Считая мистификацию с датировкой, обращённой вспять на 11—12 лет, невероятной, рецензент не обратил внимания на приведённый мною пример с так называемым «фальшивым Шекспировским фолио». А ведь этот пример — важнейший, имеющий, к тому же, прямое отношение к «шекспировскому вопросу», чего Г. тоже не понял. В 1619 году издатель Пэвиер и печатник Джаггард отпечатали десять шекспировских и сомнительно-шекспировских пьес, но были остановлены, хотя на некоторые из пьес они имели законные права; тогда они выпустили эти пьесы в продажу по отдельности, снабдив их титульными листами с фальшивыми датами (1600, 1608, 1618 гг.), а некоторые — и фальшивыми эмблемами. То есть датировки отставали от настоящей от 1 года до 19 лет! Подлинная датировка установлена английскими учёными только в XX веке путем анализа водяных знаков и полиграфических реалий, но о причине, побудившей солидных членов Гильдии прибегнуть к мистификационной датировке, можно только догадываться. Запретить печатать не содержащие никакой крамолы книги, на которые издатель имел законные, зарегистрированные права, могло тогда только лицо, облечённое большой властью, например граф Пембрук. Рецензент Г. на целой странице вовсю потешается над теми, кто считает, будто кто-либо, в том числе Пембрук, мог «властно распоряжаться изданием книг в королевстве — запрещать, доверять, поручать». Здесь, как и в других разделах своей рецензии, Г. проявляет незнание достаточно общеизвестных фактов. Граф Пембрук был лордом-камергером, ему была подконтрольна и Компания (Гильдия) издателей и печатников, члены которой обращались к нему как к последней инстанции для решения важных вопросов. Фактов о влиянии в издательском мире его матери Мэри Сидни-Пембрук в «Игре об Уильяме Шекспире» приведено достаточно, так что нет никаких оснований сомневаться в возможностях круга Пембруков — Сидни («Великих Владетелей пьес») способствовать (доверять, поручать, финансировать) изданию нужных им книг и препятствовать появлению нежелательных.
В связи с этим интересно и поучительно посмотреть, как Г. реагирует на сообщаемые в «Игре» обстоятельства появления в 1623 году самой знаменитой книги в истории Англии — первого собрания пьес Шекспира (Великое, или Первое, фолио). Фолиант открывается обращением к сыновьям Мэри Сидни-Пембрук: Уильяму, графу Пембрук, и Филипу, графу Монтгомери. Оказывается, рецензенту точно известно, что «братья графы Пембрук (sic!) просто финансировали дорогостоящее издание, как это было принято в книгоиздательской практике того времени», стало быть, тут всё ясно! Великое фолио планировалось выпустить в 1622 году, второе его издание (Второе фолио) вышло в 1632-м, даты точно совпадают с 10-й и 20-й годовщинами смерти бельвуарской четы — факт, о котором, кстати, впервые сообщается именно в «Игре». Но для нашего книговеда факт, не укладывающийся в его представления, вовсе и не факт. Такой «вполне в советском духе» подгонки изданий к знаменательным датам, как он «свидетельствует», не было и не могло быть, никаких годовщин никто никак не отмечал и не замечал! Обратим внимание на этот довольно неожиданный в подобном контексте оборот — «в советском духе», он ещё попадётся нам в рецензии раз-другой, и тогда мы подробнее поговорим о нём. Конечно, забавно, что в представлении нашего рецензента выпуск (или написание) книг и статей к определённым датам связан только с советским периодом в истории известной части человечества! Ну а что касается Англии XVII века, то можно было бы напомнить Г. хотя бы о «годовщинах» Джона Донна. Не говоря уже о более поздних потоках литературы, приурочивавшейся к самым разным «знаменательным» датам, прежде всего шекспировским. Почему это Г. столь категорично заверяет своих читателей, что друзья Рэтлендов («поэты Бельвуарской долины») не могли додуматься приурочить создание и выпуск в свет Первого и Второго фолио к годовщинам их одновременного ухода из жизни?! Ведь точно совпадают не одна, а целых две даты, но Г. продолжает утверждать, более того, клятвенно «свидетельствовать», что этого не может быть. Даже если бы речь шла только о случайном, но впервые замеченном и как-то объяснённом совпадении, оно является бесспорным фактом и как таковой требует к себе научного подхода, а не идеологической (независимо от происхождения и окраски) упёртости.
