А вот еще одна история, которую мы записали вчера, последняя история, хотя когда мы ее записывали, мы этого не знали.

Поющие свиньи

Рассказывают так.

У нас есть древняя легенда о поющих свиньях, которые поют так громко, что улетают в небо на хвосте собственного пения. А теперь мы сами, если сможем громко петь, громко играть на флейтах и на вилках, станем поющими свиньями из легенды. Многие из нас уже ушли, как поющие свиньи.

Приходят люди с колокольчиками, они приезжают на музыкальных повозках. Они играют звучную небесную музыку. Они приходят из любви к нам. И когда они приходят, мы бежим к ним изо всех сил, чтобы улететь на небо в жестянках.

Бонг, бонг, вот опять пришел небесный человек с колокольчиком. Все шелни, торопитесь! Сегодня вы сможете улететь. Собирайтесь, шелни, со всей долины и с ручьев и прыгайте в тележки для бесплатного проезда. Приходите, шелни, с лугов и лесов. Приходите от древесных корней и из нор в земле. Скоки не пойдут, лягушки не пойдут, пойдут только шелни.

Плачьте, если тележка переполнилась и вы сегодня не сможете улететь, но плачьте не очень долго. Люди с колокольчиками говорят, что вернутся завтра и будут возвращаться ежедневно, пока не останется ни одного шелни.

— Идите, маленькие поющие свинки шелни! — кричит человек с колокольчиком. — Приходите, чтобы бесплатно улететь в жестянках на Землю! Эй, Бен, а что еще за животное прыгает в повозку, когда ты звонишь в колокол? Приходите, маленькие поющие свинки шелни, у нас есть место еще для десяти. Это все, все. Завтра придет еще много повозок. Мы вас всех заберем, всех! Эй, Бен, ты видел, как плачут эти свиньи, что не осталось места в фургоне с бойни? — Такие замечательные слова говорит человек с колокольчиком из любви к нам.

И нам даже не надо отдавать погребальные зубы. Лягушки не могут ехать, скоки не могут ехать, едут только шелни!

И вот что замечательно! Из фургонов шелни попадают в большую комнату, где из них извлекают все кости. Такого с шелни никогда не случалось раньше. В другой комнате шелни кипятят, так что они сжимаются вдвое и становятся размером с детей шелни. И тут они начинают играть и забираются в маленькие жестяные банки. И тогда они могут бесплатно в этих жестянках лететь на Землю. Прокатитесь в жестянке!

Вытрите липкие слезы те, кто не попал сегодня в музыкальную повозку. Ложитесь спать пораньше и раньше вставайте. Завтра пойте громче, чтобы люди с колокольчиками знали, что вы здесь. Громче играйте на флейтах, пусть станут звучнее ваши вилки, кричите громко: «Мы здесь, люди с колокольчиками!»

Все смеются, когда забираются в музыкальные повозки людей с колокольчиками. Но говорят, какая-то женщинам шелни не смеялась, когда ее забирали, а плакала. Что с этой женщиной, почему она плачет? Она кричит: «Будьте вы прокляты! Это убийство! Они разумны! Нельзя их забирать! Они такие же люди, как я! Будьте вы прокляты, почему вы забираете меня? Я человек! Я знаю, что кажусь смешной, но я человек! О, о, о!» Это самое смешное в рассказе.

— О, о, о! — говорит женщина.

— О, о, о! — повторяют флейты. — Что с этой женщиной шелни, почему она не смеется, а плачет?

Это последняя история. И когда ее расскажут в последний раз, историй больше не будет, потому что не будет шелни. Кому нужны истории и игра на флейте, если можно прокатиться в жестянке?

Так рассказывают.

Мы вышли (в последний раз, как оказалось) из норы шелни. И, как всегда, вход охранял рифмующий пятилетний старец.

— Кто идет?

— Нам вперед.

— Джинкс он джолли.

— Голли, Холли!

— Где другой?

— Он со мной.

— Джолли плачет?

— Ничего не значит.

— Что впереди?

— Проходи.

И вот что замечательно. Холли Харкель плакала, когда мы вышли из норы (как оказалось) в последний раз. Она плакала большими гоблиньими слезами. Я почти ожидал увидеть их зелеными.

Сегодня я не устаю думать, как поразительно покойная Холли Харкель стала в конце концов походить на шелни. Она была шелни.

