностями, насколько возможно. Надеюсь, Вы до сих пор в книге моей заинтересованы, невзирая на дефицит бумаги, — по крайней мере, в обозримом будущем. В нашем городе переписывать что-либо на машинке жутко трудно и/или дорого; а когда моя собственная машинка сломалась, никто не взялся ее ремонтировать. Так что рукопись до сих пор существует в одном-единственном экземпляре; да и тот нуждается в правке — по мере продвижения к финалу. Надеюсь, впрочем, что скоро смогу предоставить Вам изрядный кусок рукописи. Жаль, что Рейнер сейчас занят иными, более серьезными делами»^[314].

31

Эти слова, впрочем, не означали действительного окончания работы.

В течение всей второй половины 1944 года и начала следующего Толкин продвинулся незначительно. Как всегда, от рукописи отвлекали повседневные дела, и, разумеется, находились всякие другие многочисленные поводы для размышлений о происходящем в мире, для осмысления сделанного, для воспоминаний. Ты можешь создавать шедевры, но все равно при этом живешь среди самых обыкновенных людей. В мире Средиземья эпохи могут занимать тысячи лет, но в нашем мире время течет гораздо быстрее. В начале июня прошла высадка союзнических войск в Нормандии. Советские армии на Восточном фронте успешно продвигались на запад. С некоторых пор бомбардировщики в небе над Англией почти не появлялись, зато немцы начали использовать крылатые ракеты «Фау-1». В ответ усилились массированные бомбардировки немецких городов.

«Что до богохульства, — писал Толкин сыну, — уместно будет вспомнить (там, где они применимы) слова: „Отче! прости им, ибо не ведают они, что творят“. Или — говорят. Отчего-то кажется мне, что Господа нашего на самом деле куда больше огорчают те обиды, что мы наносим друг другу, нежели проступки, что мы совершаем против Него. С лингвистической точки зрения нет особой разницы между „черт тебя побери“, — произнесенного бездумно, и тем, о чем ты мне пишешь. Слова как сексуальные, так и сакральные утратили всякий смысл, сохранив разве что тень былой эмоциональности. Нет, я вовсе не отрицаю, что это дурно; более того, это утомляет, удручает и бесит, но все же это не богохульство в прямом смысле слова…»^[315]

И далее: «А еще ты напомнил мне о внезапном озарении (или, может статься, осознании, которое вдруг облеклось у меня в голове в форму картинки), что я пережил совсем недавно, пробыв полчаса в церкви Святого Григория перед Святым причастием. Я видел там Свет Божий (или думал о нем); и в нем подрагивала крошечная пылинка (или миллионы пылинок, к одной-единственной из которых был прикован мой смиренный разум), и мерцала она белизной, потому что отдельный луч Света удерживал ее — и озарял. Не то чтобы Свет разбивался на множество отдельных лучей, нет, но само по себе существование пылинки и ее местонахождение по отношению к Свету образовывало прямую линию, и эта линия тоже была Свет…»^[316]

Толкин в это время работал над эссе о волшебных сказках (на основе лекции, когда-то прочитанной в Сент-Эндрюсе). Эссе предназначалось для публикации в сборнике, посвященном Чарлзу Уильямсу. Говоря о сказках со счастливым концом, Толкин использовал новый, несколько странно звучащий термин «эвкатастрофа» («благая катастрофа», по аналогии с Евангелием, что переводится как «благая весть»). Термин этот, несомненно, был шире буквального его понимания.

Это хорошо видно по следующему письму:

«Вижу по „журналу“, что послал тебе три главы 14 октября и еще две — 25 октября. Первая посылка уже должна была до тебя дойти, надеюсь, ко дню рождения; вторая вскорости воспоследует; хотелось бы верить, что новая партия прибудет к тебе в начале нового года. С нетерпением жду твоего вердикта. Ужасно раздражает, когда твой самый главный читатель находится от тебя в десяти тысячах миль или летает туда-сюда на своем Грохочущем Ставне.

<…>

Книга Пятая и Последняя открывается тем, что Гэндальф скачет в Минас-Тирит. Далее — снятие осады благодаря атаке всадников Рохана, в ходе которой падет король Теоден. Гэндальф и Арагорн отбросят врага назад к Черным Вратам. Переговоры, в ходе которых Саурон предъявит разнообразные свидетельства (такие, как мифрильную кольчугу), доказывающие, что Фродо у него в руках; однако Гэндальф обсуждать условия откажется — страшная дилемма, даже для мага. Затем действие переместится назад — к Фродо и к его спасению Сэмом. С горней высоты они увидят, как из Черных Врат хлынули громадные Сауроновы резервы, и поспешат вдвоем через покинутый всеми Мордор к горе Рока. С уничтожением Кольца (как именно это произойдет, я пока не знаю) Барад-Дур рушится, и войска Гэндальфа устремляются в Мордор. Фродо и Сэма из огня, извергающегося из расщелины горы Рока, спасет орел Гэндальфа; а затем придется распутывать все разрозненные сюжетные линии, вплоть до пони Билла Ферни. Немало работы придется, наверное, на последнюю главу, в которой Сэм зачитывает своим детишкам отрывки из огромной книги и отвечает на их вопросы о том, что и с кем случилось; это будет хорошо перекликаться с рассуждениями Сэма о сути историй на лестницах Кирит-Унгола. Однако заключительным эпизодом все же станет поездка Бильбо, Элронда и Галадриэли через Ширские леса по дороге к Серым Гаваням. Фродо присоединится к ним и уйдет потом за Море (перекличка с его видением дальней зеленой страны в доме Тома Бомбадила).