О «поэтах Бельвуарской долины» Бен Джонсон рассказал в своей пасторальной пьесе «Печальный Пастух», где местом действия прямо указан Бельвуар — замок Рэтлендов. Результаты исследования «Печального Пастуха» и честеровского сборника хорошо согласуются, но Г. этого просто не заметил, как и многих других важных фактов, связанных с ключевой в шекспироведческих изысканиях фигурой Бена Джонсона.
Относительно «величайшего писателя и путешественника мира» Томаса Кориэта из Одкомба рецензент Г. нехотя соглашается, что «возможно, Гилилов прав, и Томас Кориэт не был ни путешественником, ни автором приписанного ему учёного описания путешествия в Европу». Однако раблезианская сущность многолетнего дерзкого фарса вокруг пьяненького придворного шута с участием более полусотни (!) поэтов, написавших на дюжине языков огромное собрание головокружительных панегириков, изданных даже отдельной книжкой, осталась для нашего книговеда непостижимой. В отличие от рецензентов, связанных с театром, со сценой, он не видит, что кориэтова эпопея — не заурядная литературная мистификация, а необыкновенная карнавальная Игра, действие которой протекает как на печатных страницах, так и на сцене реальной жизни. Не заметил (или не понял) рецензент и многочисленных фактов, свидетельствующих о тесной связи Фарса о Кориэте с Игрой об Уильяме Шекспире (одни и те же участники, покровители, издатели, важная роль в обоих случаях Бена Джонсона и др.), что не мешает ему вынести безапелляционный вердикт о том, что «судьба Кориэта не может быть ключом к решению шекспировского вопроса». Но Фарс о Кориэте рассматривается в «Игре» не как единственный, а как один из важных ключей к пониманию феномена Шекспира, и доказывается это не декларациями, а фактами, впервые проанализированными именно в рецензируемой книге.
Научные гипотезы, как известно, оцениваются по тому, насколько полно они объясняют факты, прежде всего в сравнении с другими гипотезами по тем же проблемам. Это должно распространяться и на гипотезы о смысле честеровского сборника и ключевой поэмы-реквиема в нём. Не секрет, что англо-американские специалисты обычно не слишком торопятся признавать достижения иностранных исследователей, российских в том числе. Однако несколько видных западных специалистов уже охарактеризовали датировку честеровского сборника 1612 годом и идентификацию его героев с платонической четой Рэтлендов как самую убедительную и доказательную гипотезу из всех, выдвинутых за более чем столетнюю научную дискуссию. Действительно, только она удовлетворительно объясняет все загадки обстоятельств появления честеровского сборника и его содержания, включая замечательные «Песни Голубя», написанные (по признанию английских специалистов) явно той же рукой, что и шекспировские поэмы и сонеты. Старые гипотезы не могут объяснить многих важных фактов, а ряд фактов прямо им противоречит. Разумеется, основные дискуссии с приверженцами старых гипотез на Западе ещё впереди, и они не будут простыми: ведь они существуют многие десятки лет, прочно обжили учебники и справочники, к ним привыкли, их повторяют, часто даже не вдумываясь в их соответствие фактам. Какая из предложенных более чем за столетие гипотез — Гросарта, Брауна, Ньюдигейта или Гилилова — получит в шекспироведении окончательное признание, покажут время и новые факты. Пока же ни один из фактов, на которых основываются новая датировка сборника и идентификация его героев, не опровергнут, наоборот, прибавились новые, ранее неизвестные.
Никаких обстоятельств, серьёзно противоречащих новой гипотезе, рецензент Г. найти не смог, однако объявил, что для «передатировки» честеровского сборника и идентификации его героев с четой Рэтлендов оснований нет! Право рецензента на собственное мнение бесспорно, но подкреплять это мнение путём игнорирования этих самых «недостающих» оснований (и искажения других) — по меньшей мере несолидно. Тем более что какого-то собственного мнения о смысле честеровского сборника или анализа иных ранее появившихся на Западе гипотез мы от рецензента не услышали. Дело тут явно не в старинной и загадочной английской книге (против её новой датировки никто у нас целые полтора десятилетия не возражал), дело в зловредном «шекспировском вопросе», с которым эта старинная книга сегодня вдруг оказалась связанной, да ещё так тесно! К удивлению и неудовольствию кое-кого из наших рецензентов, воспитанных в идеологически очищенной от всяких нездоровых сомнений стратфордианской вере.