— Со мной все кончено, — сказала она мне тем утром. — Разве это любовь, если они уйдут, а я останусь?

Неприятная история. Я пытался жаловаться, но эти люди по-прежнему приходили и говорили:

— Эй вы все, маленькие свинки-шелни-певцы, прыгайте в повозку. Прокатитесь в жестянке на Землю! Эй, Бен, смотри, как они прыгают в фургон бойни!

— Это непростительно! — говорил я. — Вы ведь можете отличить человека от шелни!

— Не в этот раз, — ответил человек с колокольчиком. — Говорю вам, они прыгают в фургон охотно, даже эта странная, которая плакала. Конечно, можете забрать ее кости, если сумеете их отличить.

У меня кости Холли. И это все. Такой, как она, никогда не было. И теперь с нею все покончено.

Нет, не покончено!

Берегись, компания «Поющая свинья!» Наступит и время мести.

Так рассказывают.

Перевел Александр Грузберг

Барнаби позвонил Джону Кислое Вино. Если вы посещаете такие заведения, как «Сарайчик» Барнаби (а они есть в каждом портовом городе), то наверняка знаете Кислого Джона.

— У меня сидит Странный, — сообщил Барнаби.

— Занятный? — осведомился Кислый Джон.

— Вконец спятивший. Выглядит так, будто его только что выкопали; но достаточно живой.

У Барнаби было небольшое заведение, где можно посидеть, перекусить и поболтать. А Джона Кислое Вино интересовали курьезы и ожившие древности. И Джон отправился в «Сарайчик» поглазеть на Странного.

Хотя у Барнаби всегда полно приезжих и незнакомцев, Странный был заметен сразу. Здоровенный простой парень, которого звали Макски, ел и пил с неописуемым удовольствием, и все за ним с удивлением наблюдали.

— Четвертая порция спагетти, — сообщил Коптильня Кислому Джону, — и последнее яйцо из двух дюжин. Он умял двенадцать кусков ветчины, шесть бифштексов, шесть порций салата, пять футовых хот-догов, осушил восемнадцать бутылок пива и двадцать чашек кофе.

— Ого! — присвистнул Джон. — Парень подбирается к рекордам Большого Вилла.

— Друг, он уже побил большинство этих рекордов, — заверил Коптильня, и Барнаби утвердительно закивал. — А если выдержит темп еще минут сорок, то побьет их всех.

— Я вижу, ты любишь поесть, приятель, — завязал беседу Кислый Джон.

— Я бы сказал, что мне это не вредит! — со счастливой улыбкой прочавкал Странный, этот удивительный Макски.

— Можно подумать, что ты не ел сто лет, — произнес Кислый Джон.

— Ты здорово соображаешь! — засмеялся Макски. — Обычно никто не догадывается, и я молчу. Но у тебя волосатые уши и глаза гадюки, как у истинного джентльмена. Я люблю некрасивых мужчин. Мы будем говорить, пока я ем.

— Что ты делаешь, когда насыщаешься? — спросил Джон, с удовольствием выслушавший комплимент, пока официант расставлял перед Макски тарелки с мясом.

— О, тогда я пью, — ответил Макски. — Между этими занятиями нет четкой границы. От питья я перехожу к девушкам, от девушек — к дракам и буйству. И наконец — пою.

— Превосходно! — воскликнул Джон восхищенно. — А потом, когда кончается твое фантастическое гулянье?

— Сплю, — сказал Макски. — Мне следовало бы давать уроки. Мало кто умеет спать по-настоящему.

— И долго ты спишь?

— Пока не проснусь. И в этом я тоже побиваю все рекорды.

Позже, когда Макски с некоторой ленцой доедал последнюю полудюжину битков — ибо его аппетит начал удовлетворяться, — Кислый Джон спросил:

— А не случалось, что тебя принимали за обжору?

— Было дело, — отмахнулся Макски. — Это когда меня хотели повесить.

— И как же ты выкрутился?

— В той стране — а это случилось не здесь — существовал обычай дать осужденному перед смертью наесться, — пробасил Макски голосом церковного органа. — О, мне подали отличный ужин, Джон! И на заре должны были повесить. Но на заре я еще ел. Они не могли прервать мою последнюю трапезу. Я ел и день, и ночь, и весь следующий день. Надо отметить, что я съел тогда больше обычного. В то время страна славилась своей птицей, свиньями и фруктами… Ей не удалось оправиться от такого удара.